Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)
— Сделал. Не как металлург, а как музыкант, — ответил Володя. — И это огромная разница. — Володя попытался доказать, что еще в прошлом веке один страсбургский ученый конструировал скрипку как физический прибор. Ничего не достиг, частоты разъехались, и скрипка потеряла себя.
Сеня Сташиков, преодолев заикание, сказал:
— На старинных роялях не играют. Они предметы истории. А скрипка с возрастом не только ничего не теряет, а приобретает. И прежде всего — индивидуальность.
— Вы все не учитываете современный уровень техники, — вмешался Иванчик, — о чем я и говорил.
Иванчика поддержал кто-то из КБ. Пытался взять слово и главный технолог. У него были рекомендации в отношении специальной измерительной аппаратуры, которую он хотел предложить ребятам. Главный инженер тихонько переговаривался с Надей, просматривал книги и конспекты «гроссов». Кладовщик пока молчал. Мастер с мебельной фабрики тоже молчал. Очень хотелось выступить Павлику. Он ждал удобного случая. Он готов приветствовать идею Иванчика и Сережи, он за технический прогресс.
По Петербургу шел человек в темном пальто и в глубоко надвинутой на глаза шапке. Было холодно, дул зимний ветер.
В Петербургской консерватории, в Малом зале, сегодня решалась его судьба. Нет, судьба его давно уже решилась: он знаменитый профессор, почетный член Русского технического общества, американского Института горных инженеров, вице-председатель английского Института железа и стали.
Но он с юных лет очень любил музыку и хотел разгадать секрет Страдивари, пытался сделать скрипку.
После лекций в артиллерийской академии садился дома и выпиливал, выстругивал деки, покрывал грунтом и лаком в пять, десять, пятнадцать слоев. Изменял форму деки, размер бокового выреза, колковую коробку. Он старался получить один-единственный итальянский звук. Но звук не получался. Профессор тратил годы жизни. Он присутствовал в скрипичной мастерской «на реставрации со вскрытием» — когда скрипку Страдивари разобрали на части. Можно было все измерить и исследовать детально. Вместе с другими мастерами-реставраторами он исследовал Страдивари, сделал подробные чертежи. Он нашел копии с рисунков и набросков отдельных деталей скрипок самого Страдивари. И опять ничего не добился.
Только теперь он сделал инструмент, к которому стремился. Кажется, сделал. На семидесятом году жизни. Из ели, которую привез с Кавказа еще восемь лет назад, и клена, который привез с Урала. Сам его спилил.
И вот, кажется, что-то получилось. Этот последний инструмент он продержал три года у себя: скрипка сушилась в лаборатории, где он разрабатывал технологию изготовления бронебойных снарядов. Он ждал, когда она станет легкой, как лист клена осенью.
Сегодня скрипка вступит в соревнование с итальянскими. Никто в зале из специалистов не должен знать, когда исполнители будут играть на его скрипке, когда на итальянских. Его скрипка «карась», задача специалистов — поймать «карася». Может, и не надо будет стараться: поймают без труда.
Он шел медленно, не торопился. Он боялся торопиться.
Когда профессор Чернов вошел в вестибюль Малого зала Петербургской консерватории, он прежде всего спросил у швейцара:
— Играют?
— Играют, Дмитрий Константинович. Еще не поймали.
Профессор Чернов сделал двенадцать скрипок. На его скрипках играли Ауэр и Изаи. После гражданской войны скрипки Чернова пропали. Все до последней. Может быть, в мире они существуют. Хотя бы одна из двенадцати. И может быть, кто-нибудь когда-нибудь ее найдет. По звучанию она почти не отличается от самых именитых итальянских.
В новой лаборатории стоит специальное устройство, на котором «гроссы» закрепили скрипку Страдивари.
Скрипку выдали в Госколлекции. И это было, пожалуй, самое пока что трудное в их работе — получить скрипку. Имелось гарантийное письмо от завода, но помог комитет комсомола Консерватории. В комитете «гроссы» изложили идею, ради которой заводу требовался подлинный Страдивари, рассказали о ходе предполагаемых опытов, а главное объяснили, что инструменту не будет нанесено ни малейшего ущерба. Володя, из консерваторской мастерской, это подтвердил. Все равно скрипку долго не давали. Ребята не обижались. Они понимали, что они просят.
Иванчик сказал заведующему Госколлекцией:
— Астрономы отдают на время свою звезду, чтобы за ней понаблюдали другие.
Заведующий улыбнулся и после этого уже не мог ничего возразить. Но поставил условия: во-первых, на опытах со Страдивари должен присутствовать Володя, во-вторых, на ночь скрипку следовало возвращать в Госколлекцию, в специальные условия хранения. Приносить скрипку должен будет или Володя или Андрей, который уже имел доступ к этим инструментам.
И вот наконец первые испытания.
В маленькой комнате при испытательной станции собралась вся группа «Соперники Страдивари».
Горели трубки дневного света в плоском футляре, прикрепленном к потолку двумя тросиками. В мягких войлочных прокладках была укреплена скрипка. Лента из конского волоса, наканифоленная — концы ее были связаны, чтобы получилась одна сплошная петля, — заменяла смычок. Вращал ее мотор. Он был подвешен на пружинах-амортизаторах. Мотор и петля из конского волоса — это бесконечный смычок, а значит, создается и бесконечный звук.
Над скрипкой установлен звукосниматель, и звук, превращаясь в пульсации, подается на электронный спектрометр-анализатор, и на матовом экране высвечиваются сигналы обертонов, которые формируют основной звук.
К верхней и нижней декам тоже приставлены чувствительные датчики — улавливают колебания дек. Шуршат бумажные ленты под самописцами.
Смычок-петля делает круг за кругом по струнам. Надя подносит к нему брусок канифоли. На механическом смычке канифоль сгорает быстро.
В комнате около дверей стоит Андрей Косарев. Он смотрит на зажатого в тисках Страдивари, на котором он играл в Югославии и победил, и старается не видеть его в таком положении. Ему казалось, что это его теперь раскладывают на составные элементы, к нему подключены датчики, самописцы и экраны.
«Гроссы» обрадовались приходу Андрея. Им нужна была его помощь. Он знал возможности скрипки, как исполнитель, как профессиональный скрипач. И вообще «гроссы» любили Андрея.
Андрей наблюдал за испытанием и думал, сумеет ли он играть на физико-акустической скрипке? Ведь в каждую скрипку мастер вселяет свое видение и понимание прекрасного, свой талант. Каждая скрипка, у одного и того же мастера, по-разному живет и дышит. А может быть, это сентиментальность? Чувствительность? Ветхозаветность? И этого не должно быть в современном человеке? А то, что каждый исполнитель подбирает себе инструмент, проверяет, как он будет на нем «устроен», это что такое? Ветхозаветность? Сентиментальность? А Сеня Сташиков, Володя, кладовщик, они кто?
Андрею все последние дни казалось, что он сам себя загоняет в угол, что он не помогает себе, а мешает. И что так он не выберется снова на ясную и определенную дорогу. А Иванчик и Сережа будто пытаются узнать секрет Андрея, раскладывают его талант на импульсы, диаграммы, спектры. А разве у Андрея есть тайна собственного таланта? Его тайна? Андрей теперь не защищен, и сам себя защитить пока что не в состоянии. И скрипку защитить он не в состоянии, хотя он уверен, что никакой копир никогда не заменит единичности прекрасного.
Вечером Андрей вышел с завода. Он нес чехол со Страдивари. Опять вспоминал, как с этим инструментом он был счастлив, ему все удавалось. И Рита тогда была. И сейчас она ехала с ним вместе в троллейбусе по городу, в ботинках из нерпы, в коротеньком спортивном пальто и в неизменном шарфе. От брови до конца нижнего века наложен тон под цвет глаз. Так она красила глаза в последнее время. И никому не позволяла догадываться, что она больна, не позволяла себя жалеть.
Или это он успокаивает себя, оправдывает. Она рисковала каждый день, каждый час. Он этого не понимал по-настоящему, по-серьезному. А она смеялась и гладила ладонями снег, сметенный в сугробы. Ей всегда, очевидно, было лучше зимой, или это он придумывает сейчас, потому что зимой он ее поцеловал в первый раз, и теперь это была первая зима без нее.
Андрей сошел с троллейбуса на остановке около Выставочного зала Манежа и по улице Герцена направился в Консерваторию.
Клуб МГУ со своей маленькой афишей, напротив — Зоологический музей, тоже при университете, и в его окнах можно увидеть чучела зверей. Булочная с очень узкой дверью на жесткой пружине, дальше — рыбный магазин, в который утром в цистерне привозят свежую рыбу и вынимают ее большим сачком. На другой стороне, на углу, небольшой галантерейный магазин, где из пуговиц на витрине составляют забавные орнаменты. Делает их продавщица Зоя, она бывает на всех студенческих концертах.
