Владимир Солоухин - Камешки на ладони (сборник)
Но есть, оказывается, на земле существо, которое не приносит вреда ничему живому, хотя бы и траве. Это существо никого не ест, ничему не мешает жить. Самое загадочное, самое мудрое, самое – если можно так сказать – неземное существо – пчела.
Как будто она залетела с другой планеты в наш мир, где всякое «одно» так или иначе живет за счет «другого».
Прекрасный выродок, таинственное исключение. Или, может быть, венец творения природы? Некий идеал? Самая совершенная и гениальная, разработанная природой конструкция?
Мир – это не голубь, хотя бы и несущий оливковую ветвь (голубь тоже кого-нибудь может съесть); идеальное, стопроцентное олицетворение мира – это пчела, сидящая на цветке.
*В армии нас учили спускаться с горы на лыжах. Первые уроки опытный и, я бы сказал, мудрый инструктор посвятил тому, что учил нас правильно падать. Собраться в комок, упасть на правый бок, успеть убрать или даже бросить палки.
В жизни нас этому никто не учит. А жаль.
*Блок принял Есенина в гостиной, не пригласив в кабинет. В рабочую комнату Льва Толстого или А. П. Чехова попасть человеку постороннему, надо полагать, было непросто.
Но вот писатели умерли. Через их кабинеты, через их гостиные и спальни проходят десятки и сотни тысяч людей. Бесцеремонно разглядывают, трогают, изловчаются посидеть на стуле, критически оценивают или равнодушно зевают. Ежедневно и ежегодно тянется через дома и квартиры великих людей праздно-курортная, развязно-туристская толпа. Правильно ли это? Надо ли так?
Напротив, я вижу картину, как хранитель музея иногда, в особом случае, поворачивает ключ в двери и говорит:
– А здесь святая святых, здесь кабинет и рабочий стол (Чехова, Толстого, Пришвина, Пушкина, Блока, Достоевского, Гоголя…).
– Но если не пропускать массы, не показывать, то зачем же хранить? Зачем же все это нужно?
– Затем, что это народное сокровище. А сокровища, не знаю уж почему, не принято выбрасывать на дорогу, но принято хранить.
Между прочим, в Ялте в домике Чехова был случай, когда группу немецких (или чешских?) посетителей экскурсовод широким жестом пригласила в спальню Антона Павловича. Гости остановились у дверей и не пошли.
– Нет, – сказали они, – в чужую спальню заходить неприлично. Да еще и в пальто.
*Если сравнивать русский язык с очень близкими к нему славянскими языками: польским, словацким, болгарским, сербским, чешским и т.д., то обозначаются три основные словесные сферы.
Первая состоит из слов, которых нет в русском языке. Например, рахунек – счет (польское), праховка – тряпка (словацкое), лудый – сумасшедший, маса – стол, кышта – дом, цурка – дочка (болгарское)… Слов таких меньшинство.
Вторая сфера – слова, которые и звучат, как у нас, и означают то же самое: день, ночь, рыба, добрый, здравствуйте, муж, жена, три, пять, молоко (млеко), корова (крава), вино, голова… Таких слов тысячи.
Третья сфера самая любопытная и, вероятно, самая обширная: слова, звучащие одинаково, но обозначающие совсем другие понятия.
Слово «стая» есть и у нас, но обозначает оно в Болгарии уже не стаю (птиц), а комнату, а слово «диван» в Польше означает ковер.
Как сказать поляку, что я хочу яйцо всмятку или яйцо вкрутую? Русскими же словами, но так, как у нас не принято говорить: яйцо мягкое или яйцо твердое[5].
Как сказать по-польски: налейте мне полную чашку? Не знаем. Скажешь – «полную», поляк не поймет. Надо сказать «до бжеги», то есть до брега, до берега, с берегами. В общем-то ведь по-русски, но со своим значением.
В словацких городах на каждом шагу встречается слово «позор!». Он означает «внимание!».
Кстати, смысл этих слов один и тот же. Что такое русский «позор», если не привлечение к человеку всеобщего внимания? Выставить к позорному столбу – значит выставить на всеобщее внимание.
*Выезжая из нового микрорайона, потерял ориентировку и, подъехав к широкой улице, не знал, куда повернуть, чтобы ехать в сторону центра. Остановился и спрашиваю мужчину средних лет, «работягу»:
– Если я направо поверну, то куда попаду?
– Не знаю, – ответил мужичок, чуть подумав, – не знаю.
– А если налево поеду, куда попаду?
– Не знаю.
Отчасти смеясь, отчасти сердясь, я его спросил:
– Да сам-то ты куда идешь, знаешь ли?
– Я? Я иду в магазин.
*Есть сказочка про черта, который решил освоить все человеческие профессии. Берет пиджак, смотрит, как скроен, где какие швы, и вот черт уже годится в портные. Берет, скажем, стул, смотрит, как обструганы планки, как склеено. Ну и так далее. Во всех человеческих изделиях разобрался черт. И вдруг ему в руки попался валенок. Черт вертит его и так и сяк и ничего не может понять: швов нет, как сделано? А между тем сделано по ноге, прочно, аккуратно, красиво…
Произведение искусства должно быть как этот валенок: швов не видно, как сделано, непонятно, а сделано хорошо.
*Разговаривали об очень крупном художнике, которому уже около восьмидесяти.
– Жалко. Такой прекрасный художник. Как несправедлива смерть, одинаково убивает и бездельника и талант…
– Ну хорошо. А если бы дать этому художнику прожить еще восемьдесят, возник бы он в новом качестве, как новое явление?
– Нет, – в один голос ответили собеседники.
– Значит, зачем жалеть. Он сделал что мог. Другое будут делать другие.
*У Жанны д’Арк, как известно, был девиз: «Если не я, то кто же?» У некоторых современных молодых людей, когда им говорят: надо делать то-то и то-то, – вырывается вопрос: «А почему я?»
Предмет для очень серьезных раздумий.
Примечания
1
Но и эта арифметики не так проста. Теперешний наш колхоз объединяет (объединял, когда писался рассказ) земли пятнадцати окрестных деревень, которые либо распались совсем, либо сократились по количеству домов в пять-шесть раз. Значит, надо бы сложить бывалошние стада всех пятнадцати деревенек и с этим числом сравнивать современное колхозное стадо.
2
Все цитаты из книги Стоймира Младенова «Мед и медолечение». София, 1974.
3
Напомним, что средний возраст человека в Древнем Риме был 25 лет. Это происходило, по существующей теперь гипотезе, из-за того, что римляне пользовались свинцовой посудой и свинцовыми водопроводными трубами, так что столетний римлянин был, конечно, тогда форменным чудом.
4
Теперь, увы, уже – восемь. (Примечание автора 1983 года.)
5
Я опускаю здесь оттенки произношения, не играющие существенной роли. По-польски звучит: яйко мегко, яйко тве́рдо.
