Эдуард Веркин - ЧЯП
– У нас мало времени, – кивнул Грошев. – Покатили, что ли…
– Покатили.
Грошев сорвал Бореньку, но почти сразу погасил скорость юзом, и дальше они ехали медленно и сосредоточенно, так что Синцов успевал разглядывать камни на дороге, куски проволоки и пивные пробки. Синцов думал про Царяпкину. Про то, что как-то глупо. Действительно глупо и на ровном месте. Ему не очень нравилась Царяпкина, раздражала даже, но чтобы вот так – кто-то взял и сбил… Сбил, уехал, а Царяпкина осталась в канаве лежать, с поломанными костями и разбитой головой, почему-то Синцов очень хорошо это представлял. И ее дурацкий велосипед.
Синцов очень не любил такие штуки. Ненавидел просто. Человек жил, ходил в детский сад, ходил в школу, о чем-то думал, любил животных или братьев Дятловых, любил маму, стихи сочинял и хотел, чтобы мир стал лучше. Да, глупо хотел, мир не может стать лучше от изучения наследия братьев Дятловых…
А может, и станет, кто его знает, мир ведь не пробовал. Так или иначе, человек жил. А его в канаву ни за что, и дальше поехали по своим делам.
Противно. Просто физически противно, Синцов чувствовал необычный дискомфорт, может быть, боль. Или раздражение. В привычный мир ввалилось нечто чужеродное, в крынку с молоком упала капля кипящего меркурия, отрава, бешеная ртуть еще не успела остановиться и продолжала катиться, убивая все вокруг себя. Свободный радикал, вспомнил Синцов.
Вокруг тряслись городские улочки, но сейчас Синцов на них не смотрел, потому что думал о Царяпкиной. О том, что никого не найти, город заполнен джиперами, они стоят на каждой улице, они заняли гостиницу и поле за мостом, полтысячи чумазых машин с залитыми грязью номерами, нет, не найти.
Царяпкину сломали, а все по-прежнему, по телевизору шоу пародистов, капусту ест тля, на братьев Дятловых всем плевать, сторожку их тоже сломали, и нет больше никаких братьев, и не было вовсе.
Вот так.
Грошев остановился напротив вокзала, рядом с другими машинами. Синцов не понял, они должны были в больницу торопиться, почему вокзал? Надо ехать, а не возле вокзала ошиваться…
– Петь, а мы чего здесь…
– Погоди, – перебил Грошев. – Сейчас поезд придет.
– Какой поезд?
– Сейчас уже…
Грошев направился к перрону.
– Ты куда?!
Но Грошев не обернулся, тогда Синцов поспешил за ним. Перрон заполнялся людьми с чемоданами и сумками, поезд прибывал, послышался далекий гудок, ожил громкоговоритель и что-то неразборчиво сообщил. Грошев зашагал быстрее, Синцов отстал. Объявление о прибытии повторилось, и в этот раз Синцов расслышал его лучше. Вторая платформа, пятый путь, проход по мосту. Грошев уже взбегал по лестнице, пробираясь между спешащими пассажирами.
– Молодой человек!
Синцова схватили за руку, Синцов злобно обернулся, намереваясь дать отпор, однако выяснилось, что схватила его старушка, женщина уважаемых лет и незначительных размеров.
– Молодой человек, помогите, пожалуйста! – попросила бабушка. – Мне к семнадцатому вагону!
То есть потребовала и в подтверждение своих требований насупила брови, как бы давая понять, что это предложение, отказаться от которого не получится.
– Да…
Противостоять старушке Синцов не смог, сразу вспомнил свою бабушку, едущую в гости на Новый год и каждый раз везущую два рюкзака гостинцев.
Точно компенсируя низкорослость и миниатюрность старушки, ее багаж отличался внушительными размерами. Зеленый такой чемодан с колесиками, старушка настырно влекла его по перрону, но любому было ясно, что по лестнице бабуле уже не сжилить. Пришлось помогать, чего уж там.
Синцов ухватился за ручку обеими руками и поволок чемодан вверх.
Подъем дался Синцову не без труда. Старушка, конечно, помогала Синцову всеми силами, пока он волок чемодан по ступеням, рассказывала, как все правильно было устроено в ее давно минувшей молодости. Как она занималась в туристической секции и ходила в походы высшей категории сложности, так вот, там, в этих походах, им приходилось дюжить рюкзаки и поболее, сильно поболее. А все потому, что народ мельчает от сотовой связи, вроде с виду такие лбы здоровенные, а на поверку все вялые, как рукавицы без руки. И нет ни желаний у народа, ни фантазий, редко кто мечтает о великом, очень-очень редко. Вот раньше все были другие, мелкие, но крепкие, вот у нее был муж метр шестьдесят ростом, но взваливал на плечи два бревна и плясал вприсядку гопак. И в светлое будущее верил.
Синцов с ужасом представлял себе эту картину былой народной удали, он поднял чемодан до половины лестницы, и никакого гопака ему совсем не хотелось, не говоря уж о светлом будущем. Он пытался отыскать в толпе Грошева, но тот уже потерялся.
Синцов тащил чемодан и мечтал, когда закончится лестница. На второй трети подъема ему решил помочь веселый качок, но старушка сказала, что они и сами справятся, хотя Синцов от качковской помощи совсем не отказался бы.
Уже почти наверху Синцов услышал поезд. Он накатывался с запада, от его приближения затрясся мост, а старушка пришла в волнение и стала ругать начальство РЖД, которое о людях совсем не думает. Между проклятиями бабушка призывала Синцова налечь-налечь и с каждым подъемом на ступеньку говорила «эй, ухнем, эй, ухнем».
На мосту стало немного легче, Синцов покатил зеленый чемодан через пути, мини-старушка расчищала дорогу, рассекая встречных острым плечом. До нужной платформы дошли за минуту, Синцов думал, что ему будет легко, вниз ведь всегда легче, однако оказалось, что все не так просто – если вверх чемодан лезть не хотел, то вниз он, напротив, всей душой стремился, и удерживать его на стертых ступеньках оказалось ой как нелегко.
Поезд тем временем прибывал. Он втягивался на вокзал, лязгая вагонами и присвистывая тормозами. Старушка воспламенилась второй ступенью и говорила уже «наддай-наддай». Синцову уже хотелось бросить чемодан, чтобы он соскочил по лестнице с помощью гравитации, единственное, что его удерживало, – подозрение, что в чемодане банки с вареньем. Если чемодан упадет, случится катастрофа. Не то чтобы Синцов жалел миниатюрную бабушку, просто он не любил катастроф. Поэтому терпел.
Поезд остановился, посадка началась, нетерпеливая пенсионерка принялась подталкивать чемодан сверху, так что Синцову теперь приходилось противостоять еще и старушкиным силам. Грошева он окончательно потерял и теперь сосредоточился на том, чтобы не упасть.
Посадка продолжалась. Насколько понял Синцов, стоянка длилась семь минут, и многие опасались не успеть. Поэтому на платформе царила легкая паника, которая, видимо, здесь являлась нормой.
На предпоследней ступеньке Синцов все-таки сорвался. Нога проскользнула, и он пребольно шмякнулся, чемодан же ткнул его в шею твердой пластиковой ручкой и прокатился Синцову по спине, снова получилось больно, с виду округлый чемодан на деле изобиловал злыми углами и обидными ребрами.
Синцову совсем не хотелось подниматься, бросок по мосту вверх и спуск на платформу выкрутили силы, а проезжающий по другому пути маневровый тепловоз выплюнул облако сажи, и Синцов успел вдохнуть нефтяную дрянь. Между тем старушка, невзирая на упавшего помощника, подняла чемодан и, не поблагодарив Синцова, не сказав ему ни «спасибо», ни другого доброго слова, побежала с чемоданом вперед, к семнадцатому вагону, и получалось это у нее вполне себе ловко.
Синцов встал с лестницы и несколько упился глупостью ситуации, но потом подумал, что глупости тут в меру, а еще подумал, что вот такие бабушки питаются яичной лапшой с луком и живут три тысячи лет, другим же везет гораздо меньше, иногда совсем не везет. Наверное, это из-за братьев Дятловых. Братья были явные и клинические неудачники и, как все настоящие неудачники, заражали неудачей других, зря Царяпкина с ними связалась.
Закашлялся, тепловозный угар осел в легких, во рту стоял нефтяной привкус. Люди спешили, поскольку со стороны вокзала объявили отправку.
Где-то впереди бабушка с зеленым чемоданом просила другого молодого человека помочь ей погрузиться в вагон, и молодой человек помогал изо всех сил.
Грошева не наблюдалось. Уже объявили, что поезд отправляется и провожающим нужно покинуть вагоны, но Грошев вагоны явно не покинул. Синцов сел на скамейку и дышал, стараясь выдышать мазутный перегар. Ноги тряслись то ли от напряжения, то ли от газов.
Объявили отправку еще раз. Теперь никто не носился по платформе туда-сюда, теперь все стояли и смотрели снизу вверх на окна, махали руками и вытирали слезы. Отъезд.
Грошев выскочил из вагона на перрон уже на ходу. В руке он держал плотный синий конверт с красной полосой, лицо у Грошева было растерянным, совсем не таким, как обычно, неуверенным. Точно Грошев купил какой-нибудь там расчудесный константиновский рубль, пришел домой и выяснил, что это не рубль, а вялое китайское фуфло, различимое невооруженным взглядом.
