Денис Драгунский - Денискины рассказы: о том, как всё было на самом деле
Я вцепился в это решето, а дяденька ухватился за перильца, подтянулся, вскочил на подножку и сел рядом со мной. Он вытер лицо рубашкой и сказал:
– Еле влез…
Я сказал:
– Нате ваше решето.
Но он не взял. Он сказал:
– Тебя как звать?
Я ответил:
– Денис.
Он кивнул головой и сказал:
– А моего – Сережка.
Я спросил:
– Он в каком классе?
Дяденька сказал:
– Во вторым.
– Надо говорить: во втором, – сказал я.
Тут он сердито засмеялся и стал стаскивать полотенце с решета. Под полотенцем лежали серебристые листья, и оттуда пошел такой запах, что я чуть не сошел с ума. А дяденька стал аккуратно снимать эти листья один за одним, и я увидел, что это – полное решето малины. И хотя она была очень красная, она была еще и серебристая, седая, что ли; и каждая ягодка лежала отдельно, как будто твердая. Я смотрел на малину во все глаза.
– Это ее холодком прикрыло, ишь притуманилась, – сказал дядька. – Ешь давай!
И я взял ягоду и съел, и потом еще одну, и тоже съел, и придавил языком, и стал так есть по одной, и просто таял от удовольствия, а дяденька сидел и смотрел на меня, и лицо у него было такое, как будто я болен и ему жалко меня. Он сказал:
– Ты не по одной. Ты пригоршней.
И отвернулся. Наверно, чтоб я не стеснялся. Но я его нисколько не стеснялся: я добрых не стесняюсь, я стал сразу есть пригоршней и решил, что пусть я лопну, но все равно я эту малину съем всю.
Никогда еще не было так вкусно у меня во рту и так хорошо на душе. Но потом я вспомнил про Сережку и спросил у дяденьки:
– А Сережа ваш уже ел?
– Как же не ел, – сказал он, – было, и он ел.
Я сказал:
– Почему же было? А например, сегодня он уже ел?
Дяденька снял сапог и вытряхнул оттуда мелкий камешек.
– Вот ногу мозолит, терзает, скажи ты! А вроде такая малость.
Он помолчал и сказал:
– И душу вот такая малость может в кровь истерзать. Сережка, браток, теперь в городе живет, уехал он от меня.
Я очень удивился. Вот так парень! Во втором классе, а от отца удрал!
Я сказал:
– А он один удрал или с товарищем?
Но дяденька сказал сердито:
– Зачем – один? С мамой со своей! Ей, видишь ли, учиться приспичило! У ней там родичи, друзья-приятели разные… Вот и выходит кино: Сережка в городе живет, а я здесь. Нескладно, а?
Я сказал:
– Не волнуйтесь, выучится на машиниста и приедет. Подождите.
Он сказал:
– Долго больно ждать.
Я сказал:
– А он в каком городе живет?
– В Курским.
Я сказал:
– Нужно говорить: в Курске.
Тут дяденька опять засмеялся – хрипло, как простуженный, а потом перестал. Он наклонился ко мне поближе и сказал:
– Ладно, ученая твоя голова. Я тоже выучусь. Война меня в школу не пустила. Я в твои годы кору варил и ел. – И тут он задумался. Потом вдруг встрепенулся и показал на лес: – Вот в этим самым лесу, браток. А за ним, гляди, сейчас село Красное будет. Моими руками это село построено. Я там и соскочу.
Я сказал:
– Я еще одну только горсточку съем, и вы завязывайте свою малину.
Но он придержал решето у меня на коленях:
– Не в том дело. Возьми себе.
Он положил мне руку на голую спину, и я почувствовал, какая тяжелая и твердая у него рука, сухая, горячая и шершавая, а он прижал меня крепко к своей голубой рубашке, и он был весь теплый, и от него пахло хлебом и табаком, и было слышно, как он дышит медленно и шумно.
Он так подержал меня немножко и сказал:
– Ну, бывай, сынок. Смотри, веди хорошо…
Он погладил меня и вдруг сразу спрыгнул на ходу. Я не успел опомниться, а он уже отстал, и я опять услышал, как хрупают камешки под его тяжелыми сапогами.
И я увидел, как он стал удаляться от меня, быстро пошел вверх на подъем, хороший такой человек в голубой рубашке и тяжелых сапогах.
И скоро наш поезд стал идти быстрее, и ветер стал чересчур сильный, и я взял решето с малиной и понес его в вагон, и дошел до папы.
Малина уже начала оттаивать и не была такая седая, но пахла все равно как целый сад.
А папа спал; он раскинулся на нашей полке, и мне совершенно негде было приткнуться, и некому было показать эту малину и рассказать про дядьку в голубой рубашке и про его сына.
В вагоне все спали, и вокруг по-прежнему висели разноцветные пятки.
Я поставил решето на пол и увидел, что у меня весь живот, и руки, и колени красные – это был малиновый сок, и я подумал, что надо сбегать умыться, но вдруг начал клевать носом.
В углу стоял большой чемодан, перевязанный крест-накрест, он стоял торчком; мы на нем вчера резали колбасу и открывали консервы. Я подошел к нему и положил на него локти и голову, и сразу поезд стал особенно сильно стучать, и я пригрелся и долго слушал этот стук, и опять в моей голове запелась песня:
Вот мчится поезд —кра —со —та!Поют колеса —тра —та —та!
…На даче
Когда я был совсем маленький, мы снимали дачу на три летних месяца в разных поселках под Москвой.
Я любил ездить на дачу.
Там был лес, речка, новые друзья. Собаки, куры и козы.
Про коз я сказал совершенно серьезно. Один раз мы жили по соседству с целой семьей по фамилии Лакс. Это были легендарные наездники, чемпионы. У них были козы. Мама говорила: «Пойдем к Лаксам за козьим молоком». Козье молоко было густое и как будто соленое. Мама говорила, что оно очень полезное. Приходилось пить.
Дача – это был большой старый сыроватый дом с крашеными полами из досок, которые пружинили под ногами. Даже под моими ногами, хотя я был очень легкий. А под папиными или бабушкиными ногами пол слегка прогибался и поскрипывал.
Была печка, но ее топили редко – если несколько дней шел дождь и делалось совсем сыро и холодно.
Обычно это были две комнаты и еще – застекленная веранда. В остальных комнатах жили хозяева.
Во дворе у дачников была своя маленькая территория. Там стоял стол со скамейками вокруг. Деревья или столбы, чтобы повесить гамак. Место, куда поставить раскладушку. Ограды никакой не было, но хозяева туда старались не заходить и своим детям не разрешали, например, качаться в гамаке дачников.
Вот иногда играем, и какая-нибудь хозяйская девчонка заберется в гамак, а я ее раскачиваю. Тут же ее мама из окна:
– Лена! Лена! Слезай с чужого гамака!
Она кричит:
– А меня Дениска позвал покачаться!
Мама отвечает:
– Нельзя, кому сказано! Это не наше!
Девчонка, вздыхая, вылезает из гамака и говорит мне:
– Тогда давай пойдем смородину поедим с куста.
Тут уж я отвечаю со вздохом:
– А мне мама не разрешила чужие ягоды брать.
Вот так и жили. Хотя, конечно, иногда я забегал на хозяйский огород, срывал пару ягодок.
Зато умывальник был общий.
Тогда на дачах не было нормальных раковин и ванн. Водопровода чаще всего тоже не было. Воду таскали из колодца или из колонки – такой огромный кран, в конце улицы, один на всех и набросаны камешки.
Туалет тоже был общий. Это был маленький домик в углу участка. С косой крышей и дверью на запоре-вертушке: деревяшка на гвозде. Над дверью было окошечко, чтобы внутри было светло. Окошко было в форме ромба или сердечка. А сам туалет был выкрашен в зеленый цвет – чтоб не очень видно за кустами.
Готовили на керосинках.
Как бы вам объяснить, что это такое. Маленькая круглая печка, размером в среднюю кастрюлю, на четырех коротких ножках. Внизу был плоский бачок с керосином, из него наверх высовывались широкие плоские фитили из толстой желтой ткани. Фитилей обычно было три. Они-то и горели. Примерно как в зажигалке «Зиппо»: одним концом фитиль опускается в горючее, а другой конец горит. Сбоку были круглые ручки – тоже три, чтоб регулировать фитили. Сильнее высунешь – огонь сильнее, закрутишь назад – огонь слабее. На этот бачок с фитилями ставился металлический цилиндр. Сверху была конфорка – для чайника или кастрюли. Сбоку – маленькое окошечко, вместо стекла была слюда, потому что она не могла лопнуть от огня. Сквозь эту тусклую слюду было видно, как горят фитили.
Конечно, на керосинке чайник закипал гораздо медленнее, чем на газу. За керосином надо было ходить на станцию, в маленький магазин, который так и назывался – «Керосиновая лавка».
Керосинки обычно стояли на веранде. Там готовили, обедали, и даже иногда спали – например, гости, если приезжали к нам на дачу.
Переезд на снятую дачу – это было очень неудобно. С собой везли всё – посуду, кастрюли, простыни, матрасы и подушки. Иногда даже стулья и кровати. Чтобы перевезти это на дачу, нанимали целый грузовик. В середине мая в Москве часто встречались такие грузовики – нагруженные тюками, корзинами и разной мелкой мебелью. Иногда даже шкаф торчал. Или какой-нибудь цветок в горшке – фикус, например. «Дачники едут!» – говорили прохожие. А в конце августа такие же грузовики ехали назад.
