Луиза Мэй Олкотт - Маленькие мужчины
Маленький домик казался таким же тихим, веселым и уютным, как в тот день десять лет тому назад, когда Мег вошла в него молодой женой. Только тогда было начало лета и повсюду цвели розы, а теперь было начало осени и сухие листья тихо шуршали под ногами, а ветви деревьев были обнажены. Жена стала вдовой, но ее лицо было таким же ясным, и глубокая покорность истинно верующей души служила утешением для тех, кто пришел ее поддержать.
– О, Мег! Как ты можешь так переносить свое горе? – шепнула ей Джо, когда сестра встретила их с радушной улыбкой; ничто не изменилось в ее обращении – она как будто стала еще приветливее и ласковее.
– Любовь, которая была моим счастьем в продолжение десяти лет, поддерживает меня и сейчас. Она не может умереть, и Джон принадлежит мне теперь еще больше, чем прежде, – так же шепотом ответила Мег.
В маленьком домике собрались все. Тут были отец и мать, дядя Тедди, тетя Эми, старый мистер Лоренс, слабый и уже совсем седой, мистер и миссис Бэр со своими воспитанниками и множество друзей, пришедших отдать последний долг покойному. Казалось, что у Джона Брука, который вел такую уединенную и скромную трудовую жизнь, не было времени заводить друзей; но на самом деле их у него оказалось немало – старых и молодых, богатых и бедных, знатных и простых. И эта группа людей около его гроба была красноречивее всего, что мог бы сказать мистер Марч. Тут были люди, которым Джон Брук верно служил долгие годы; бедные старухи, которым он помогал из своих скудных средств в память своей матери; жена, которой он дал такое счастье, что его не смогла омрачить и сама смерть; братья и сестры, горячо любившие его; маленькие сын и дочь, которые уже чувствовали, что им недостает его твердой руки и нежного сердца; маленькие дети, горько плакавшие о том, кто так часто играл с ними; старшие, смотревшие с умиленными лицами на сцену, которая никогда не изгладится из их памяти.
Служба была простой и очень короткой. Голос мистера Марча, дрожавший еще во время свадебной церемонии, теперь совсем отказывался ему служить. Ничто, кроме доносившегося сверху лепета крошки Джози, не нарушало тишины после последнего «аминь». Потом, по знаку мистера Бэра, мальчики запели гимн, такой торжественный, полный возвышенной радости, что мало-помалу все присутствующие присоединились к их хору.
Мег чувствовала, что поступила правильно, пригласив детей. Не только ей самой было приятно слушать эти детские голоса, которые так любил ее покойный муж, но по лицам мальчиков она видела, что воспоминание об умершем хорошем человеке останется надолго у них в памяти.
Дэйзи прижалась к матери; Деми держал ее за руку и часто поднимал на нее глаза, которые были так похожи на глаза отца, как бы стараясь сказать: «Не беспокойся, мама, я здесь!», а кругом стояли любящие друзья, готовые поддержать ее. И терпеливая, набожная Мег старалась преодолеть свое тяжелое горе, чувствуя, что лучшим утешением для нее будет жить для других, как это делал ее Джон.
В этот же день вечером, когда взошла луна, мальчики сидели, как всегда, на ступеньках лестницы, разговаривая, как и следовало ожидать, о событиях дня.
Начал Эмиль.
– Дядя Фриц самый умный, дядя Тедди самый веселый, а дядя Джон был самый лучший, – с жаром сказал он. – Я хотел бы стать таким, как он.
– И я тоже. Слышали вы, что несколько джентльменов говорили о нем сегодня дедушке? Хотел бы я, чтобы обо мне говорили так, когда я умру, – подхватил Франц, жалея, что недостаточно ценил дядю Джона.
– Что же они говорили? – спросил Джек, на которого все происходившее днем произвело сильное впечатление.
– Один из компаньонов мистера Лоренса, у которого дядя Джон долго служил, говорил, что он был необыкновенно добросовестный и во всех отношениях безупречный человек. Другой джентльмен сказал, что никакими деньгами нельзя заплатить за верность и честность, с которыми служил ему дядя Джон, а потом дедушка стал рассказывать про него. Как-то у дяди Джона было место в конторе одного богатого человека, который вел дела не вполне честно и хотел, чтобы дядя помогал ему в этом; но дядя не согласился, хоть тот предлагал ему очень большое жалованье. Тогда этот богач рассердился и сказал: «Вы никогда не будете иметь успеха в делах с такими строгими правилами». А дядя ответил, что никогда не откажется от них, и оставил это место, перейдя на другое, где работы было больше, а вознаграждение меньше.
– Отлично! – с жаром воскликнули мальчики.
– Он не был богат? – спросил Джек.
– Нет.
– И он не сделал ничего особенного?
– Ничего.
– Значит, он просто был хороший человек?
– Да, именно так, – ответил Франц и, видя, что его ответы, похоже, разочаровали Джека, пожалел, что дядя Джон не сделал ничего такого, чем бы можно было похвалиться.
– Просто хороший человек – да ведь это всё! – сказал мистер Бэр, который услышал последние слова и понял, какое впечатление они произвели на мальчиков.
– Я расскажу вам кое-что про Джона Брука, – продолжал он, – и вы увидите, почему люди уважали его и почему он предпочитал быть хорошим и добрым, а не богатым и знаменитым. Он исполнял свой долг всегда и во всем и исполнял его так охотно и добросовестно, что был счастлив, несмотря на бедность и годы тяжелого труда. Он все выносил мужественно и терпеливо. Он был хороший сын и отказался от всех своих планов, чтобы жить с матерью, пока он был ей нужен. Он был хороший, верный друг, он научил Тедди многому, помимо латыни и греческого языка, – научил, бессознательно подавая ему пример хорошей, честной жизни. Он был верным служащим, и его так ценили те, у кого он работал, что им будет трудно заменить его. Он был прекрасным мужем и отцом – нежным, умным и заботливым, я и Тедди многому научились от него. И только теперь, когда оказалось, что он без всякой посторонней помощи так много сделал для своей семьи, мы поняли, как горячо он любил ее.
Мистер Бэр остановился на минуту; освещенные луной мальчики сидели неподвижно. А он, понизив голос, горячо продолжал:
– Когда он лежал умирающий, я сказал ему: «Не тревожься за Мег и за детей: я позабочусь, чтобы они ни в чем не нуждались». Он улыбнулся и, пожав мне руку, весело ответил: «Это лишнее. Я позаботился о них». Так оно и оказалось. Когда мы просмотрели его бумаги, то увидели, что денежные дела его в порядке, ни один долг не остался неоплаченным, а для Мег отложено вполне достаточно для того, чтобы она могла жить самостоятельно, ни в чем себе не отказывая. И тут мы поняли, почему он жил так скромно, отказывал себе во всем, кроме благотворительности, и работал, не жалея сил, из-за чего, может быть, и умер, не дожив до старости. Для себя он никогда ни у кого не просил помощи, но для других обращался за ней часто; он терпеливо нес свое бремя и трудился спокойно и мужественно. Никто не может упрекнуть его ни в чем, так добр и великодушен он был. И теперь, когда он умер, все говорят о нем с такой любовью и уважением, что я горжусь тем, что был его другом. И я скорее желал бы оставить своим детям такое же наследство, какое он оставил своим, чем самое большое состояние. Да, искренняя, сердечная доброта – самый лучший капитал. Он остается неприкосновенным, когда исчезают слава и деньги, это единственное богатство, которое мы можем взять с собой из этого мира. Помните это, мои мальчики, и, если хотите заслужить уважение, доверие и любовь, следуйте примеру Джона Брука.
Деми пробыл дома несколько недель, а когда вернулся в школу, то, казалось, уже примирился со своей потерей. Но на самом деле было не так. Он играл, учился и работал как прежде, и только немногие замечали, как он изменился. Однако перемены были. Это знала тетя Джо, которая заботливо следила за Деми, от души жалея его и стараясь по мере сил занять в его сердце место Джона. Деми редко говорил об отце, но тетя Джо часто слышала, его сдержанные рыдания по ночам. А когда она приходила к нему и старалась успокоить, он со слезами говорил: «Я хочу видеть папу! О, как я хочу видеть папу!» Они оба очень любили друг друга, и смерть отца принесла мальчику страшное горе.
Но время брало свое, и мало-помалу Деми решил про себя, что отец покинул его не навсегда, что он только некоторое время не увидит его, а потом снова свидится с ним, таким же здоровым и любящим, как прежде.
С Деми происходила не только внутренняя, но и внешняя перемена. В эти несколько недель он, казалось, вырос, бросил свои прежние детские игры – не потому, что стыдился играть в них, как бывает с некоторыми мальчиками, а просто потому, что они перестали его интересовать, ему стали нужны более серьезные занятия.
Он с жаром принялся за ненавистную арифметику и так усердно занимался, что дядя Фриц был в восторге, хоть и не мог понять причины такого прилежания – до тех пор, пока Деми не сказал ему:
– Когда вырасту, я стану бухгалтером, как папа. А поэтому мне нужно знать арифметику как можно лучше, чтобы вести счетные книги так же хорошо, как он.
