Надежда Надеждина - Партизанка Лара

— А я своего Ванюшку выглядываю. Хоть бы в щёлочку поглядеть на сынка!

Холодно. Очень холодно.

Звенит на ветру колючая проволока. Льдинки, как слёзы, блестят на её шипах. Кажется, всё вокруг плачет: и ветер, и люди, и деревья в лесу, и былинки в поле — вся потоптанная врагом русская земля.

Они не сговаривались, но каждая из трёх подружек решила: школу, какая сейчас при немцах в Тимонове, не признавать.

Портрета Ленина там не увидишь. Лучшего тимоновского учителя немцы казнили. И чему там учиться? Придумали тоже «науку» — божий закон. Да разве может бог издавать законы, когда его самого, бога, нет?

Это чужая, это не настоящая школа — пионеры не могут туда ходить.

Но без своей, настоящей школы Лара очень скучала. Даже пальцы скучали. Встанет Лара у двери — пальцы пишут на дверной притолоке, сядет на лавку-пальцы чертят по лавке. Ни чернил, ни бумаги в избушке не было, а пальцам хотелось писать.

Вот и сегодня, по школьной привычке проснувшись рано, Лара первым делом потянулась к окну. Что, если попробовать писать по замёрзшему стеклу ногтем?

Однако лёд был таким толстым, что ноготь гнулся. Да и жаль было портить нарисованный морозом узор. За ночь на стекле вырос лес — сказочный, ледяной, хрустальный. И, глядя на него, Лара стала думать о настоящем лесе и о них, о людях в лесу.

Это случилось в прошлом году, в сентябре. Три подружки пошли в лес по грибы…

В воздухе бесшумно вспыхивали золотые длинные искры — летала осенняя паутина. Огненные макушки берёз были похожи на рыжие лисьи хвосты.

Грибов было мало. Изредка попадались червивые рыжики да позеленевшие от старости моховики.

Лара вздумала обшарить ёлки, росшие по краю поляны, полезла под дерево, и её правый глаз закосил от волнения: между кустами папоротника виднелись мужские сапоги.

Ещё секунда, и она бы вскрикнула. Но прятавшийся за деревом бородатый незнакомец приложил палец к губам, и девочка промолчала. Тогда он вполголоса позвал кого-то невидимого:

— Не бойтесь, это ребята — хороший народ.

Кусты раздвинулись, и на поляну навстречу девочкам вышли двое мужчин.

Люди незнакомые, кто знает — хорошие или плохие. Рая и Лара уже готовы были бежать, но их остановил голос Фроси. Она спокойно и весело поздоровалась с незнакомцем.

— Хоть вы с бородой, а я вас сразу признала. Наша семья до войны тоже в Пустошке жила.

— И ты уверена, что видела в Пустошке именно меня?

— А как же! Вы в школу к нам приходили. Меня ещё по географии спрашивали. Значит, при немцах вы больше по школам не ходите?

— Я вижу, вы сами, ребята, в школу не ходите. А как вы, так и мы.

Девочки засмеялись. Раз шутит, и глаза добрые и бывал в школах — это свой человек. Ему можно без страха ответить, где ты живёшь и как тебя зовут. Больше всего заинтересовала незнакомца Фросина фамилия.

— Кондруненко… Я знал Кондруненко Ивана: организатор первых колхозов, коммунист.

— Так это же мой папа! — сказала Фрося. — Папа на фронте, а мы от бомбёжки в Печенёво подались. Там спокойней. Деревня маленькая. У нас даже немцы не стоят, только наезжают по временам.

Незнакомец переглянулся с товарищем и стал расспрашивать Фросю, как разыскать в Печенёве их дом, как имя и отчество её мамы.

— Она не испугается, если как-нибудь в неурочный час мы постучимся в окошко? Твоя мама могла бы нам помочь кое-что разузнать. Жене коммуниста мы доверяем. А вас, девочки, я прошу дать пионерское слово, что больше никому не расскажете про нашу встречу в лесу.

— Честное пионерское! — хором сказали подружки.

А Лара успела прибавить:

— Честное пионерское, я тоже могу вам узнать всё, что нужно. Почему только Кондруненкам? Постучите мне. Вы увидите — я пригожусь.

Потом Фрося сказала подругам, что в лесу с ними разговаривал бывший заведующий Пустошкинским роно Кулеш. Но Ларе не так уж важна была фамилия. Важно, что этот человек ушёл в лес, не желая покориться врагу, стал партизаном. И он поведёт за собой других, потому что он коммунист.

…С тех пор девочка стала ждать. Она ждала и сегодня, глядя на заледеневшее окно. Может, людям из леса всё-таки понадобится её помощь? Может, сегодня ей постучат?

И, словно в ответ девочке, оконное стекло задребезжало.

Кто-то снаружи постучал по нему пальцем: тук, тук, тук…

Партизаны поверили, что она пригодится. За ней пришли! Девочка прильнула к окну, но вместо мужского баса она услышала писклявый мальчишеский голос:

— Лариска! Я жду. Давай выходи.

Это стучались не люди из леса, это стучался Санька. Он уже давно побирался, и бабушка давно посылала с ним Лару, но девочка уверяла бабушку, что она заработает.

— Вот увидишь, я заработаю. А просить милостыню мне стыдно. Потерпим ещё немного, баб!

Бабушка долго терпела, зная, как трудно заработать зимой в разорённой, нищей деревне. Но вчера больная, голодная бабушка заплакала:

— Господи! Чем так мучиться, прибрал бы ты меня поскорей!

И Лара не выдержала. Хорошо. Если Санька завтра пойдёт побираться в Тимоново, пусть он ей постучит.

Вот он и постучал.

Причесаться было недолго: все деревенские девчонки, боясь сыпного тифа, подстриглись. И у Лары теперь были короткие волосы. Одеться тоже было недолго. Но девочка медлила.

Имеет она право в последний раз спросить бабушку: «Может, потерпим ещё немного, баб?»

Из-под рваного одеяла высовывалась бабушкина рука, плоская от худобы, как дощечка. А что, если бабушка умрёт? Умрёт из-за того, что её гордая внучка стыдилась просить милостыню? Как будто со вчерашнего дня рука стала меньше. Как будто рука тает.

Нет, раздумывать нечего. Надо сегодня же принести из Тимонова хоть несколько корок. Бабушка больше не может терпеть.

Печенёвские крыши скрылись вдали. Теперь ничего не было видно, кроме снега и неба, белёсого как снег.

Порывами налетал ветер, перемешивая белое небо с белой землёй. Дорога начинала струиться, и Ларе казалось, что это уже не дорога, а серебристая река. Они плывут против течениями их сносит. Вон как уже далеко отнесло мальчика и девочку — беженцев, которых Санька зазвал в компанию. Они не могут поспеть за своим вожаком.

— Саня, надо бы подождать ребят.

— Да с этими косолапыми нам до ночи не дойти! Эй, вы! Заснули или примёрзли к дороге? Долго ещё вас ждать?

Девочка не обратила на Санькин окрик никакого внимания. Иногда она останавливалась, низко нагнув голову, будто чего-то искала; иногда шумно всплёскивала руками. Слышно было, как она разговаривает сама с собой.

Но мальчик, прибавив шаг, догнал нетерпеливо поджидавшего его Саньку.

— Она тебе кто? — Санька кивнул на девочку. — Сестра?

Мальчик испуганно заморгал.

— Сестра.

— Дурочка, что ли?

— Не… Хворая. Пожара испугалась. Немцы нашу деревню пожгли.

— Хворым надо дома сидеть. Зачем ты её на мороз поволок?

Мальчик потупился.

— Её люди жалеют. Ей другой раз даже сала дадут.

— Эх! — скрипнул зубами Санька. — Ну ладно. Сейчас не об этом разговор. Пусть голова у неё дурная, но ноги-то не дурные? Может она скорее идти?

— Не… Шибче она не может. Ноги стоптала. Мы сдалёка, с Белоруссии. Всё бегли и бегли. Хотели от немца убечь.

Больная девочка, оставшись одна, встрепенулась и начала торопливо ковылять по дороге. Санька угрюмо рассматривал её ноги, замотанные тряпьём.

— Так, так…. - подбадривал сестрёнку мальчик-беженец. — Вы говорите «дурочка», а я вам скажу: наша Марийка всё понимает. Дай немец ей хлеба — какая бы она ни была голодная, у немца не возьмёт.

Больная девочка вплотную подошла к ребятам, но её странно блестевшие глаза смотрели мимо.

— Чуете? — Лицо больной исказилось от страха. — Чуете? Палёным воняет. Опять немцы кого-то жгут.

— Не слушайте её, — вздохнул мальчик, — ей всюду пожар чудится.

Санька для проверки шмыгнул носом.

— А вот и не чудится. Точно: палёным воняет. Понюхай-ка сам.

Четыре носа нюхали воздух, щекотно пахнувший дымом. Ребята шли по запаху, как по следу. Запах становился всё гуще.

Вдали блеснуло пламя, особенно яркое среди снежной белизны. Горело не в деревне, горело на берегу реки.

— Фыо! — свистнул Санька. — Не бывать нам сегодня в Тимонове!.. Ведь это горит тимоновский мост!

Когда четверо оборвышей добрались до речки, деревянный мост уже догорал. Между сваями по-весеннему темнела полынья. В ней, как чёрные сомы, плавали головешки.

Снег возле моста был волосатый от усыпавшей его сенной трухи.

— А куда же девались фрицы? — Санька посмотрел в сторону Тимонова, где стояла немецкая часть. — Почему не любуются на свою работу? Подожгли мост и смылись? Эге! Едет машина. Ребята, в засаду, за мной!

Все побежали, а больная девочка упала и стала ползти по снегу на карачках. Девочкин брат и Санька подхватили её под мышки и уволокли за бугор.