Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова
У входа в нардом стоял прислоненный к стене большой фанерный щит. Он привлекал к себе внимание аршинными буквами и множеством восклицательных знаков.
КОМСОМОЛЬСКАЯ ПАСХА!!!
Юный пролетарий! Если ты веришь в загробную жизнь — иди в церковь. Если хочешь строить новую жизнь — шагай к нам.
Пусть их, свернувшись в кольца,Бьют церквам поклоны старухи.Шагайте, да так, комсомольцы,Чтоб у неба звенело в ухе!
У нас вечер молодежи. Танцы до утра. Бесплатное угощение.
Главная программа вечера пока держится в секрете!
Все, как один, в рабочий клуб!
Обыватели толпились возле афиши, перемигивались:
— Дожили большевички, пасху начинают праздновать.
— Еще вспомнят бога…
— Зачем же они церкви разоряли?
— Вернут обратно. Заграница приказала. Сказывают, папа римский молебен отслужил, большевиков анафеме предал.
— Так им и надо…
Судачили мещане, хихикали, а в нардоме шла веселая работа: молодежь готовилась отпраздновать красную пасху.
Решили устроить комический карнавал и шествие по городу с факелами.
В нардом отовсюду сносили старинные купеческие наряды из парчи, напоминавшие поповские ризы, Евангелия. Кто-то притащил даже гусарскую шапку с пышным султаном, уцелевшую еще со времен наполеоновской войны: пригодится и шапка, сойдет за поповский клобук. Раздобыли настоящее медное кадило и, хотя оно было помято, вычистили до блеска и подвязали к веревочке.
В комнате за сценой, где хранился театральный реквизит, художники малевали богов, девчата шили хоругви из рогожи, вырезали из картона круги-нимбы для святых, клеили из глянцевой бумаги поповские камилавки и примеряли их.
Уличные мальчишки заглядывали в окна, стараясь разгадать, какой сюрприз готовят комсомольцы, но так ничего и не угадали. А тут еще подъехала к нардому колымага, запряженная клячей. На телеге громыхала пустая бочка с надписью по круглому боку: «Слезы богородицы».
Из всех ребятишек города секрет знали только двое: Илюша и Степа. Со времени драки в храме Василия Блаженного и отречения Степы от церковных дел двое друзей стали поистине неразлучны. Они всюду бывали вместе, вдвоем навещали в Хлюстинской больнице Митю Азарова, раненного взбесившимся дьяконом. Тогда-то и узнали они о предстоящем комсомольском карнавале.
Мальчишки на улице приставали к Степе:
— Будь человеком, скажи, что за пасха будет в клубе?
— Не знаю, — отвечал Степа, загадочно усмехаясь.
Илюша тоже молчал. Друзья строжайше хранили тайну. Зато сами с веселым интересом смотрели, как комсомольцы приклеивали самодельным богам пеньковые бороды, разрисовывали хоругви. Валя Азарова сшила из старого одеяла младенца Иисуса Христа, которого должна нести на руках божья матерь: ее собирался изображать Пашка Булочкин, рабочий котельного цеха. Он всегда играл на сцене комические роли.
Илюша и Степа приставали к Мите;
— А нам можно нарядиться?
— Валяйте!
— Кем?
— Чертями или ангелами.
Валя Азарова помогла вырезать из картона крылья, сама пришпилила ребятам на спины и надела на головы золотые нимбы. Получилось, как у настоящих ангелов.
Как-то ребята встретили в нардоме Тину Богоявленскую.
Столкнувшись с приятелями, Тина смутилась. Однако Степа с прежней нежностью смотрел на нее, потом спросил:
— Тина, разве ты тоже к скаутам не ходишь?
— Нет, Степушка.
— Почему?
— Так складывается судьба… — Тина улыбнулась чуть-чуть грустно, потом прямо взглянула на них и ответила с гордостью: — По-новому складывается моя судьба…
В тот же вечер нечаянно открылся ребятам смысл этих слов. Илюша привел Степу на сцену посмотреть новую декорацию. Они не знали, что за полотняной перегородкой, где были нарисованы березки, уединились Тина и Митя. Их негромкие голоса заставили ребят прислушаться.
— А я уже сказал ребятам, что ты принесешь заявление…
— Не могу решиться, Митя. Отец не встает с постели.
— Передумала?
— Нет, но я хочу, чтобы он поправился, иначе я его убью своим решением.
— Комсомольцы поверили, что ты всерьез хочешь уйти из дому.
— Я понимаю, Митя, но и ты согласись, что мне нелегко.
— Ну вот, опять слезы… Комсомолка должна быть твердой. Нам предстоит такая борьба, Тина, что ни крови, ни слез не хватит.
Илюша выразительно взглянул на Степу. Вот что означали слова Тины: она решила порвать с отцом и уйти из родного дома. Илюша радовался неожиданному повороту в судьбе девушки.
3В семье Дунаевых уже давно не принуждали Илюшу молиться. После отъезда Евгения с этим смирились и мальчика заставляли ходить в церковь только «для приличия» и лишь по большим праздникам. Но даже в этих случаях приказ не бывал обязательным.
Труднее приходилось Степе. В страстную субботу он забрался в сарай, залез под кадушку и сидел там до тех пор, пока крестная не ушла в церковь. Только тогда он выбрался из-под кадушки и помчался в нардом.
Там все было готово к началу карнавального шествия. Комсомольцы с песнями выходили на улицу.
— Стройся по четыре в ряд! Факельщикам — в голову колонны! — слышались слова команды.
Комсомольцы зажгли смоченную мазутом паклю, подняли ее на длинных шестах, и притихшие дома озарились красными сполохами, загремела песня:
Вперед заре навстречу!Товарищи, в борьбеШтыками и картечьюПроложим путь себе!
Темное небо усеяли звезды. Улицы города ожили, разбуженные молодыми голосами:
Смелей вперед и тверже шаг,И выше юношеский стяг!Мы — молодая гвардияРабочих и крестьян!
Колонна выстраивалась в свете факелов вдоль деревянных домиков. Головная часть процессии упиралась в массивные Московские ворота, а хвост терялся в переулке, огибая здание нардома.
Вдруг послышался смех: из клуба стали выходить ряженые.
Впереди всех, с кадилом в руках, с пеньковой рыжей бородищей, облаченный в настоящую поповскую ризу, шел Митя Азаров. За ним поспешала божья матерь-троеручица с тряпочным младенцем на руках. Лицо богоматери было размалевано скорбными морщинами, и, если бы не черные брюки-клеш, видные из-под юбки, никто бы не догадался, что богородицей нарядился Пашка Булочкин.
Куда ни погляди — всюду ряженые. Казалось, ожили святые. Здесь был Иисус Христос с деревянным крестом, сколоченным из досок. На улице было довольно прохладно, и Христос, чтобы не озябнуть, накинул на плечи старый полушубок и надел стоптанные валенки.
Был здесь и буржуй. Парень не нашел цилиндра и напялил на голову гусарский клобук, срезав с него султан из страусовых перьев. «Буржуй», хвастаясь своим богатством, встряхивал над головой пачкой николаевских денег. Рядом с ним стоял красномордый кулак в кумачовой рубахе, с обрезом в руках.
Ребятишки со всего города сбежались к нардому. Они окружили артистов и весело кричали:
— Глянь-ка, ну и рожа!
— А этот пузатый с деньгами!
— Подушку подложили, потому и живот большой.
Неожиданно распахнулись ворота, и оттуда выехала кляча, запряженная в колымагу. Переднее колесо для потехи было овальной формы. Перекатываясь, оно шкандыбило, и телега тоже ковыляла, точно плыла на волнах. На телеге стоял короб с надписью: «Мусорный ящик истории», а в нем, чтобы не упасть, ухватились за края ряженые. Среди них был дьякон в черной рясе, ксендз с распятием, раввин в ермолке и полосатой тоге. За него держался мулла в огромной чалме, намотанной на голову.
— Степка, гляди на Мустая, — указывал Илюша пальцем на муллу. — Мустайчик, здравствуй!
Но Мустай не обращал ни на кого внимания, поглощенный своей необычайной ролью.
В центре ящика сидел Будда. Скрестив руки на животе, он вращал пальцами и таращил глаза на людей. По черным глазам Илюша догадался, что Буддой нарядилась Фрида.
Улицы заполнили толпы зевак. Над колонной колыхались разрисованные хоругви, покачивались боги с зелеными глазами.
По примеру Мити Азарова кое-кто из комсомольцев приспособил под кадила консервные банки. Дым от самодельных курильниц поднимался над толпой. Факельщики размахивали шестами с горящей паклей, вызывали веселый переполох.
А комсомолия в ожидании митинга горланила песни:
От зари до зариВсе горят фонари,Комсомольцы толпой собираются.Вот так штука, ха-ха-ха,Собираются!
— Ну и выдумщики эти комсомольцы, бесстыдники! — ворчали обыватели.
Но песня, казалось, звучала еще громче:
