Геннадий Машкин - Синее море, белый пароход
Люди с зелеными лицами вокруг меня делали такие движения, точно хотели выброситься в море, но в последний момент раздумывали. Я поглядел на них и сам сделал такой же рывок за борт. Пароход в этот миг дал крен на наш борт, и мои руки отцепились от поручней.
Сердце замерло – я повис над рокочущей пропастью. Потом скользнул вперед и вниз. Но чьи-то большие руки поймали меня сзади.
Слева я увидел на спасительной руке только три пальца. И еще я заметил, как самопал и одна ракета выскользнули из кармана и плеснули в тяжелой волне. Я и не пожалел об этом. Тут же услышал я топот сапог и прерывистый голос отца:
– Семен… У меня в глазах, веришь, темно стало… Легче бомбежку перенести…
– У меня самого колени дрогнули, – сказал Семен, вытирая лоб ладошкой.
– А я нырять уж собрался, – объявил Рыбин и вновь свесился с борта.
Отец потеребил мои волосы и укрыл полой шинели.
– По реке ходить – красота: не мутит тебя, не тошнит, – сказал Рыбин, вздыхая. – Так не живется ж на месте…
– Не паниковать! – отозвался отец. – Скоро шторм кончится.
– Может, полегчает, – обрадовался Рыбин.
– Сейчас подлечим вояку, – сказал Семен. – У меня есть лекарство.
Они отнесли меня к будочке твиндека.
Семен спустился вниз. Отец отошел к маме, которая висела на поручнях. Иногда он зорко глядел в мою сторону. А мне стало так плохо, что я заскулил. С носа на руку упала теплая капля.
– Вот так вояка! – раздался надо мной голос Семена. – Уже сопли распустил. Кто же десантом командовать будет?
Я поднял глаза и увидел в правой руке Семена синюю кружку с алой ягодой.
– Это брызги, – ответил я и вытер нос.
– На, – сказал он, протягивая кружку с клюквой, – покидай в рот.
От одного вида кислой ягоды приятно свело челюсти. Я отсыпал клюкву в горсть, а потом – в рот. Раздавил ягоду языком, и терпкий сок полился в горло.
– Лучше? – спросил Семен.
Я уронил в ответ тяжелую голову.
– А это маме, – попросил я, отдавая назад полкружки клюквы.
Семен отнес кружку маме.
Над мачтой неслись кудлатые обрывки туч. Я поежился и заклацал зубами.
– Замерз, – сказал Семен, поставил меня на ноги и повел в твиндек.
Они с бабушкой уложили меня в постель на нижней полке. Я стал про себя прощаться с жизнью, с ребятами, с планом… А Юрик топтался по мне и спрашивал:
– Гера, а ты со мной будешь на белом пароходе?
– Отстань! О-о-ох!..
– Скажи, тогда отстану.
– Нет, – ответил я еле слышно.
– Почему? – Юрик уселся мне на живот.
– Отстань, кому говорю! О-о-ох!..
– Потому, что ты травишь, да?
– Отстань…
– Скажешь, тогда отстану.
– Тебе нельзя говорить. Ты предатель.
– Ага, знаю! – Юрик подпрыгнул на моем животе. – Ты будешь драться с японцами, а я чтоб на этом «Оранжаде» с девчонками плавал. Не хочу! Я с тобой. И галеты мне не надо…
– Дурачишка, на нем знаешь как хорошо… А со мной опасно…
– Не боюсь, – ответил брат и запрыгал на моем животе.
– Бабушка, забери его, – простонал я.
Бабушка перенесла братца на противоположную полку и сказала:
– Не вяжись к нему, унучичек. У него одни бомбы на уме. – Она затужила косынку за концы и добавила: – С ним головы не сносишь.
– А я и так помру, – серьезно ответил Юрик. – Тетя Вера померла, и я помру.
Бабушка порывисто прижала его голову к себе и заплакала. Она утирала слезы пальцем с толстой, потрескавшейся кожей.
Я закрыл глаза, пытаясь уснуть. Но в это время отец, Семен и Рыбин привели маму. Ее уложили на противоположной нижней полке.
Отец говорил громко, точно соседи были глухие:
– Какая жизнь без друзей?! Был у меня друг Федя – под Кенигсбергом снайпер угомонил… Саньку Чирикова самурай на тот свет отправил. Чума и Зимин – те на материке остались… Дай, Семен, я тебя поцелую… Ц-ц-м-м-м… Ты друг мне теперь. Друг навеки!.. И ты, Рыбин, друг.
Что, если Борька, Скулопендра и Лесик не смогут пробраться ко мне? Как я жить без друзей буду?! И мне сразу стало хуже раз в десять.
5
– Сахалин! – закричал в наш твиндек матрос на третье утро плавания.
– Сахалин! – Люди бросились к трапу. Загремела железная лестница. – Сахалин!
Я зашевелился, надел шинель и тоже пошел на палубу. Ноги мои хорошо сгибались, но распрямлялись с неохотой.
Над передней мачтой покачивалось горячее солнце. Пуговицы на моей шинели засияли, как начищенные пылью пятаки для игры в «остенок». Мы сгрудились у правого борта и жадно смотрели на землю, гряду сопок, которые медленно подплывали к нам. Снежные полосы в западинах искрились на солнце.
– Сахалин!
Матросы в брезентовых робах, в тельняшках поливали палубу из шлангов. Водяная пыль сеялась на нас. Но мы не уходили от борта.
– Южный Сахалин!
Люди щурились от солнечных зайчиков и растягивали бледные губы.
Пароход подплывал к городку у подножия лиловых сопок. Домики цепко держались за прибрежную землю, а от моря японцы отгородились длинной бетонной дугой волнолома. В этом волноломе был проход. По левую сторону прохода над серым цоколем волнолома возвышалась башенка маяка.
В порту стоял уже пароход. Справа и слева от парохода щетиной торчали мачты катеров. А самые края бухты были пустынны. Только в левом углу, перед широкой песчаной полосой, были разбросаны разбитые катера и баржи. У некоторых лишь нос торчал из воды да мачта. Я сразу прикинул, что на этом корабельном кладбище можно обосноваться нам с ребятами.
Мы остановились на рейде. Черная с красной полоской труба загудела, вспугнув чаек с волнолома. Они лениво полетали над стеклянным морем и вновь уселись торжественным» рядами на волнолом.
В ответ на гудок нашего парохода катер вывел из гавани огромную баржу. Он ловко подвел ее к борту «Советов». Наши матросы пристегнули ее канатами к пароходу и спустили широкий трап. На барже его приняли два японца.
Люди кинулись к трапу. Я увидел на барже японцев и попытался пробиться к трапу в первую очередь. Но остальным было наплевать, что на барже японцы. Меня выдавили назад. Да еще мама щелкнула по затылку и приказала:
– От чемоданов – ни на шаг!
Я почесал затылок. Юрик залился смехом, словно школьный колокольчик! Я сел на чемодан и стал разглядывать городок, который был уже не японский, но у которого еще не было и русского названия.
На склоне выше всех домов сверкала серебристая крыша храма. Вспомнилось, что японцы поклоняются своему императору. И себя считают детьми бога – императора. Ну, подождите, дети императора! Все-таки переплыл море… Не укроетесь волноломом… И я сжал слабыми руками рогатку в кармане. Мысли кружились. Третий день, кроме клюквы, я в рот ничего не брал.
– Ты что – оглох? – сказала мне мама чуть не под ухо. – Тот беды не знает, кто этих обормотов не имеет…
Ее старенькое зеленое пальто было измято, лицо бледнее обычного. Но глаза сияли, как два синих камня. Мама оправилась от морской болезни и теперь вымещала на мне свою злость. С отцом-то не разговаривала. Лишь «да», «нет». Что за люди?.. Ну, я теперь от них не завишу. У них – свое. У меня – другое на уме. Завтра же надо написать письмо ребятам. Приедут – выроем пещеру вон там, на сопке, выше всех домов.
Я схватил легкий узел с табаком и потащил его вслед за отцом к трапу. Пока я дремал на солнышке, баржа перевезла всех пассажиров. Мы сели уже в полупустую.
На барже орудовали те два японца, в синих куртках с белыми иероглифами во всю спину.
Я глядел будто на берег, на море, на чаек, а сам зорко следил за японцами. От них всего можно было ожидать. Это ничего не значит, что они несколько рейсов до берега уже сделали и что один выпячивает в добродушной улыбке огромные зубы, а другой мурлыкает «Катюшу». Так же, наверное, улыбался доблестный генерал Сиродзу, глядя, как дедушку бросают в топку. «… Желаем полного успеха в строительстве и сохранении мира и порядка». Долго ли этим двоим утопить всех нас!
Катер потащил нашу баржу в бухту. Один из японцев стал за большое кормовое весло. Я следил, не направляет ли он баржу на волнолом. Мне показалось, что мы сейчас врежемся в бетонный цоколь под маяком. Я оглянулся. Все спокойно разглядывали городок. Семен объяснял бабушке:
– Японцев кормит море… Рыба, морская капуста, осьминоги, ежи, трепанги…
– Осьминоги, поди, склизкие?
Смоляной борт баржи коснулся короткой тени маяка. Над башней косо взлетели чайки. У меня отлегло от сердца.
– Гера, смотри, какая птица! – закричал Юрик и дернул меня за рукав шинельки.
На волноломе, у ступенчатого подножия башни, стояла белая птица на длинной красной ноге. Птица поджала другую ногу и, сгорбившись, глядела в пенную воду прибоя.
Я мигом выдернул из кармана рогатку, зарядил свинцовым шариком, поднял ее на уровень глаз и саданул по птице. Она подпрыгнула, трепыхнула крыльями и упала за волнолом.
Баржа вильнула кормой в разные стороны. Японец за веслом что-то прокричал второму. Тот подбежал к нам со сжатыми кулаками.
