Ютта Рихтер - Я всего лишь собака
Она закричала от гнева.
До полыньи, где лёд был особенно тонок, оставалось всего ничего — не больше ладошки.
Я действовал осторожно, но быстро, как только мог: вцепился в её штанину и стал тянуть назад к берегу.
Спасены, думал я, мы спасены!
Наконец я её отпустил.
Малышка всё ещё сердилась.
Подбежала Эмили, подхватила дочку на руки и прижала к себе.
Фридберт был бледен, словно венгерский пастух в лунную ночь; его била дрожь.
Ботинки у него промокли: он тоже попытался бежать по льду, но был слишком тяжёлый.
Я отряхнулся, и дыхание моё постепенно успокоилось. Отчего такой переполох? Для меня, как настоящей пастушьей собаки, ничего особенного не произошло.
Увести ребёнка со льда — это пара пустяков. В Венгрии мы, овчарки, следим, чтобы коровы не вышли на лёд, не говоря уже об этих глупых овцах.
Правда, в Венгрии лёд потолще будет и так легко не трескается.
Но всё же дядюшка Ференц дважды проваливался в воду. Я до сих пор помню сосульки в его шкуре. Ему тогда с трудом удалось выбраться из холодной полыньи.
Мне было жаль Фридберта — таким он казался беспомощным. Обнял меня и всё гладил, гладил.
Конечно, он мог этого и не делать.
В конце концов, он вожак, думал я, а хороший вожак не должен показывать свои слабости.
Когда мы вернулись домой, для меня началась новая жизнь.
Просто уму непостижимо!
Мне теперь всё разрешалось, даже то, что раньше строго-настрого было запрещено.
Меня больше не заставляли лежать в корзине, пока не высохну, потому что лапы мокрые и грязные.
Никто не пенял мне: от тебя псиной воняет! Наоборот: Эмили уткнулась носом в мою мокрую шерсть, а потом уложила меня на лучшее кресло у батареи.
Они словно по моим глазам читали мои желания.
Фридберт сам подошёл к холодильнику, открыл тяжёлую дверь, достал ветчину, колбасу и куриную кожу — всё для меня.
Я ел прямо из его рук.
Мицци, ничего не понимая, следила за этим со своего места на батарее и только облизывалась.
Эмили подогрела молоко и налила мне в миску.
А когда наступила ночь, хозяева впервые оставили дверь в спальню открытой.
Фридберт указал на овечью шкуру и сказал:
— Антон, дружище, отныне ты можешь спать на этой шкуре. Ты лучшая овчарка в мире!
Когда они улеглись, я прикорнул рядышком на полу.
Эмили всё повторяла:
— Если бы не Антон, Фридберт, ах, если бы не Антон!
Глава девятая,
в которой я лакомлюсь рождественским гусем
Страшно подумать, что бы случилось, просто страшно подумать! Он настоящий герой, Фридберт, настоящий герой!
Это было уже слишком.
Я устал как собака и не мог этого вынести! Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло.
Но я всё же встал, отволок овечью шкуру к себе в корзину и в конце концов заснул спокойно.
Я заслужил отдых!
Непросто быть хорошей собакой. Но быть собакой-героем ещё труднее.
Я изо всех сил пытался привыкнуть к этой роли.
Не только Фридберт и Эмили изменились — даже фрау Штеппентритт подобрела и стала со мной поласковее.
А щенки из собачьей школы глядели на меня с восхищением.
Когда их приводили на тренировку, они скулили и визжали как ненормальные и не отходили от меня ни на шаг.
Может, надеялись, что отблески моей славы перейдут и на них.
Я — пример для подражания, сказала фрау Штеппентритт.
Вот уж спасибо, не надо!
Оставьте меня в покое!
Куда там!
Теперь ей вздумалось сделать из меня собаку-спасателя. Она заявила, что у меня есть какие-то очень редкие способности.
Но Фридберт отказался. Решил, что это ему не по карману, а спасать я и так умею.
Но, боюсь, Фридберт ошибается.
Фрау Штеппентритт это не ради денег задумала.
Просто она вбила себе в голову, что я особенный, и желала всему миру это доказать.
Поэтому она всё же начала учить меня на спасателя.
Заставляла лазить по туннелю, сделанному из ткани, натянутой на проволочный каркас.
У выхода клала собачье печенье — для приманки.
А ещё мне приходилось балансировать на лестнице.
Она считала, что мне это в радость, но это не так: у меня от высоты голова кружится.
Да и туннель этот мне тоже никогда не нравился. В Венгрии такие вот туннели ведут в логово шакалам, где те выводят своё потомство. Ни одна венгерская овчарка не отважится туда сунуться. Дядюшка Ференц нам строго-настрого наказывал не совать нос ни в какие норы и лазы.
Но фрау Штеппентритт думала иначе. В Венгрии бы у неё ничего не вышло.
Ох, тяжело быть героем, примером для подрастающего поколения и спасателем!
Одно хорошо, спору нет: лучшие места во всём доме теперь принадлежали мне.
Стоило мне остановиться перед любимым креслом, где разлеглась кошка, — её тут же прогоняли.
За это она, ясное дело, ненавидела меня пуще прежнего и чуть что показывала мне свои коготки. Одной Малышке не было дела до моего геройства: она вела себя как обычно и играла со мной как прежде.
Поди, уже и забыла, как я тащил её по льду.
Теперь у нас новая игра, называется «пихалки». Малышка наскакивает на меня, а я падаю, и мы оба покатываемся со смеху.
Маршрут наших прогулок изменился: Фридберт и Эмили обходят теперь утиный пруд стороной и ведут меня через кукурузное поле, где оставлены на зиму початки для фазанов. Этот путь намного опаснее! То и дело слышится какой-то шорох — приходится смотреть в оба и держать ушки на макушке.
Кукуруза уродилась густая и высоченная — ну прямо лес; заблудиться в этих зарослях — пара пустяков.
Да к тому же тут живут привидения: то и дело прямо у меня из-под носа с громким «фур-фур» взлетают фазаны.
Я послушный пёс и на птиц внимания не обращаю, но эти их «фур-фур» кого хочешь испугают…
Я иду за Фридбертом, на полшага сзади.
Он мой вожак, пусть указывает мне путь.
Никакой я не герой!
Дни стали совсем короткие и сумрачные. Люди говорят: наступает Рождество.
Они что-то делают тайком, шуршат бумагой, прячут по всему дому какие-то пакеты.
Пахнет печеньем, которое Эмили достаёт из духовки.
Я лежу на лавке в кухне и слежу за ней.
Время от времени Малышка суёт мне печенюшку.
Вот бы Рождество было круглый год!
Фридберт принес ёлку и поставил в коридоре возле моей корзины. От неё пахнет лесом.
Конечно, я сразу же задрал лапу и пометил новое дерево — таков закон.
Так полагается: чтобы все знали, кто тут живёт. Деревья для того и предназначены, чтобы на них метки ставить. А через неделю можно прочитать новости и узнать, что написал тебе какой-нибудь чужак.
Кошки, конечно, в этом ничегошеньки не понимают, им бы только по деревьям лазать Не успели ёлку в коридоре поставить, как Мицци тут же взобралась на самый верх, а назад слезть не могла и стала там мяукать.
Мы с Малышкой вдоволь натешились, на неё глядя, пока Эмили не прекратила наше веселье.
А Мицци её в благодарность ещё и оцарапала!
В сочельник выпал снег.
Мы с Фридбертом и Малышкой порезвились на славу!
Ох, и здорово же!
Он был точно такой же, как в Венгрии.
Я вертелся, бегал кругами и кусал снег, он таял у меня на языке.
Малышка всё за мной повторяла.
В конце концов мы оба стали белые с головы до пят.
А когда, замёрзшие, но счастливые, вернулись домой, Мицци и Эмили по-прежнему были на кухне.
Похоже, кошке зима не по нраву: она попробовала было выйти из дому, но сразу провалилась в снег, вытащила лапы, отряхнулась и, сделав четыре шага, повернула назад.
Теперь вот лежит на батарее, глаза закрыла и делает вид, что спит.
Кухня похожа на сказочное царство с молочными реками и кисельными берегами. Что это? Точь-в-точь такой запах был в Венгрии.
Вспомнил: так пахнет жареный гусь!
Я вам рассказывал, какой сочной, жирной и поджаристой бывает куриная кожа. Но гусиная — в тыщу раз вкуснее!
Самая хрустящая в мире, ничего вкуснее в целом свете не сыщешь! Если бы мне пришлось сразиться с пятнадцатью шакалами и потом я, полумёртвый от усталости, лежал бы, замерзая, в глубоком снегу в пуште, один-единственный кусочек гусиной кожи вмиг вернул бы мне силы.
Мой дядя Ференц рассказывал, что в Венгрии хорошие пастухи на Рождество жарят гусей для своих собак — таков пастуший обычай у нас, в Венгрии. Но я и подумать не мог, что мои новые хозяева о нём знают!
Я самый счастливый пёс в мире!
Эмили зажарила для меня гуся!
Ясное дело, я от неё не отходил; у меня слюнки текли, когда она поливала жаркое жиром.
А Эмили мне дружески улыбалась и даже по голове потрепала.
