Михаил Зощенко - Заколдованная буква
— Ты помнишь, — говорю, — мама мечтала о фиолетовой юбке?
— Помню, — нерешительно отвечает Галя и морщит лоб.
Она так всегда делает, когда что-нибудь вспоминает.
— Мы сделаем маме подарок. У неё была жёлтая юбка, а теперь будет фиолетовая.
Галя на всякий случай подальше отодвинулась от меня.
— Может, ты думаешь, я разрешу тебе вымазать всю юбку чернилами?
Я ничего не ответил, а тут же полез в мамин ящик, где у неё среди всяких лоскутков хранились пакетики с краской. Скоро у меня в руках были три таких пакетика. Только фиолетовой не оказалось. Но это меня уже остановить не могло.
— Ну, какую возьмём? — Я держался спокойно, потому что видел, что Галя тоже увлеклась моей идеей.
Знаешь, Юрка, синий цвет, по-моему, очень скучный, — ответила Галя. — А коричневый ещё скучнее. Достаточно, что я весь год хожу в коричневом платье.
— Значит, красный. Хорошо. Это получше, чем фиолетовый. Пошли!
И мы отправились с Галей на кухню.
Налить в таз воды и вскипятить — дело для меня пустяковое.
Галя послушно стянула юбку и, ойкая, передала мне, а я без колебаний опустил её в закипевшую жидкость.
«Началось!» — подумал я про себя, но отступать было уже поздно.
— Принеси папину чертёжную линейку, — приказал я.
— Зачем? — робко спросила Галя.
— А как по-твоему, чем мы будем ворочать юбку в тазу? — ответил я. — Руками? — И добавил мамины слова: — О святая простота!
Галя вышла из кухни и вернулась с длинной чертёжной линейкой.
Прошло около часа. Я смотрел, как варится юбка, изредка помешивая бурлящую тёмно-красную жидкость линейкой.
— Может, уже довольно? — спросила Галя.
— Я знаю, когда довольно.
Наконец положенное время вышло, и мы вытащили юбку, отяжелевшую от воды. Слегка отжали её и повесили сушить.
— Смотри, Юрка, — испуганно сказала Галя, — она не красная, а какая-то оранжевая!
— Ну и что? — ответил я авторитетно. — Это редкий и красивый цвет.
Когда юбка просохла, Галя приложила её к себе и прошлась перед зеркалом. В комнату падал солнечный свет. Он играл в складках юбки и отсвечивал разноцветными огоньками. От этого юбка показалась мне ещё красивее.
— Вот это да! — рассмеялась Галя. — Ты у меня умница. Если мама теперь останется недовольна, значит, ей просто не угодишь.
«Может быть, на этот раз меня фантазия не подвела и всё кончится хорошо», — подумал я и даже развеселился. У меня появилось желание выкрасить что-нибудь ещё.
Но тут случилось самое страшное. Почти одновременно с Галей я заметил на юбке чернильное пятно. Чернильное пятно, из-за которого началась вся эта история с красителями. Ни оранжевая краска, ни кипящая вода — ничто его не взяло. У меня сразу испортилось настроение, но я всё же овладел собой и сказал:
— Сейчас мы накапаем по всей юбке маленькие чернильные пятна, и у нас будет не просто оранжевая юбка, а в фиолетовую горошину.
— В горошину? — возмутилась она. — А потом в полоску? А потом в коричневый цвет? Ой, что теперь со мной будет?! — И Галя заревела.
Я бросился на тахту, закрыл уши руками, чтобы не слышать Галиного рёва, и стал ждать.
Скоро пришли папа с мамой. Они были весёлые, и мы с Галей ничего не сказали — не хотели перед обедом портить им настроение.
Папа даже заметил:
— Что-то наши дети сегодня очень тихие?
«Сейчас надо сознаться», — подумал я про себя, а вслух сказал:
А что нам веселиться, мы ведь не были в гостях.
После обеда мы с Галей томе промолчали и ушли гулять. И вдруг папа позвал нас домой.
Когда мы вошли, папа стоял посреди комнаты с чертёжной линейкой в руках, которая была теперь оранжевого цвета. Я подумал, что папа начнёт нас сейчас ругать за испорченную линейку, и временно успокоился. Но он поднял линейку и показал на маму.
Мама была одета в коротенькую юбчонку-недомерок, выше колен. Это всё, что осталось от её новой жёлтой юбки.
Я в ужасе закрыл глаза. Папа заметил, что я так стою, и закричал:
— Открой глаза и хорошенько полюбуйся на свою работу!
Тут Галя заплакала, а я осторожно приоткрыл один глаз и посмотрел на маму. Про себя я подумал: «Разве мы виноваты, что юбка села?»
До самого вечера вся наша семья молчала. Потом папа куда-то ушёл. Галя чуть снова не заплакала, потому что каждое воскресенье в это время папа гулял с нами, а тут он ушёл один. А мама всё молчала и молчала. Очень трудно нам, когда она так молчит.
Ушла бы погулять, а я тут что-нибудь придумал бы. Ну, сварил бы обед, какой любил д'Артаньян, — жареные цыплята в яблочном соусе. Мама вернулась бы: «Ах!» — а обед готов, и прощение у меня в кармане. Или перемыл бы всю посуду. Или окна к зиме заклеил.
Но тут я вспомнил, что всё это я уже делал, и всё неудачно. Я подумал, что хорошо было бы составить устав для фантазёров. Я бы написал в этом уставе так:
«Никогда не берись за то, что не умеешь делать. Если взялся мыть посуду, то зачем её бить? Если берёшься заклеивать окна, то не надо висеть в открытом окне по два часа и. пускать мыльные пузыри на головы прохожих. Если взялся варить компот, то ешь его в сыром виде умеренно».
«Боже мой, — решил я, — какой я несчастный человек и какая у меня теперь будет тоскливая-тоскливая жизнь!» Мне стало жалко себя. Правда, это продолжалось недолго. Я вспомнил, что устав такой мне ещё никто не написал, и успокоился.
А в следующее воскресенье мама с папой снова ушли, как нарочно. Галя убежала на улицу, потому что боялась со мной оставаться дома.
«Известно, — подумал я, — девчонки — слабое племя. А я вот никуда не уйду и свой устав выполню».
Решил почитать, но, как назло, под руки попалась книга про Тома Сойера. А он тоже был законченный фантазёр. Бросил книгу. И тут мне пришло на ум, что хорошо бы сшить Гале новое платье. Мама материю купила, а сшить никак не соберется. Голова у меня пошла кругом.
«Буду считать вслух, — решил я, — пока все эти идеи у меня сами не выскочат из головы».
Я стал бегать по комнате и считать. Я досчитал до тысячи, потом до десяти тысяч, а голова моя гудела, словно чайник на плите. Тогда, окончательно измученный, я собрал всю обувь, какая была в доме: ботинки, летние босоножки, мамины выходные лодочки и папины тяжёлые охотничьи сапоги.
Я всё делал как полагается. Коричневые туфли чистил жёлтой мазью, чёрные — чёрной, светлые — белой. В общем, я ничего не старался перекрасить. И скоро передо мной в сверкающем строю стояла вся наша обувь.
— Пусть теперь скажет кто-нибудь, что я неудачник! Подождите, я ещё сварю вам обед почище, чем д'Артаньян едал…
Михаил Коршунов
«Живая природа»
То, что сейчас будет рассказано, — подлинная история. Герой этой истории — Федот Кукушкин, не в меру честолюбивый и заносчивый.
Как-то после уроков учительница Нина Ивановна сказала:
— Не выпустить ли нам стенгазету?
— Выпустить! — закричали ребята.
— Задаю вам на дом рисунок с натуры.
— А что такое — с натуры?
— Не спешите, объясню. С натуры — это значит нарисовать то, что перед вами, что вы видите. Возьмите какой-нибудь сюжет из живой природы. Лучшие рисунки мы и поместим в нашей первой стенгазете.
Тут у Федота возник план: он так нарисует живую природу, что рисунок у него будет самый натуральный и самый большой и поэтому займёт в стенгазете больше всего места.
Когда Федот вернулся из школы, мама ушла в город, оставив на попечение Федота младшего брата Тоську. Между Федотом и Тоськой особой симпатии не существовало, а существовали деловые отношения. Например, мама поручала Федоту покормить Тоську варёной гречихой. Тоська упирался, не хотел есть. Уговоры Федоту быстро наскучивали (ложку за курчонка, ложку — за телёнка), он просто зажимал Тоське нос, и тогда брат поневоле открывал рот и Федот запихивал в Тоську гречиху.
В этот день Федот решил объединиться с братом. Он взял большой лист бумаги, расстелил на столе, приготовил большой карандаш и подозвал Тоську: Будешь помогать? А чего помогать?
— Рисунок с натуры делать. С живой природы, понимаешь? Для стенгазеты в школе. Наша кошка — это живая природа. Мы её и рисовать будем.
Тоська подумал и согласился объединиться: рисовать живую природу — это не гречиху есть.
Кошку надо ловить умеючи, а то братьям она не даётся. На этот раз кошка, забыв обо всяких предосторожностях, уснула на стуле. Братья её окружили, и… непродолжительная свалка, запоздалое мяуканье, царапина у Тоськи на щеке — и сонный противник схвачен за четыре лапы и унесён к столу.
— Клади на бумагу, — распорядился Федот.
— А для чего на бумагу?
— Я же тебе говорил, — рисовать буду.
— А-а, — понимающе кивнул Тоська, — Сводить.
