Улица Пратер - Жужа Кантор
— Узнаешь, — пообещал я. — Я хотел бы, чтобы ты все знала обо мне. Приходи посмотреть на наши мастерские. Познакомлю тебя с Балигачем, с дядей Шандором. Потом Мохнач — такая ласковая собака. Приходи: наши мастерские ведь совсем рядом с твоей школой. Будешь мимо проходить и загляни. Вместе домой пойдем…
Она засмеялась, а я весь вспыхнул от радости. Какие у нее красивые белые зубы и ямочки на щеках, когда она смеется!
Но она не пришла. Ни на следующий день, ни на третий. Я уж подумал: «Чудак я какой-то, про Мохнача зачем-то начал ей говорить». Но ведь в мастерских я действительно чувствовал себя как дома, очень уж мне там нравилось.
С приходом весны работы прибавилось. Вместо лысого Бенкё в мастерскую пришел новый подмастерье. Говорили, что нам еще добавят людей. Заказов привалило столько, что домой я возвращался только поздно вечером. Так незаметно подкатило и лето.
Вот тогда-то в один из июньских вечеров возле кинотеатра «Бастион» я и повстречал Денеша. От моего дружка, прежнего Денеша, которого я когда-то действительно любил, не осталось ничего.
Теперь передо мной стоял здоровенный верзила и все же какой-то пустой, будто воздушный шарик. Я говорил с ним и с каждым его словом ощущал, как он уходит от меня все дальше. Дальше, чем когда-то увезли его от меня поезд, пароход.
Да он и сам это чувствовал. Он, правда, приглашал меня к себе, в школу танцев. Но, прощаясь, мы уже оба знали, что больше никогда не встретимся.
Нет, я не завидовал Денешу. Он сказал, что хочет быть сам себе хозяин. А стал сорванным с дерева листом, который несет, швыряет из стороны в сторону шальной ветер. И стоит мне только о нем вспомнить, как тут же в памяти встает бедняга Йошка, его полный укора взгляд. Под этим взглядом Денеш сразу бледнеет, будто съеживается. А в моем воображении остается один Йошка. Может, я еще узнаю что-нибудь о нем? Попрошу дядю Шандора помочь мне разыскать его.
Старик пообещал и уже справлялся в сотне мест. Денеша я потерял, это точно, но, может быть, однажды все же отыщу Йошку?
Лето. Сверкает на солнце гладь Дуная, зеленеют леса на Будайских горах. Вчера я подумал, что понемногу все приходит в порядок. Вот уже и у всех моих домашних рождаются какие-то планы. Каждый ведь чего-то хочет: ради того мы и трудимся, чтобы исполнялись наши желания.
Мама готовится поменять квартиру, и кажется, в следующем месяце это ей уже удастся сделать. Агнешка вообще наверху блаженства: получила аттестат зрелости и завоевала серебряную медаль на городском первенстве по настольному теннису. Надеется попасть в сборную страны.
Хенни долго тосковала по своему Ферко; он прислал ей всего два письма из Европы, а третье — уже из-за океана. Целую неделю сестра изучала карту Канады, расспрашивала всех об этой стране, куда укатил ее дружок и теперь вкалывал где-то на лесоповале.
— Жаль, не успел он тут окончить институт. Теперь ему никогда не стать инженером, — печалилась Хенни и слала ему одно за другим письма.
Но Ферко не отвечал на них, и в конце концов Хенни тоже перестала писать. И она сделала вид, что ее ничуть и не огорчает такая потеря. Больше мы не слышали от нее даже упоминания о Ферко.
А может, она действительно переболела этой любовью. Теперь она встречается с другим парнем. Он уже заканчивает институт. Спокойный, тихий молодой человек, носит роговые очки и трезво взирает на окружающий мир. Говорят, способный физик, и ему уже предлагают место в научно-исследовательском институте.
А сама Хенни сейчас что-то там переводит с иностранного и хорошо зарабатывает. В общем, у них дело идет к женитьбе. Как видно, сестрица пришла к выводу, что и у себя на родине она может «устроить свою жизнь» и «достичь, чего хочет». Еще лучше, чем в далекой Канаде, возле Ферко, которому теперь уж никогда не стать инженером.
Мои собственные планы? Есть таковые и у меня. Жду, пока старик снова начнет верить в меня, как когда-то. Хорошо, если бы он однажды подмигнул мне, как бывало, и по-приятельски приветливо сказал: «Ну, Андриш, как? Сразимся?»
Не в шахматах, конечно, теперь дело. Важен сам факт: доверие.
«Знаю, Андриш, что теперь ты все понял, продумал и станешь отныне совершать только честные поступки. И будешь на этом стоять всегда, до последнего вздоха, до последнего патрона, если придется».
Этого мига я жду.
И может быть, однажды летом, в один прекрасный день, все же придет к нам в мастерские Жужа Ола. Или, может, осенью, когда снова начнутся занятия в школе.
В золотистом воздухе сентября в это время плывет смолистый запах стружки, а солнце красит в разные цвета листву. Жужа придет, потреплет рукой лохматую шубу Мохнача, заглянет в наш цех, а потом мы вместе с ней пойдем домой. И я отдам ей эти свои записки об осенних днях прошлого года.
Она же хотела получше узнать меня. Пусть узнает и поймет, как нелегко мне все это досталось. Трудная была осень. Трудная, это уж точно.
По утрам, когда я иду на завод, над городом стоит густой туман. Потом сквозь его пелену неторопливо и постепенно начинают проступать дома, сверкающие освещенными окнами, вершины гор и блестящая гладь реки. Это самые красивые минуты наступающего утра, и тогда я думаю, что однажды так вот, из туманного сумрака, навстречу мне выйдет мое будущее — путь, по которому предстоит мне идти.
Ведь пока этот мой путь все еще в тумане. И я волнуюсь и тревожусь: не сбиться бы, не угодить бы на неверную дорогу.
Нет ничего прекрасней свежего рассвета, когда полумрак неведения сменяется светом.
В эти минуты во мне снова и снова рождается надежда, я начинаю верить в себя и, весело насвистывая, иду по дороге к заводу. В густых кронах деревьев мне откликаются птицы, над мастерской сапожника тянется дымок из трубы,
