Друг-апрель - Эдуард Николаевич Веркин
Аксён сказал, что елка это здорово, только чего ее выбирать, вон их сколько вокруг растет. Тюлька ответил, что елку надо выбирать правильную, фэншуйную, иначе весь новый год выдастся неудачным. Аксён не понял, а Тюлька объяснил, что Ульяна теперь специалистка по этому самому фэн-шую — это когда предметы подбираются не просто так, а в гармонии, чтобы энергия как надо растекалась.
Аксён пожелал им успехов, чтобы все как надо выбралось и все как надо растеклось. Тюлька опять убежал, Аксён остался один. Во всем доме один, Чугун уехал в Кострому, матери тоже не было, может, уехала вместе с Чугуном.
Часы тикали. Аксён лежал. Из щели в стене тянуло холодом, к ночи дом выстынет, и придется снова топить, а дров хватит хорошо если до февраля, а потом придется идти в лес с пилой и топором. Хорошо бы уйти подальше, завалить сосну или выстывшую березу, распилить, расколоть, только привезти домой не получится…
В четыре часа начало темнеть, в пять Аксён уже с трудом различал в окно забор, зато засветились звезды, в шесть часов небо взорвалось разноцветным. Фейерверк. Из соседнего огорода с визгом взлетали ракеты, они поднимались почти до звезд, лопались в вышине и медленно падали, освещая окрестности. Аксён не вытерпел и вышел на улицу.
У Семиволковых горел костер, пахло шашлыками, чуть поодаль в снегу копошились Тюлька и Петька, рядом с ними стоял дядя Федор, ее отец. Он руководил установкой фейерверка, указывал, как правильно задавать направление, и громко смеялся.
Она тоже стояла там. Возле мангала. Аксён не узнал ее, раньше она ходила все время в куртках, а теперь вот в шубке из какого-то белого пушистого меха. И шапка на голове тоже пушистая. Совсем как у взрослых. Он сразу показался себе глупым и уродским в телогрейке и хотел вернуться назад, спрятаться за угол, но было уже поздно, она уже заметила его и принялась махать руками.
Он тоже махнул в ответ и направился к ним.
Улька засмеялась и поцеловала его в ухо, а затем представила парня, это был Владик. Аксён кивнул и даже пожал ему руку. Она спросила: почему он не заходил? Аксён сказал, что был занят. А она сказала, что зря, и еще что-то там сказала глупое и ненужное, он даже не услышал, что. И не услышал, что сам сказал в ответ, кажется, пошутил, так же глупо, так же ненужно.
Они стояли у мангала, Владик молчал и поворачивал шампуры, он тоже молчал, а Ульяна болтала. Аксён никак не мог уловить, о чем она говорит, слова не цепляли смысл, слова были просто звуками, Аксён вдруг догадался, почему он ничего не понимает — потому что она говорила не с ним.
Она говорила с Владиком. Владик-то понимал, в нужных местах он кивал и позвякивал шампуром, а в важных местах мычал «мы-ы» и «угу-ур». Какая-то Рощина, она о Рощиной рассказывала, эта девица была крайне развязна и перегуляла почти со всеми из старшей параллели и даже, что совсем уж недопустимо…
Они засмеялись, Владик достал телефон и сфотографировал Ульяну. А она сфотографировала его. Шашлыки начали трещать, и Аксён на всякий случай присыпал их снегом.
Но они все-таки подгорели. Ульяна сбегала за кетчупом, и они стали есть. Петька и Тюлька бросили свой фейерверк и тоже присоединились.
Она кормила его с руки.
Владика.
Он съел три шампура.
Аксён.
Владик разделался с двумя, поглядел на телефон и сказал, что ему пора, скоро поезд.
Ульяна пошла его провожать.
Глаза. У нее изменились глаза.
Они были незнакомые. Совсем.
Не стоило тогда уходить, подумал Аксён. Ну, тогда, в школе, в двадцать первом кабинете. Когда они делали стенгазету, а бывшая рыжая девчонка засмеялась. Надо было войти и поставить все на свои места. Отлупить парней, остановить ее, сделать так, чтобы она осталась рядом, как обычно, как всегда.
Но он так не сделал. Она тогда была уже не она.
Не его.
Он вернулся домой. Все должно было быть не так. Совсем. Аксён стал топить печь. Посидел. Глядя на угли. На улице снова бахнуло, и опять завизжали Тюлька и Петька.
Из-за холода пришлось завалиться в койку прямо в фуфайке. Удобно. На улице опять загрохало. Но уже не фейерверк, стреляли из ружья. Несколько раз.
Аксён сел, и его тут же затошнило. Сильно, мясо теплой тяжелой кучей лежало в желудке. Зря все это, шашлыки. Слишком много жира. Аксён отправился в туалет, долго стоял, приложившись лбом к стенке.
В одиннадцать пришел Тюлька, принес фейерверк, сказал, что завтра попробует запустить.
Глава 25
Чугун матюгнулся и начал спускаться к краю. Аксён ждал.
Со стороны леса свистнули. Аксён обернулся. Дядя Гиляй. Дядя производил непонятные знаки, Аксён на всякий случай помахал ему рукой.
Дядя выскочил из кустов и, пригнувшись и нелепо отмахивая руками, побежал к дому.
— Ты чего, Гиляй, — заржал на крыше Чугун, — в партизаны записался? Партизан в нашем роду не было. Штандартенфюреров сколько угодно, а с партизанами напряг…
— Заткнись, кретин. — Дядя через три ступеньки запрыгнул на крыльцо.
— А чего заткнуться-то, все знают…
— Мусора, — простонал дядя, пытаясь отдышаться. — Сюда едут! Из города. В километре встали, колесо спустило… Миша Савельев с ними.
— Мусора… — Чугун поглядел на восток. — Может, это опять… Социальные работники?
— Ты это в Мордовии рассказывать будешь! Овчаркам! — Дядя громко постучал себя по голове. — Это за нами!
— Почему за нами… — Чугун свешивался с крыши. — Может, просто…
— Ты что? Совсем дурак?! — рявкнул Гиляй.
И нырнул в дом.
Чугун стал спускаться с крыши.
Аксён наблюдал.
Почти сразу на крыльце нарисовался дядя. Он успел переодеться и выглядел неожиданно заурядно — ни дурацкой шапочки, ни головы кролика, джинсы, кожаная куртка, кепка. Олимпийская сумка через плечо. Увидел болтавшегося на краю Чугуна, сдернул его за ноги. Чугун шмякнулся на ступени.
— Значит, так. — Дядя быстро озирался. — Значит, так, хорек. Ты ничего не знаешь. Меня не видел. Барахло… Барахло скинул?
— Нет еще… Человек должен послезавтра приехать, сейчас мобильники плохо берут…
— Ну и дурак, — ухмыльнулся дядя. — Это теперь твои проблемы. Про меня сам понимаешь — за соучастие дают гораздо больше.
— Понимаю…
— Ты… — Дядя Гиляй повернулся к Аксёну: — Ты тоже. Меня здесь не было. И матери это передайте.
