Сусанна Георгиевская - Отрочество
Даня опешил, но не более чем на полсекунды. Через секунду он уже во весь дух мчался за шестеркой, уносившей Иванова. Трамвай ускорил ход. Яковлев не давал маху и тоже ускорял ход.
Трамвай набрал уже полную скорость, когда Дане удалось вцепиться в поручни и, вскочив, утвердиться на ступеньке.
Взобравшись на площадку, он величественно достал из кармана тридцать копеек.
— А если ты хочешь знать, так ты вообще не имел никакого права, — сказал он с достоинством Иванову. — Трамвай государственный, и ты вообще не имеешь права…
Иванов сердито смотрел на Яковлева.
— А что я, тебя сталкивал? — хмуро спросил он. — Просто подумал, подумал и влез. Дожидаться тебя, что ли?
— Молчи уж! — Даня сдвинул на затылок кепку, так ему было жарко от обиды и быстрого бега. — Что я, маленький, не понимаю?.. А елка эта не для тебя, это от нашего отряда дочери товарища Иванова… Вот… И я ее передам! Точка. А на тебя мне наплевать, если хочешь по правде!
Защищая елочную ветку, задыхающийся от досады Яковлев поднял ее над головой Иванова.
От елки потянуло горьким запахом хвои. На ней заколыхались коричневые шишки. Они вздрагивали над головой Володьки и покачивались от каждого трамвайного толчка.
Глава II
Соня Иванова выставила из-под одеяла крошечные ножки с короткими, будто обрубленными, ноготками. Ей было жарко. Она сосредоточенно перелистывала книжку с картинками. Соня знала эту книжку на память до последнего слова, до последнего пятнышка. А пятнышек тут, пожалуй, было больше, чем слов. Их было так много, что мелкие картинки под концами рассказов как будто сливались со страницей, образуя сплошную серо-желтую полосу. Книга была старая, истрепанная, с посмуглевшей от долгого и верного служения бумагой.
Перелистывая книжку, Соня что-то тихонько бормотала и застенчиво оглядывалась: не слышит ли кто, что она бормочет себе под нос.
Она была в том состоянии приятного довольства, которое приходит к человеку, когда он хорошо поест и хорошо выспится, и в том самом, какое бывает у детей, когда они долго больны, давно лежат, но уже начинают поправляться…
Голова и шея у Сони были обмотаны широким бинтом — это было похоже на шапку летчика. Из-под белой шапки выглядывало маленькое личико с маленьким и остреньким носиком и чуть припухшим шелушащимся ртом.
Доктор, делавший утром обход, подойдя к ее кровати, сразу заметил, что коревая сыпь на Сонином лице побледнела. Он поглядел в ее засиявшие на него из-под марлевой шапки глаза, улыбнулся и сказал тем добродушным докторским голосом, которым говорят пожилые детские врачи:
— А мы становимся с каждым днем все интереснее, интереснее и интереснее…
Засмеялись сопровождавшие старого доктора молоденькая докторша и два студента в халатах. Засмеялись сестра и санитарка.
Не засмеялась одна Соня и продолжала молча глядеть на доктора своими блестящими, почти круглыми глазами. Доктор присел на краешек Сониной кровати и отставил плотную ногу. Он сказал сестре:
— Сбросьте-ка с нее туалет…
Сестра сейчас же развязала завязочки на Сониной рубашке, доктор нагнулся и приложил к Соне холодную трубку…
Стало тихо за докторской спиной. Пока он наклонялся, Соня успела разглядеть сверху его пробор и толстые отдельные волоски на макушке. От доктора хорошо пахло. От него пахло душистым мылом.
— Горло покажешь? — сказал он грустным и серьезным голосом.
Сестра подняла Соню на руки и повернула ее к окошку. Доктор встал:
— Скажи-ка «а». Ну, скажи-ка мне «а»! — сердечно попросил доктор.
Она уважила доктора и сказала: «а».
Он ответил: «Великолепно!» — и перешел к другой кровати.
Соня продолжала следить за шествием белых халатов. Халаты старались подражать доктору. Они говорили бодрыми, как будто умытыми душистым мылом, голосами.
Днем нянька из нижнего отделения принесла Соне горсть цветной фасоли.
Она подошла к Сониной кровати, запустила руку в карман и достала оттуда что-то пестрое и мелкое.
— На, — сказала нянечка и высыпала фасоль на одеяло.
Соня не сразу поняла, что фасолью можно играть, но все-таки обрадовалась, даже покраснела от удовольствия и вся застыдилась…
Зерна фасоли были разной величины и разной формы.
Соня пересыпала фасоль из кулака в кулак… Она раскидывала фасольки по одеялу, раскатывала их ладонью, точно катышки теста…
Фасоль была глянцевитая и вся в пятнышках. Соне нравилось, что на фасоли такие мелкие пятнышки. Она любила все маленькое. Ей нравились маленькие блюдца, маленькие ложки, маленькие кошки и собаки… Когда ей было четыре года, у нее была даже своя особая песенка: «Маленьки тарелички, маленькие ложечки, маленьки коробишки». Она умела петь эту песню до бесконечности, начиная все сначала и сначала. Неизвестно — как другим, но ей эта песенка никогда не надоедала.
Посмотрев книжку с картинками до конца, а также погладив ее на всякий случай руками с обеих сторон, она опять принялась за фасоль, которая лежала кучкой на ночном столике, отделявшем ее кровать от кровати мальчишки «с осложнением на уши».
Она сгребла фасоль со стола, при этом две фасолинки скатились на пол, и, нагнувшись, Соня внимательно посмотрела, куда закатилась фасоль: одна фасолина — под ночной столик, другая — под кровать.
Она поглядела на закатившуюся фасолину, но крика не подняла, а так повздыхала, повздыхала и принялась пересыпать из руки в руку фасоль, оставшуюся на одеяле. Было занятно ссыпать гладкие фасолинки в неплотно сжатый кулак… Бобы хорошо проскакивали сквозь дырочку в кулаке. Соня подхватывала их на лету, стараясь не допустить до одеяла. Дело было серьезное, требовавшее внимания, и она, задумавшись, опять запела одну из своих неслышных песен.
От всей этой возни Соня немножко устала. С удовольствием откинувшись на подушку, она блаженно прикрыла глаза и подумала, что вот, если бы да посадить такую фасоль во дворе, могло бы вырасти какое угодно большое фасолевое дерево с маленькими фасольками… Хорошо бы посадить его на самой середине двора, чтобы всем было видно.
И тут она вспомнила, как они устраивали во дворе сад и как большая Клавка (не та, что ходит в детский сад, а та, что уже в шестом классе) взяла ее с собой покупать семена.
— А можно семян? — сказала Клава, когда они пришли в магазин, где продают семена.
— Зачем нельзя? Вполне возможно, — сказал дядя.
И дал семян.
Кулечек с семенами обратно во двор несла Соня. Клава шла быстро (недаром же она была из шестого класса), нога у нее были длинные. А Соня была из детского сада, ноги у нее были короткие, она трусила рядом и все время боялась просыпать семена.
Из семян во дворе ничего не выросло, хотя их каждый день поливали из двух леек. Не вырастало и не вырастало — кто его знает, почему?..
Отправляясь в понедельник в детский сад, Соня внимательно смотрела, не появились ли за ночь цветочки. Возвращаясь в субботу из детского сада, она подолгу стояла у грядок, грустно глядя на рыхлую землю. Володька с трудом уводил ее домой. Она поднималась по лестнице и говорила, вздыхая:
— Нет, не растет!..
И вдруг, в один прекрасный воскресный день, оно взяло и выросло.
Вечером на грядке не было еще ничего — ни одного листочка, а утром одна половина грядки сразу покрылась маргаритками — белыми, розовыми и даже какими-то полосатенькими.
Соня еле дождалась следующей субботы, чтобы увидеть, как зацвели маргаритки на другой половине гряды. Но они так и не зацвели… Когда Соня утром спустилась во двор, среди обезглавленных стебельков дремал под солнцем черный соседский кот Фауст. Его лоснящаяся шкура была сплошь усыпана маргаритками.
Увидев это, Соня замерла у деревянного заборчика. Она хотела зареветь, но от горя ей не хватило воздуха.
Не мигая, широко раскрыв рот, она с минуту стояла, уставившись на разбойника.
Наконец слезы брызнули из ее глаз и пронзительный вопль огласил двор. Во всех этажах разом открылись окошки. Изо всех окошек выглянули перепуганные жильцы.
Сонин красный капор съехал назад, лицо было краснее капора.
Сбежал с четвертого этажа растерянный и злой Володька (мать была в очередном рейсе, отец еще не вернулся со стройки). Около Сони топталась жилица из первого номера, толстая и добрая учительница музыки, и говорила: «Ну, что ты, деточка? Не плачь, деточка!»
Из конторы вышел управдом. Спросил: «Что за плач?» Она не заметила управдома.
— Безобразие! — кричал Володька, поддерживая валившийся с Сониной головы капор. — Ноги надо перебивать таким котам!.. Я вчера все утро сажал. С пяти часов до самой школы. Потому что озеленение! А они — котов разводить…
Наконец сверху спустилась хозяйка кота, Фаина Павловна, взяла кота на руки и, для виду осыпая его ругательствами и в то же время незаметно поглаживая его черную лоснистую шерсть, скрылась на темной лестнице.
