Николай Устинович - Таёжные рассказы
Через минуту песец исчез со своей добычей среди камней.
— Подвёл беднягу зимний наряд! — вздохнул Миша. — Будь петушок серым, песец его, пожалуй, и не заметил бы. Странно: почему самцы меняют зимнее оперение почти на месяц позже, чем самка?
Этот вопрос заинтересовал Мишу, и он спросил об этом Василия Семёновича. Учёный подумал и ответил:
— Тут, по — моему, две причины. Петушки на яйцах не сидят, значит, во время гнездования защитная окраска им менее, необходима, чем курочкам. Вернее, совсем не нужна…
— Почему? — удивился Миша. — Ведь они гибнут из-за своих белых перьев! Вот и мой петушок…
— Он попался в зубы песцу, — продолжал Василий Семёнович. — Но его семья осталась цела. И только из-за того, что песец заметил его первого. Получается, что белая окраска петушка сыграла для птенцов большую роль…
— Да-а, выходит, так… — задумчиво проговорил Миша. — Он погиб ради жизни своих детей.
Отцовский урок
— Привал! — объявил мой проводник Иван Тульчин.
Он с видимым удовольствием снял с плеч увесистую котомку и бросил её на землю.
Впрочем, я сказал не совсем точно. Земли вокруг нас не было ни горсти. Мы стояли среди тундры, и во все стороны от нас тянулись лужицы, мох, скрюченные кустики, кочки. Зыбкий тундровый покров хлюпал и чмокал под сапогами, мох и карликовые кустики погружались в воду при каждом шаге. Правда, часто под нашими ногами чувствовалось что-то твёрдое, надёжное. Но мы знали, что это не почва, а лёд, вечная мерзлота.
Обрадовавшись давно ожидаемой остановке, я тоже снял рюкзак и осмотрелся по сторонам. Впереди, в десятке шагов от нас, тихонько звенел ручей. Сбегая с еле приметной возвышенности, он терялся среди бесчисленных лужиц и озёр. А дальше, насколько хватало глаз, тянулась всё та же плоская низменность, без единого холмика и бугорка.
Выбрав сухое место, Тульчин разжёг походную спиртовку и занялся приготовлением обеда. Я начал делать очередную запись в путевом дневнике.
В тундре было тихо. Стояла середина лета, и птицы уже не пели своих песен. Только назойливо жужжал гнус, тучами носящийся в воздухе. Но в тундре человек так привыкает к этому непрерывному жужжанью, что перестаёт его замечать.
Сидя на высокой кочке, я опустил на лицо сетку от комаров и углубился в свои записи. Проводник молча наблюдал за горящей спиртовкой.
Вдруг я почувствовал, как Тульчин легонько тронул меня за рукав.
— Смотри! — шепнул он, показывая на другой берег ручья.
Я поднял голову.
В десятке шагов от нас к ручью спускался куличок-плавунчик. Маленький, чуть побольше воробья, он то исчезал среди скрюченных кустиков, то, легко вскакивая на кочки, на минутку застывал на месте, беспокойно оглядываясь назад. Время от времени куличок посвистывал нежно и призывно: «Кюи… кюи!»
«Кого он зовёт?» — подумал я и в этот момент заметил трёх птенцов, гуськом ковыляющих за папашей. Они забавно переваливались с лапки на лапку и никак не успевали за проворным отцом. Плавунчик терпеливо дожидался своих детей и, не давая им передышки, вёл ближе и ближе к ручью.
Вот всё семейство вышло на илистую косу, к самой воде. Плавунчик-отец, не останавливаясь, шагнул в крошечный заливчик и вмиг оказался посреди ручья. Здесь он задержался и начал посвистывать по-прежнему нежно, но всё более настойчиво. Однако птенцы бестолково топтались на берегу, не то боясь воды, не то не понимая, чего хочет от них отец.
Нам с Тульчиным нетрудно было догадаться, в чём тут дело. Плавунчики — превосходнейшие пловцы. Этой особенностью они отличаются от прочих своих собратьев-куликов. Плавунчиков можно встретить не только на тихой глади рек и озёр, но и на бушующем море, за много километров от суши. Вышедшее к ручью семейство, по всей вероятности, гнездилось где-то неподалёку, и сейчас папаша намеревался преподать своему потомству первый урок плавания.
Между тем куличок, перестав напрасно звать к себе детей, выбрался на берег. Вид у него был довольно сердитый. Потоптавшись, нахохлясь, возле притихших птенцов, он вдруг толкнул одного из них в ручей. Бедняга птенец пискнул, неумело побарахтался в воде и поспешно выкарабкался на илистую отмель.
Я едва не расхохотался. «Урок плавания» проходил явно безуспешно! По всей вероятности, это понял и плавунчик-папаша. Призывно свистнув, он повёл семейство вверх по берегу.
Решив, что кулички направились обратно, я снова склонился над тетрадью. Тульчин начал помешивать ложкой в кастрюле.
Прошло несколько минут. Переворачивая дописанную страницу, я глянул в сторону ручья и от удивления даже привстал. Все три птенца плыли вдоль берега на приличном расстоянии друг от друга, а отец, носясь по воде взад и вперёд, казалось, подбадривал каждого из них.
Только теперь я понял, почему плавунчик повёл птенцов вверх по ручью. Выше берег был совершенно отвесный — вскарабкаться на него из воды кулички не могли. Столкнутые настойчивым папашей в ручей, они невольно должны были проделать вплавь довольно длинный путь до более удобного места.
У илистой отмели семейство вылезло на сушу и как ни в чём не бывало в том же порядке побрело в тундру.
Плавунчик всё-таки преподал своим птенцам не совсем приятный, но необходимый урок.
Бескрылый
Сентябрьским днём у реки работала бригада плотовщиков. Бревно за бревном сталкивали они в воду, чтобы связать новый плот.
Берег реки был загромождён штабелями соснового леса. Они тянулись высокими, длинными рядами, и между ними были оставлены лишь узкие проходы для спуска к реке.
По одному из таких проходов на берег вышел гусак. Он приковылял из села, что раскинулось почти у самого края обрыва. Беспокойно топчась у воды, гусак то и дело поглядывал на небо и время от времени тревожно гоготал.
— А ведь это мой, — узнал гусака один из рабочих. — Ишь беспутный! Опять отбился от гусей.
— Он у тебя какой-то интересной породы: похож на дикого, — заметил его товарищ.
— Так он и есть дикий, — объяснил хозяин. — Весной принесли ребятишки с болота гусиное яйцо. Жена в это время гусыню на яйца сажала. Ну и подложила под неё находку…
Рабочие снова занялись своим делом. А гусак всё топтался беспокойно на берегу, то подходя к самой воде, то поднимаясь на обрыв.
Это были дни, когда дикие гуси, чуя приближение зимы, улетали на юг.
В голубом небе то и дело проплывали длинные цепочки их стай, и в неподвижном осеннем воздухе далеко разносился приглушённый расстоянием деловитый гогот. Всякий раз, когда над рекой появлялась новая стая, гусак вытягивал шею и кричал громко, призывно.
Но вот из-за леса показалась ещё одна стая. Она летела совсем низко. Казалось, что можно было пересчитать маховые перья в крыльях каждой птицы.
И тут гусак, неуклюже разбежавшись по гальке, поднялся в воздух. Он сделал полукруг, набирая высоту, потом направился наперерез стае.
Плотовщики прекратили работу. Все с интересом ждали, что будет дальше.
А гусак, часто взмахивая крыльями, уже сближался со стаей. И только теперь всем стало видно, как тяжело и неуклюже он летит, как некрасив он в воздухе по сравнению со своими дикими собратьями.
— Э-эх, толстозадый! — с явной ноткой презрения проговорил рабочий, спрашивавший о породе гусака. — Обрубила твои вольные крылья сытая жизнь, не летать тебе под небесами! Правильно говорится: гусь свинье не товарищ…
— Рано точку поставил, — возразил другой плотовщик. — Видишь: он уже стаю догнал. Теперь улетит!
Но гусак не улетел. Уже совсем было пристроясь в хвост цепочке, он начал отставать и, видимо израсходовав все свои силы, стал снижаться. Некоторое время он всё ещё летел вслед за стаей, но когда разрыв стал слишком большим, гусак свернул в сторону реки и упал на воду.
Течением его вынесло снова к плотбищу. Здесь он выбрался на берег, отряхнулся. Затем, тяжело переваливаясь с боку на бок, заковылял в село.
В вышине по-прежнему плыли стаи перелётных птиц. Но гусак уже не смотрел в небо…
Примечания
1
У р ё м а — мелкий лес и кустарник, растущие в низменных долинах рек.
