Мальчик с Антильских островов - Жозеф Зобель
Был там один тип, который непременно налетал на кого-нибудь при входе и сразу затевал драку.
Были и мирные люди, которые, забившись в уголок, недоверчиво и смущенно выглядывали оттуда.
Когда гасили свет, все бросались занимать места.
Начинался показ, и в зале наступала относительная тишина, хотя под покровом темноты продолжались разговоры. Комментарии вслух вызывали отклики из разных концов зала, переходящие подчас в яростные споры со взаимными угрозами.
Но, по существу, атмосфера царила, скорее, дружелюбная и безобидная — просто ярмарочная.
На обратном пути мы обменивались мыслями. В пылу споров мы замедляли шаг и долго задерживались на улице, продолжая разговор приглушенными голосами, чтобы не разбудить собак.
Я не хотел мириться со стилем Негритянской улицы. В такой отсталой стране все должно было быть направлено на возвышение народа!
Кармен, Жожо и я любили обсуждать фильмы. Особенно разгорались у нас страсти, если в только что увиденном фильме был выведен негр.
Кто, например, создал в кино и в театре ходячий тип негра-боя, шофера, лакея-лентяя, предмет всеобщих насмешек? Он тупо вращает белками, непрестанно улыбается и получает за это пинки в зад от белого, который одурачивает его с легкостью, подтверждающей теорию: «негры — большие дети».
Кто выдумал для негров, которых изображают в кино и в театре, язык, на котором никогда не говорил ни один негр?
Кто раз и навсегда выбрал для них клетчатый костюм, какого не надел бы ни один уважающий себя человек? Это совсем не то, что рваные ботинки, котелок, потертое платье и дырявый зонтик — символ жалкого удела целой части общества, принужденной в цивилизованных странах довольствоваться объедками со столов привилегированных классов.
ЧЕРНОТА ОБЯЗЫВАЕТ
Да, редко проходил у нас день без обсуждения сакраментального вопроса о цвете кожи, волнующего все слои общества Антильских островов.
Невдалеке от Саванны находился маленький бар, куда мы часто ходили пить фруктовый сок. Как-то раз, придя туда, мы застали хозяйку — мадемуазель Андреа́ — в большом волнении. Красивая брюнетка, с которой мы обычно весело шутили, продолжала, видимо, разговор, начатый с кем-то из посетителей. Мы появились как раз вовремя, чтобы получить, как пощечину, прямо в лицо ее заявление:
— Вот потому-то я и ненавижу черную расу, хотя сама к ней принадлежу.
— Однако черный цвет вам явно к лицу, — заметил я.
— Как я могу любить негров и гордиться тем, что принадлежу к их числу, — с раздражением ответила она, — когда каждый день на моих глазах они делают гадости! Во мне нет ничего негритянского, кроме цвета кожи: у меня характер белой женщины…
Если я правильно понял, мадемуазель Андреа рассердилась на клиента с черной кожей, и ее горячность объясняется лишь пылкостью южного темперамента.
— Так вот! Глядя на вас, мадемуазель Андреа, я понимаю, что мы, негры, достойны сожаления. Нет на свете людей, которые бы так легко отказывались от своей расы из-за плохого поведения одного из ее представителей. Слыхали ли вы, чтобы белый кричал: «Я презираю белых!», узнав о краже или об убийстве, которые далеко не редкость среди белых? Так почему же вы из-за одного отщепенца из нашей среды торопитесь отказаться от негров всего мира и предаете анафеме всю черную расу?
— Вы меня не поняли, — сказала Андреа оскорбленно. — Мне тяжело видеть, когда кто-нибудь, мало того что он черный, еще совершает плохой поступок. Пусть самый пустяковый. Я готова тут же послать мою расу к черту. Но вы знаете, что никому другому я не позволю плохо отзываться о черных в моем присутствии.
Действительно, я часто слышал такие рассуждения. Разве моя мать не повторяла мне без конца: «достаточно того, что ты негритенок, а еще балуешься»? Да, я знаю, что весь мир, и черный и белый, сходятся на том, что негр не заслуживает никакого снисхождения из-за своего цвета и может быть переносим только в том случае, если ведет себя, как святой.
Андреа, по крайней мере, признает свою вину не менее импульсивно, чем впадает в ярость.
Кармен угощает всех холодным сахарным соком.
КЕМ БЫТЬ?
Я сдал первую часть экзамена на бакалавра с той же легкостью, с какой провалился три месяца назад.
Теперь я знал программу, потому что прошел ее за каникулы с куда большим интересом, чем в учебном году.
Моя мать плакала от радости.
Кармен и Жожо ворвались ко мне в комнату, нагруженные бутылками, съестными припасами. Соседские служанки, лакеи, садовники и шоферы по очереди приходили выпить за мое здоровье.
К моему удивлению, вместо радости на меня напала какая-то апатия. Правда, я испытывал чувство огромного облегчения, но моя радость станет полной только тогда, когда мама Тина лично от меня узнает счастливую новость и поцелует меня за нее. Еще один год осталось ей ждать своего освобождения. Всего один учебный год!
С этой мыслью вернулся я в лицей, в класс философии.
Я не сомневался, что сдам экзамен в конце года, но что потом? У меня было ощущение, что я зашел в тупик. Как осуществить на практике мои мечты и обещания, данные маме Тине? Выдержать экзамен на замещение вакантной должности чиновника, как делали большинство сдавших на бакалавра, если они не получили стипендий на продолжение учебы в Европе?
Ничто меня не привлекало.
Я честно изучал учебники философии, даже самые скучные. Но моим излюбленным чтением в этом году была литература, не имеющая отношения к программе и касающаяся жизни негров, и антильских и американских. Исторические труды и романы. Эти книги волновали и
