Николай Богданов - О смелых и умелых (Избранное)
— Вот я весь совсем… Много места не займу!
Это, конечно, было его самым несомненным достоинством, но не самым для нас нужным.
Профессор не знал, что делать. Я стоял за то, чтобы взять бойкого проводника, ловкость которого я нечаянно заприметил еще ночью. Но Маргарита Петровна категорически заявила:
— Нет! Детский труд в нашей стране запрещен. Нельзя нанимать вместо рабочего ребенка!
Сколько мы ни уговаривали ее, что шустрый, деловой мальчишка в экспедиции может пригодиться, — ничего не помогало.
Ученый секретарь, завхоз, кассир и парторг — все вместе в ее лице заявляли нам, что незаконно брать в научную экспедицию несовершеннолетнего.
Арип то темнел, то бледнел; ему хотелось вмешаться, но он был воспитан в уважении к старшим и проявлял удивительную сдержанность. На каждое ее возражение только бормотал про себя: «Правильно, верно…»
Так ведь и не взяла бы она Арипа, если бы я не вспомнил, как она смешно раздувала костер.
— Маргарита Петровна, — сказал я негромко, ей одной, — этот мальчишка замечательно умеет разводить костры…
Что-то дрогнуло в лице ученого секретаря. А когда профессор добавил: «Известно ли вам, что я увлекся ботаникой с тех пор, как меня в детстве взяли однажды в экспедицию», она сказала:
— Ладно, возьмем… Только платить ему будем половину жалованья.
Так несовершеннолетний Арип попал в нашу экспедицию половинкой проводника, на полставки.
И мы в нем не ошиблись.
При первом же ночлеге Арип показал такие таланты, что все только удивлялись. Во-первых, он указал ручей, не отмеченный на карте, но известный чабанам, с чудесной питьевой водой. Во-вторых, не только развел костер, тут же набрав кизяка, сухой полыни и каких-то прутьев, — он пошел с электрическим фонариком, побегал с моим рыболовным сачком по степи и принес под рубахой, перетянутой ремнем, полдюжины перепелов.
— Вот, — сказал он, улыбаясь так, что все его белые зубы засверкали на смуглом лице, — эти птички очень любезны, когда их жарят на вертеле…
Он не совсем твердо знал употребление в русском языке некоторых слов, и иные фразы звучали в его устах довольно забавно.
Перепела показались нам действительно очень «Любезными», когда он поджарил их целиком на вертеле, — ловко, как фокусник, повертывая каждую птичку над углями так, что ни одна капля шипящего жира не упала в огонь.
Дичь жарилась в собственном соку и была вкусна — пальчики оближешь!
Мы ели, и я особенно громко хвалил молодого Усенбаева.
Лаборантки поддерживали мои восторги. Одна только Маргарита Петровна ела не меньше других, но молчала, словно злилась, что чересчур вкусна пища… Профессор посматривал на нее насмешливо, и это ее очень сердило.
Арип не замечал ее недружелюбия и ухаживал за ней даже больше, чем за всеми.
«Каменное сердце надо иметь, чтобы не отозваться на дружбу такого замечательного мальчишки», — удивлялся я.
Проводничок думал, что она не радуется вкусной пище только оттого, что нездорова, и предлагал ей не перепелов, а перепелочек, которые мясом понежней.
Утром, когда лаборантки пошли умываться, а Маргарита Петровна несколько запоздала, составляя дневник экспедиции, Арип провел ее выше по ручью, где воду еще не замутили и она текла среди зеленых водорослей чистая, как изумруд.
Так чего же она на него сердилась? К чему ревновала? Уж если на то пошло, ревновать надо было бы мне! Арип совершенно затмил мою славу рыбака и охотника. Поймав поздно вечером перепелов без всякого шума и стрельбы рыболовным сачком, наутро он поймал рыбу руками.
Явился весь мокрый, выложил перед нами на траву щуку килограмма на три и говорит:
— Вот, руками поймал. Что будем делать: уху из нее жарить или запечь ее в глине?
Решили варить уху, что и имел в виду Арии, по ошибке употребивший слово «жарить».
— Как же так, руками? — спросил я. — Ты не ошибся?
Соврать Арип не мог, не так был воспитан.
— Это очень просто, — сказал он, — за глаза надо хватать! Пойдемте, я покажу, там еще есть, только очень большие… Не такие сладкие, как эта, жесткие…
Он опять употребил не то слово, но я даже не поправил его, поторопившись проверить, где это «там еще есть».
Захватив спиннинг, побежал вслед за Арипом, очень скорым на ноги.
Но спиннинг не пригодился. Огромный бочаг — омут от пересыхающего летом Кара-Кенгира — так зарос камышами, что пролезть было трудно, не то что размахнуться удилищем и закинуть блесну.
Только где-то в середине темнели небольшие окошки чистой воды, и к ним вели какие-то тропинки.
— Гуси-утки гуляют, — сказал Арип.
Вначале мы шли во весь рост, а затем он пополз на четвереньках, раздвигая жесткие стебли камышей, и предложил мне следовать его примеру.
Приблизившись к окошку чистой воды, где темнела глубина, Арип остановился и, притаившись, протянул одну руку под водой и стал пальцами мутить воду, булькать. Другой рукой пошевеливал камыши. Очевидно, он подражал утенку, роющемуся клювом в корневищах тростника на краю омута.
Я с любопытством приподнялся и вдруг увидел, как навстречу мне из темной глубины всплывает что-то зелено-серое, длинное, как осиновое бревно. И у этого бревна два круглых огромных глаза… Со злым и хищным выражением уставились они на то место, где булькала вода и шевелился камыш… Чудовище тихо приближалось, медленно приоткрывая пасть для неосторожной утки или гусенка…
Мне стало как-то жутко.
— За глаза, за глаза! — шептал Арип.
Я пошевелился, оступившись, и привидение вмиг исчезло.
Но запомнил я эти глаза… Схватить за них не каждый может.
Решив, что я забраковал щуку, как «не сладкую» для еды, а слишком жесткую, Арип поднялся и сказал, смотря на меня открытым взглядом:
— Вот так можно их ловить. Они всю рыбу скушали, птичками интересуются. Особенно утром. Они пораньше нас встают, завтракать хотят…
Больше я не сомневался в способностях Арипа ловить перепелов рыболовными сачками, а рыб — руками.
Скоро мы все полюбили проводника, и только Маргарита Петровна словно не замечала его стараний и забот.
А он почему-то больше всех тянулся к ней, заглядывал в лицо и никак не мог заглянуть в ее глаза, скрытые темными очками. И однажды сказал мне со вздохом:
— И глаза больные, а? Такой молодой, такой красивый… Ай-яй-яй!
Очевидно, сердце его прониклось жалостью к человеку, которого он считал слабее всех в экспедиции. И поэтому Арип часто провожал Маргариту Петровну в ее рисовальные походы. Шел впереди к цветущим тюльпанам или к кустам верблюжьей колючки и, прокладывая тропинку, всегда посвистывал и помахивал перед собой гибким прутиком из молодой лозы.
Однажды мы забрались в какую-то удивительно красивую долину. Вся она цвела розовыми, синими, белыми, желтыми цветами.
— Вот место для заповедника! — сказал профессор. — Надо его зарисовать во всех видах. Нельзя распахивать всю степь подряд, надо оставить такие вот места как рассадники полезных трав.
Пока мы любовались, Арип разводил костер и готовил ужин.
Решили остаться здесь подольше.
— Ох и порисую я акварелью! — впервые радостно сказала Маргарита Петровна.
Услышав это, Арип предупредил со всей серьезностью, на какую он был способен:
— Женщины, без меня не ходить! Здесь могут быть покушения…
Наши лаборантки рассмеялись. Улыбнулся наконец словам Арипа и ученый секретарь, наша Маргарита Петровна.
А наутро, проснувшись раньше всех, она отправилась в качестве художника в живописную долину, не предупредив Арипа.
Признаться, и я не придал значение его словам, приняв их за шуточные, и не обратил внимания, что среди умывающихся на берегу большого озера, где я наконец успешно ловил спиннингом, нет Маргариты Петровны. И вскочил как ужаленный, услышав ее крик. Она вскрикнула так, как может закричать человек лишь в минуту смертельной опасности.
Не мешкая, бросился на помощь… со спиннингом. Меня опередил профессор с ружьем.
Зрелище, которое мы увидели, было так неожиданно и страшно, что у меня подкосились ноги.
По колени в траве неподвижно стояла наша Маргарита Петровна, защищая лицо пучком кистей и ящичком из-под акварельных красок, а перед ней, покачивая головой и готовясь к прыжку, — змея. Громадная черная гадюка, укус которой весной бывает смертелен.
Жизнь и смерть девушки решали секунды. Профессор не решился стрелять из дробовика, боясь поранить Маргариту Петровну, заслонявшую от него гадину.
И вдруг в высокой траве мелькнула пестрая тюбетейка. Будто из-под земли вырос Арип с прутиком в руке…
Что он сделает этим прутиком?!
Арип громко присвистнул, как это делают табунщики, и топнул ногой. Змея оглянулась! В ту же секунду Арип стеганул ее прутом по шее. Змея, зловеще зашипев, нырнула в камни и исчезла в какой-то норе.
