Анна Никольская - Кадын - владычица гор
Служили каму чудища злобные крылатые. С головы — орлы с железными клювами, снизу — львы с когтями острыми. Грифонами звались они и нрава были нещадного. Поговаривали люди: охраняли грифоны сокровища несметные, ханом Джунцином награбленные и в горах спрятанные. Но то лишь слухи были…
Вот и теперь Кара-кам на костяном топчане сидит, отсохшие ноги в гнезде чёрной вороны греет. Из костяной чаши зелье от ревматизма мелкими глотками пьёт, к трапезе обильной готовится.
— Посланник к тебе, повелитель! — низко склонив орлиные головы, грифоны в один голос молвили.
— Из каких земель? — сморщился Кара-кам. Не любил кам, когда его от важных дел отвлекали.
— Из ханства светлого Алтая. Ведьмы Кучичи — лазутчицы вашей — гонец.
— Что за вздорная бабка! — нахмурился кам. — Вечно она попусту воду мутит! Вечно понапрасну меня тревожит! Ладно, впустите гонца.
Распахнули грифоны железные врата широко, и влетел на могучих крыльях в пещеру синий филин с чёрными пестринами. Клюв его, как гора, горбат, лапы, как кроны кедров, мохнатые. На голове его перьевые уши торчат, а радужины жёлтых глаз золотом во мраке светятся.
— Приветствую тебя, Тень, Которая В Полночь Выходит! — молвил кам.
Бесшумно филин ему на плечо опустился, безмолвно и почтительно голову умную склонил.
— Что привело тебя в мои владения мрачные?
Ничего ему Тень, Которая В Полночь Выходит, не ответил. Лишь яйцо хрустальное в когтистой лапе каму протянул.
Взял Кара-кам яйцо в левую руку, к потолку каменному подбросил, правой рукой поймал. И засветилось вдруг яйцо хрустальное, как Алтын Казык — звезда Полярная — засверкал.
И предстала в хрустале пред слепым взором кама ведьма Кучича и запричитала жалобно:
— Долгих лет тебе, Кара-кам, сумраком повелевающий! Как там ноженьки твои болезные? Помог ли отвар мой из печёнки кота чёрного, на слюне алмыса настоянный, кровью человеческой разбавленный?
— Не помог нимало, чертовка старая! Только хуже сделалось!
— Не вели казнить, прозорливейший! Вели слово молвить! — засуетилась Кучича в яйце хрустальном. — Уж больно дело важное, неотложное!
— Дозволяю, покороче токмо! — Кара-кам смилостивился. — Чего там у тебя, выкладывай!
— Помнишь, ты поручение давал мне — тайменя в молочной реке Ак-Алаха извести? Чтоб народ алтайский с жиру, как медведь бурый, не бесился?
— Ну помню. А дальше что?
— А дальше-то я и сказываю, — юлит Кучича. — Наварила я глухой ночью ай-эски[26] отравы колдовской да к реке по каменке спустилась. Огляделась кругом: ни человека случайного, ни зверя заблудшего. Только я чочойку с отравой в реку плеснуть хотела, хвать меня кто-то за руку и держит, не пускает! Испугалась я, думала, Бобырган али Сартапкай выследили. Рука тяжёлая, хватка крепкая, а в потёмках не разгляжу никак, чья рука-то?
— Ты не тяни, бабка, кота за хвост! Быстрее сказывай! Обед у меня стынет.
Зарделась Кучича, с ноги на ногу переминается, мямлит:
— Словом, Кадын то была. Поймала меня и на кедр колючий подвесила. Перед честным народом на посмешище выставила. А я женщина больная, одинокая. Из родных только сестра троюродная Мактанчик-Таш. Да и та по кривой дорожке пошла, злое имя нечисти порочит, хану Алтаю прислуживает. Защитить меня некому…
— Постой, бабка, погоди! Не та ли это Кадын, что старика Алтая дочка? Десяти лет от роду, кажется?
— Она! Она самая! — жалобно Кучича верещит. — Как хватит меня за руку, вон — до сих пор не сошёл синяк!
— Да ты, бабка, совсем из ума выжила, — расхохотался Кара-кам. — Ребенка несмышлёного испугалась да ещё и жаловаться вздумала, ко мне с этим вздором явилась! А вот я сейчас велю грифонам руки-то тебе повыдёргивать, чтобы неповадно было меня от важных дел отрывать!
Побледнела тут Кучича как полотно, наземь бросилась, о стенку хрустального яйца головой бьётся-долбится:
— Пощади, темнейший из темнейших! Не знаешь ты правды всей! Не сказала тебе самого главного!
— Говори, шелудивая, пока я тебе язык не вырвал! — Кара-кам взревел.
— Сход у нас был недавно. Старейшие шаманы со всей округи съехались. Даже сам мудрейший из мудрейших Телдекпей-кам на синем быке прибыл.
— Мудрейший из мудрейших?! — побагровел, как закатное небо, Кара-кам.
— Из тех, что на земле живут, — поправилась Кучича скоренько, — а ты у нас под землёй обитаешь! Так вот Телдекпей-кам этот в девчонке Кадын богатыршу-алыпа распознал. Да такую, какой земля алтайская видом не видывала, о какой слыхом не слыхивала! Всё при ней: и сила, и храбрость, и смекалка. Семи пядей во лбу девчонка! Но самое страшное предрёк Телдекпей-кам, что Кадын-принцесса семиглавого Дельбегеня погубит и народ алтайский наконец свободно вздохнёт!
— Что такое? — насторожился Кара-кам.
— Да! И, к слову, девчонка третий день в пути уже.
К южным границам быстро, как ветер, движется-приближается…
Схватился за голову Кара-кам! На ноги сухие вскочить хотел, да не удержался, обратно на топчан, как подкошенный, рухнул. Понял злой кам, что проглядел он, недосмотр учинил, последствиями чреватый. Ведь правитель Джунгарского ханства ему, как себе, доверял. Велел Джунцин Кара-каму народ алтайский извести начисто. Велел погубить людей алтайских, чтобы и следа от них на земле не осталось.
Долго думал тогда Кара-кам, как от доброго и храброго народа без шума и пыли избавиться, как чужими руками жар загрести. А тут в самую пору Дельбегень семиглавый с войском волчьим из-за тридевяти земель, из-за тридевяти морей в золотые горы пришёл и у границ ханства Алтая поселился. Вот и задумал Кара-кам с людоедом сговориться, злой умысел джунгарского хана вместе в жизнь воплотить. С честным народом руками Дельбегеня расправиться, свои в крови не замарав. А что, ведь обеим сторонам такой сговор выгоден. Джунцин свои войска сбережёт, а людоеду свободный доступ на хлебосольные стойбища, богатые пастбища обеспечит. Пускай людоед лютует, скот ворует, людей грабит да обездоливает. Так Кара-кам задумал, и всё бы своим чередом шло, кабы Кадын негодная безвременно не объявилась!
Нахмурился кам, как лес перед бурей, лохматые брови коромыслом свёл и говорит:
— Телдекпей-кам — мудрый кам, хоть и простак. Властителя подземного мира Эрлика на семинебесного Ульгеня променял, простофиля! Слову его я верю, а коли так — ждать нам скоро беды. Помешать надо девчонке, остановить ханскую дочь, а ещё лучше порешить её! — Кара-кам вскричал неистово. — Ведь коли она к праотцам Дельбегеня отправит, и нам туго придётся!
— Как же быть, злейший из злейших? — всплеснула руками ведьма в яйце хрустальном.
— Ты вот что, Кучича, сделай, — зашептал Кара-кам, поднеся яйцо к устам зловонным. — Найди в тайге волка Злыдня…
— Того, что Дельбегенева войска вожак?
— Его самого. Найди и передай ты ему: в горах бело-синих, что на пути Кадын со стоглавым войском стоит, ущелье Смерти есть непролазное, непроходимое. Ведёт к нему дорога, что меж камней в человечий рост ужом вьётся и в конце раздваивается. На её развилке баба каменная стоит, мхом поросшая, скорбным ликом на запад — в сторону ущелья повёрнутая. Развернёт её Злыдень пусть, чтоб Кадын с пути верного сбилась, а дальше… — тут кам совсем тихо заговорил, не слышно ничего стало.
А как договорил Кара-кам с Кучичей, подбросил он правой рукой яйцо хрустальное, в левую поймал, и потухло яйцо тотчас. Исчезла ведьма — и след её простыл. Подхватил синий филин, Тенью, Которая В Полночь Выходит, зовущийся, в лапы яйцо, взмахнул крылом широким и растворился впотьмах.
Глава 6
На горе Тургак-туу
Конь огненно-гнедой бодро-ретиво по горам, по долам бежал. Чёрные озёра след его копыт заполняли. Низкие холмы копытами мягко отбрасывал Очы-Дьерен. Высоким горам на грудь наступая, неутомимо скакал конь. Через овраги отважно перепрыгивал, через пропасти легко перемахивал. Едва Кадын восход солнца увидит, конь уже к закату мчит её.
И вот в ночь ай-эски — ущербной луны — увидала Кадын огонь больших костров на горе. Пламя жёлтое снеговые вершины лизало, искры к небесам взлетали, и там вспыхивали, и гасли средь звёзд.
Почуяв запах дыма, Очы-Дьерен на четыре ноги встал, с места не идёт.
— Эй-ей! — сердито крикнула принцесса, нагайкой взмахнув.
— Остановись, Кадын! — молвил конь человеческим голосом. — Много к запретной горе Тургак следов идёт, обратного следа не вижу.
— Повороти-ка ты вспять, хозяйка! — рысёнок мяукнул жалобно. — Боязно на гору глухой ночью ай-эски взбираться. Здесь крылатые птицы гнёзда не вьют, здесь звери копытные и звери когтистые тропами не ходят.
— Ты снаружи подстилка, внутри потроха! — прогневалась на Ворчуна девочка. — Совета у тебя не спрошу!
