Борис Раевский - По следам М.Р.
Генька показал Филимонычу нужную запись: «Цель № 301. Орудие большой мощности (420 мм), предположительно — типа «Большая Берта». Засечена серия — восемь выстрелов 23.VII».
Кружок с номером 301 прилепился к краю большого лесного массива. Глухое место в нескольких километрах от линии фронта. Ни деревень, ни поселков поблизости.
Вторая карта — от седьмого августа — была точно такой же: так же изгибалась жирная синяя полоса, обходя Пулковские высоты, та же черта разделяла участки двух соседних немецких дивизий: сто семидесятой и двести пятнадцатой. И только кружок № 301 исчез. Вернее, номер этот остался, но относился теперь к целой зоне, охваченной синим пунктиром («Вероятный район расположения», — объяснил Николай Филимонович). «Легенда» сообщала, что цель № 301 перебазирована, предположительно — в данный район.
— Да, все сходится. — Николай Филимонович потер переносицу. — Пленный видел пушку шестого августа, карта — от седьмого, разведчикам дали задание — девятого. Похоже. А эта зона, — учитель показал на синий пунктир, — как раз напротив нашей дивизии. Странно, что генерал об этой разведке ничего не слышал…
— Он в госпитале был, — подсказал Генька.
— Да, верно. А Бортовой? Это же его люди встречали глубинников.
— Уже! — Генька с гордостью ввернул свое любимое словечко:
— Что?
— Уже звонил ему. Только его дома нет. Жена сказала: «Уехал в командировку, в Воронеж». Нервная она — страх! Я ей говорю: вы попросите, когда вернется, позвонить красному следопыту Башмакову. А она как заорет: «Ничего я передавать не буду! Заморочили вы ему голову!» И трубку — швырк!
Все замолчали. Наконец Оля сказала тихонько.
— Какое же все-таки было задание у глубинников? Выходит, спросить не у кого и узнать негде.
— Неверно! — повысил голос Филимоныч. Сидевшие в углу две девочки испуганно подняли головы и прервали разговор. — Неверно! — уже тише повторил учитель. — Спросить нам, действительно, некого. А вот узнать… Вы же сами слышали: связь с немцем держали по двум каналам. Первый нам, к сожалению, неизвестен. А второй — листовки. Значит, они могут навести на след. А раз так — надо их разыскать!
— Ой, — заволновалась Оля. — А как? Ведь их напечатали, отправили к немцам — и все!
Но Филимоныч был другого мнения:
— Образцы должны были остаться. Хотя бы для отчета…
* * *Оказалось — коллекция листовок хранится в Военно-политическом архиве.
Главный хранитель, моложавый, со следами военной выправки, повел Геньку к себе, усадил в глубокое кожаное кресло и стал расспрашивать о следопытских делах. Сообщил, что у него сын и дочь — Генькины ровесники. Очень интересуются историей и даже собираются летом побродить по древним крепостям и монастырям. А вот отряда следопытов у них в школе нет.
Разговор протекал как нельзя лучше, но вдруг выяснилось, что листовки посмотреть не удастся.
— Вот какая досада, друг Башмаков! — главный хранитель был явно огорчен. — Этот фонд разобран лишь начерно. И описей нет. Руки не дошли. А к таким фондам доступ закрыт.
Генька стал упрашивать. И на всякий случай вставил:
— Мы ведь в архивах уже работали: в Горном институте, и в Областном.
— У Порфирия Ивановича? — обрадовался хранитель. — Значит, он вас знает? Это очень существенно. Надеюсь, он о вас хорошего мнения?!
Генька хмыкнул. Кто его разберет, какого он мнения?! Как это он говорил: «Архив, мальчик, э-э-э — дело серьезное». И анкету заставил заполнить — на четырех страницах. Хотя, с другой стороны, все-таки допустил Геньку в архив («Только э-э-э в виде исключения»). Вообще порядок у него классный, хоть он и зануда. Но почему так важно его мнение?
Видимо, хранитель заметил Генькино недоумение.
— Порфирий Иванович теперь начальник управления, — пояснил он. — Над всеми ленинградскими архивами царь и бог. Раз он тебя знает — обратись к нему. Правда, насчет всяких формальностей он — ого-го!
* * *…Архивное управление выходило окнами на Неву. По сторонам высокого подъезда уютно улеглись, поджав задние лапы, небольшие гранитные львы. Генька с удовольствием покатался бы на них верхом, но — нельзя! Дело есть дело!
В большом вестибюле сверкал бело-черный мраморный пол. Ввысь уходила широченная лестница с бронзовыми перилами. Совсем не то, что в Областном архиве! Генька вспомнил тамошнюю вахтершу, самолично решавшую, кого пускать к начальству. Здесь для этого имелось специальное «Бюро пропусков» со стеклянным окошечком, а у подножия лестницы сидел усатый охранник в зеленой суконной форме.
Увидев Геньку, он перестал читать толстый темно-синий том, поднялся и загородил проход.
Генька издали поглядел на книгу. Внушительный том показался ему знакомым. Подошел поближе. Так и есть! Энциклопедия! Тот самый том на букву «Б», в котором Генька рылся, когда искал «Большую Берту».
«Неужели так и дует? Всю энциклопедию подряд?» — удивился Генька. Хотел спросить, но вид у усача был больно грозный.
В «Бюро пропусков» с Генькой и разговаривать не стали:
— К начальнику? На этой неделе приема нет.
Окошко захлопнулось. Усач многозначительно перевел взгляд на дверь — ступай, мол, парень. Но Генька, неожиданно для самого себя, шагнул к нему и неестественно писклявым голосом попросил:
— Дяденька, можно я Порфирию Ивановичу позвоню? Он меня знает.
— Не врешь, не шутишь? Ну, звони. Только не станет он тебя слушать.
Но, к изумлению охранника и самого Геньки, начальник управления, узнав, кто его собеседник, сразу же распорядился:
— Пропустите. Пропуск выпишите э-э-э прямо ко мне.
Порфирий Иванович встретил Геньку в дверях кабинета:
— Заходи, мальчик. Я э-э-э очень рад.
Генька не верил своим ушам. С чего бы это? Но Порфирий Иванович, видимо, и впрямь был рад. Его лимонно-желтые щеки даже слегка порозовели.
В общем-то, Порфирий Иванович не изменился за этот год. Лицо у него по-прежнему было худое. И черта, та самая вертикальная черта, которая как бы делила лицо Порфирия Ивановича на две половины, — обозначилась теперь еще резче.
Но сейчас обеими половинами своего лица Порфирий Иванович изображал что-то вроде улыбки.
— Читал я в газетах о вашем э-э-э открытии. Имею в виду Рокотова. Мы были весьма э-э-э удовлетворены, — сказал он Геньке. — В некотором роде э-э-э при нашем участии восстановлен важный эпизод в революционном движении. Мы и в отчете упомянули. Так сказать, пример использования архивных фондов… э-э-э… практическая отдача. В центральном управлении э-э-э обратили внимание.
Решив ковать железо, пока горячо, Генька вежливо дождался паузы и вклинил:
— А у нас опять просьба…
Порфирий Иванович благожелательно кивнул:
— Охотно э-э-э пойдем навстречу. Мы понимаем — следопыты это э-э-э дело серьезное, не бирюльки, — и его щеки порозовели еще больше.
Правда, узнав, что речь идет о неразобранном фонде, Порфирий Иванович перестал улыбаться. Правая половина его лица нахмурилась, а левая — и без того хмурая — стала совсем угрюмой. Но разрешение все же дал. И напоследок предупредил:
— Если будут положительные результаты, прошу упомянуть об их э-э-э источнике. Чтобы видно было, как наши архивы служат э-э-э общественным интересам.
Проходя мимо усатого охранника, который опять уткнулся в энциклопедию, Генька не удержался:
— Ну как? Движется? Всего-то и осталось сорок восемь томов!
* * *При входе в хранилище ребятам выдали халаты. Геньке пришлось засучить рукава, свисавшие чуть не до колен. А Оля, пошептавшись с молоденькой архивисткой, раздобыла иголку и ушла в соседнюю комнату. Когда она вновь появилась, казенный балахон преобразился в нарядное платье, словно сшитое на заказ.
«Здорово у девчонок это получается!» — покачал головой Генька.
В длинной комнате с узкими, как бойницы, окнами под тяжелым, сводчатым потолком, ряд за рядом стояли стеллажи, заполненные аккуратно связанными пачками.
— Почему же не хотели пускать? — удивилась Оля. — Тут ведь все в порядке.
Хранитель объяснил: листовки разложены только по годам. Для 1942 года отведен целый ряд — четыре стоящих впритык друг к другу металлических стеллажа. Оля попробовала протиснуться меж ними, но проход был слишком узок.
— Погоди! — хранитель повернул большое колесо, вроде штурвала на корабле, и стеллажи бесшумно покатились по рельсам, открывая доступ к полкам. — Теперь можно брать. И давайте еще раз уточним, что вы хотите найти?
— Листовки для солдат сто семидесятой или двести пятнадцатой дивизии, — отчеканил Генька. — За август.
— Розового цвета, — поспешила добавить Оля.
