Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет
— Закройте двери и никого не выпускайте! — вскочил с парты Черепок и стал у дверей. Вытащил из кармана пачку папирос «Ира» и закурил.
— Черепок! Черепок! Брось папиросу! — закричали девочки.
В другое время Черепок бы не послушался, но сейчас ему не хочется вступать в пререкания: слишком ответственный момент. Черепок, в последний раз затянувшись, тушит папиросу. Наступает тишина. Дима кашляет в кулак, поднимает правую бровь:
— Я ещё раз спрашиваю, — грозно повторяет председатель совета, — кто принёс в школу эти листовки?
Ребята растерянно смотрят друг на друга. Кто же в самом деле мог это сделать? И вдруг все, словно сговорившись, поворачивают головы в одну сторону, в угол, где сидит Вера Рябчук, тихая девочка с худенькой косицей, выпуклыми голубыми глазами и лицом до такой степени бледным, что даже веснушки на нём кажутся голубыми. Вера Рябчук — не такая, как все. Она, единственная во всей группе, — не пионерка. Все ученики состоят не меньше чем в десяти важнейших обществах — МОПРе, «Друге детей», в ячейке смычки рабочего класса с крестьянством и так далее, и так далее. А Вера ни в одном из этих обществ не состоит.
Вера ни с кем из ребят не разговаривает, на вопросы отвечает односложно, пренебрежительно улыбаясь. А как она странно одета! Все носят юнгштурмовские костюмы, кепки, косоворотки, красные косынки, а она, Вера, всегда в чёрном сатиновом платье, на голове у нее чёрный, хоть и старый, но кружевной платок.
— Вера! Это ты принесла листовку? — Дима пытливо и строго посмотрел на девочку. — Ну! — грозно повторил он. — Говори: ты?
Вера дочитала страницу, окинула столпившихся вокруг неё ребят презрительным взглядом:
— Я. А что?
— А то, что тебе не удастся запугать сознательных пионеров.
И председатель совета изорвал на мелкие клочки загадочную «Фламандскую цепь счастья».
Несколько минут Дима озабоченно думает над тем, как действовать дальше. Решение найдено.
— Царенко! — повелительно проговорил Дима. — Сейчас ты должен выпустить срочный бюллетень, посвящённый этому событию. Садись и пиши!
Лёня сел за парту, поправил очки и долго вытирал нос. Затем задумался. Пока он мыслил, все молчали.
— Дайте цветной карандаш! — потребовал Лёня и начал быстро размашисто писать на большом листке бумаги. Через несколько минут бюллетень готов.
— Написал! — Лёня встал, взлохматил чуб и с пафосом прочитал: «Классовый враг здорово дерётся за молодёжь. Он придумывает всякие фокусы, чтобы крепче опутать нас фламандскими цепями. Нужно дать ему такой отпор, чтобы изорвались в клочья все его фламандские цели. Позор Вере Рябчук — беспартийной школьнице, которая хотела заманить на поповскую удочку сознательных членов ЮП. Да здравствует наша пионерская база! Ура!»
Затем все высыпали в коридор, Лёня рядом со старым номером газеты «Красный школьник» повесил бюллетень. К нему он прикрепил изорванные клочки «Фламандской цепи».
Медленно вышла из класса Вера Рябчук. Остановилась у окна и, прищурив близорукие глаза с воспалёнными веками, крикнула:
— Бог вас покарает! На четвёртый день. Увидите!
Но тут неожиданно появился Рэм. Услыхав от Димы подробный рассказ обо всём, что произошло, Рэм долго молчит. Потом подходит к Вере:
— Скажи мне, пожалуйста, где ты взяла это обращение?
Вера щурит глаза.
— Я не обязана вам отвечать. Я не пионерка.
Рэм озадачен.
— Ведь не сама же ты это написала… Скажи…
Несколько минут девочка колеблется и вдруг спокойно произносит:
— Его дала мне моя ро́дная, — и она делает ударение на первом слоге, — моя ро́дная мама.
— Кто же такая твоя мама? — удивлён Рэм.
Вера окидывает гордым взглядом детей. Её голубоватые щёки вспыхивают:
— Моя мама — собеседница бога!
Собеседница бога
На другой день Вера не пришла в школу. Нет её и на третий день, и на четвёртый. Догадки строятся самые различные, самые жестокие.
— Она, вероятно, поклоны била, и теперь у неё сотрясение мозгов, — смеётся Черепок.
— Или же «Фламандскую цепь» переписывала, пока рука не распухла, — высказывает предположение Лёня.
И только Катя осторожно замечает:
— А может быть, Вера заболела?
В сущности, ученики шестой «А» группы — добрые, сердечные дети. Председатель совета кашляет в кулак, глубоко задумывается. Одно дело, размышляет он, быть принципиальным, когда видишь всякие проявления непролетарской идеологии, другое дело — помочь больному товарищу.
— Нужно навестить Веру. Предлагаю выбрать делегацию, — после раздумья сообщает о своём решении Дима.
— Не согласен! — Лёня вскакивает, становится у стола и начинает отчитывать Диму: — На нас хотели напустить религиозный дурман, запугать нас божьей карой. А ты предлагаешь пойти с поклоном… К тому, кто хотел поколебать… И посеять… В общем, это не принципиально!
— А если Вера больна! — перебивает Катя. — Пионеры должны помогать товарищам…
— Конечно, нужно навестить её, — хором поддерживает «святая троица».
— Это не принципиально! — протестует Лёня.
— Не принципиально! — вскакивает на парту Черепок, страшно довольный тем, что началась шумиха.
Большинством голосов принято предложение Димки. Сложнее обстоит дело с выборами делегации. Кто-то назвал кандидатуру Юры Павлика. Но Юре, оказывается, нужно идти в библиотеку на заседание кружка юных читателей. Соня, тоже занята, у неё урок музыки.
— У меня есть кандидатура! — поднимает руку Инка. — Я предлагаю Лёню Царенко.
— Что-о? — от удивления Лёня на секунду даже потерял дар речи. — Что ты сказала? — набросился он на Инку. — Я ведь только что выразил протест!
— Ты обязан подчиниться решению большинства, — холодно напоминает ему Дима.
— Я согласен подчиниться, но дело в том, что я очень занят. Вы ведь знаете, чем? — высокомерно спрашивает Лёня.
Да, ребята догадываются, на что он намекает. Ещё в пятой группе Лёня начал писать пьесу. Если верить его словам, то каждый день у него рождается новое действие. По Инкиным подсчётам в пьесе есть уже пятьдесят действий и почти столько же героев. С большинством из них Лёня расправился. Одни погибли на баррикадах, другие — в боях с белобандитами, третьи — от всяких неожиданных случайностей.
В конце концов избирают четвёрку: Инку, Липу, Катю и Черепка.
— Ёлки-палки, — говорит Черепок, когда делегация уже выходит из школы, — ёлки-палки, я бы к этой Верке ни за что не пошёл. Просто, мне на её маму поглядеть охота. Что это за собеседница бога? На каком языке она с ним беседует?!
Живёт Вера на Андреевском спуске в маленьком домике с двумя кривыми оконцами и нахлобученной крышей.
Черепок постучал в двери раз, другой. Постучала Липа, Катя. Никто не открыл. И когда дети собрались уже уходить, двери неожиданно открылись. Растрёпанная и вспотевшая, с грязной тряпкой в одной руке и с ведром в другой, на пороге стояла Вера.
— В чём дело? — испуганно вскрикнула она и вся залилась густой краской. — Зачем вы пришли?
— Мы думали, ты больна…
— И решили проведать, — почти одновременно проговорили девочки.
— Да… Я больна… Но я уже здорова…
Вера стоит, словно в оцепенении, опустив голову.
— Можно войти? — делает шаг вперёд Черепок. — Мы ведь к тебе в гости пришли.
— Куда?.. Я сейчас… Сейчас…
Вера выкручивает тряпку и быстро домывает пол в чуланчике. А гости растерянно смотрят на неё. До чего она странно одета! На девочке даже нет платья, под передником серая полотняная рубаха. Домыв пол, Вера ставит ведро в угол и исчезает за дверью.
— Что делать? Давайте уйдём! — предлагает Липа.
Но через несколько минут Вера снова появляется. На ней знакомое ребятам чёрное сатиновое платье, худенькая косица аккуратно заплетена, руки вымыты, а на лице появилась обычная пренебрежительная гримаска.
— Заходите, если уж пришли, — сухо говорит Вера и открывает дверь во второй чуланчик.
— Ого-го-ого-го! — громко восклицает Черепок. — Это же показательный сорабкоп!
Девочки с удивлением оглядываются. И в самом деле, в чуланчике не то отделение сорабкопа, не то продуктовый склад. На полках стоят большие миски с яйцами, кусками сала и масла. С потолка свисают жирные окорока, битая дичь. Что за чудеса! В дверях Катя и Инка застревают. Липа хохочет. Так они и вкатываются все вместе в большую комнату с низким потолком. Стены комнаты увешаны дешёвыми ковриками, а в углу висят иконы.
За квадратным столом сидят две женщины: одна — толстая, с лоснящимся лицом, другая худая, с жадными раскосыми глазами, похожая на татарку. Толстуха положила на стол руку, мясистой ладонью вверх, а раскосая что-то внимательно рассматривает на этой ладони.
