Владислав Крапивин - Дагги-Тиц

И он сунул. И для вида пошарил под крышкой парты.

— Нету книжки. Наверно, потерял на улице…

— Не горюй, — сказала Зоя Яковлевна. — Иди и больше ничего не теряй…

Через несколько дней на общем собрании в школьном зале Лодька получил Свидетельство об окончании семилетки. Потом были учительские поздравления, напутствия и чаепитие за сдвинутыми столами. А после чаепития подошел к Лодьке Бахрюков.

— Глущик, это… Говорят, ты зимой ножик потерял. А я иду однажды мимо раздевалки, смотрю, лежит у плинтуса… Твой?

Нож, подаренный Львом Семеновичем, блестел на ладони Бахрюка. Лодькина рука рванулась к нему… То есть хотела рвануться. И окаменела в кармане.

— С чего ты взял, что мой? Я не терял никакого ножа.

Бахрюк отвесил губу и заморгал:

— Ты… чего?

— Чего «чего»?

Бахрюк подтянул губу:

— Гордый, да?

— Ну… вообще-то есть маленько, — с удовольствием согласился Лодька.

— А зачем тогда старался для меня на экзамене?

— Бахрюк, — сказал ему Лодька, будто первокласснику. — Я не для тебя старался. Для себя. Если кто-то тонет, хватаешь за шиворот не глядя. Чтобы потом не грызло внутри…

— А-а… — вроде бы понял Бахрюк.

— Вот и хорошо, что «а»… Поздравляю с каникулами. — И Лодька вышел из школы. Больше он Бахрюкова никогда не видел. В восьмом классе тот не появился.

А Лодька стал собираться в лагерь. Нельзя сказать, что он туда стремился всей душой. Но и большого нежелания не испытывал. Думал: вдруг будет какое-то разнообразие в жизни? И в конце концов, не пропадать же путевке, ради которой мама потратила столько сил.

Каждый, кто ездил в такой лагерь, знает, что собраться туда — дело не простое. Пока сдашь анализы, оформишь всякие документы, получишь в школе характеристику (за ней еще набегаешься!), пройдет немало дней.

Иногда у Лодьки лопалось терпение и он говорил маме:

— Лучше возьми меня с собой!

Мама с двумя сотрудницами Гороно собиралась в командировку на Север. На пароходе. Для проверки «деятельности внешкольных учреждений». Была надежда, что маршрут проляжет через поселок, где жил папа. Вот была бы удача! Но, во-первых, надежда была зыбкая, а во-вторых, детей в командировки брать было запрещено. И дорогу никто не оплатил бы, а денег «из своего кармана» разве наскребешь…

Лодька все это знал и старался «не надувать губы», чтобы не испортить расставание…

Он поехал в начале июля, на вторую смену.

Глава 3. Фотограф

В лагере Лодьке повезло. С первого дня. Он оказался в «фотобригаде».

На шумном и бестолковом сборе (который назвался «Организационный») чернявый горбоносый парень по имени Жора с Привоза набирал себе помощников.

Жора был старожилом «Сталинской смены». Сперва он приезжал сюда пионером (еще в военные годы), потом — «музыкальным помощником вожатого», а теперь был уже «полноправным членом педагогического коллектива». Он учился в пединституте, а каждое лето проводил в милом его сердцу лагере. Числился Жора лагерным баянистом, но помимо этой должности тянул еще множество всяких «лямок». («Это ж даже моя мама не может объяснить, как я еще не надорвался на такой каторге! Всё! Последняя смена!») Среди многих «лямок» была фотографическая. Жора обеспечивал снимками лагерные стенгазеты, стенды и альбомы.

На первом сборе Жора возгласил:

— Если кто-то что-то смыслит в искусстве фотографии, пусть не скрывает свои таланты! Этому человеку я гарантирую в течение смены богатую творческую жизнь, а в случае выдающихся успехов ценный приз — свой старый аппарат «Комсомолец», которым еще можно даже иногда делать снимки…

У Лодьки не было талантов и навыка. Просто он время от времени помогал Льву Семеновичу растворять химикаты и печатать фотографии. Лев Семенович хвалил его, говорил: «Получается…» Ну и несколько раз давал щелкнуть на дворе и на улице своим «ФЭДом», объяснив предварительно, что такое выдержка и диафрагма и как наводят резкость. Снимки (портрет Льва Семеновича, соседский петух Филя на заборе и кучевые облака над крышей сарая) оказались «вполне сносными»… Сейчас Лодька заколебался. Но Жора наметанным глазом заметил его осторожное качание вперед.

— Отлично! Как зовут? Всеволод Глущенко, так и пишем! Рад знакомству…

Лодька не спорил. Он сообразил, что работа в Жориной бригаде дает немало преимуществ. Например, когда лагерные фотографы проявляют и печатают снимки? Конечно же, в «мёртвый час»! Можно будет не киснуть после обеда в постели, а проводить время с интересом и пользой.

Еще к себе в бригаду Жора взял уже знакомых ему Олега Сайкина и Мишку Левина, а для «исполнения мелких оперативных поручений» — десятилетнего шустрого Митьку Зеленцова…

Жора давно и привычно строил из себя прирожденного одессита. На самом деле в черноморских краях никогда он не бывал, и настоящие жители Одессы, наверно, подняли бы на смех его повадки и говор. Но тюменским пацанам сравнивать Жору было не с кем, и он вполне сходил здесь за просоленного и удачливого обитателя южных побережий.

Разумеется, иначе как Жорой такого человека звать не могли (хотя на самом деле он был Юрий). А полное имя — Жора с Привоза. Потому что, как известно, Привоз это знаменитая одесская толкучка, на которой можно купить все — от американских камешков для зажигалок до румынского станкового пулемета… Впрочем, сам Жора никаких склонностей к торговле не проявлял. Он проявлял склонности к песням.

«Сталинская смена» располагалась в деревне Падерино, штаб лагеря занимал деревенскую двухэтажную школу — верхний этаж бревенчатый, нижний, приземистый, из кирпича. В просторной кладовке нижнего этажа были наглухо забиты окна: там располагались Жорины владения — фотолаборатория (именно она здесь именовалась Привозом). Утром и вечером на линейках, а также на лагерных праздниках и сборах Жора играл бодрые аккордеонные марши, а в остальное время проводил в Привозе. Здесь было хорошо. Июльская жара не пробивалась через влажные пористые кирпичи. Пока помощники, сопя от старания, разбалтывали в стеклянных банках проявители и закрепители, заряжали пленками бачки и при таинственном свете багрового фонаря печатали на расшатанном увеличителе карточки, Жора музицировал. Аккордеон он прятал под лавку, брал со стены гитару и прочувствованно исполнял одесский репертуар.

Такие Жорины песни слушала не только фотобригада. Был круг избранных, которым дозволялось присутствовать на этих полуподпольных концертах. В «мёртвые часы», слиняв с коек («мне надо в уборную»), он просачивались в манящий сумрак Привоза, на дверях которого раз и навсегда было выведено белилами, что посторонним (следовательно, и вожатым с воспитателями) вход строжайше воспрещен. Оно и понятно: открытая без спроса дверь могла стать причиной беды — засветки непроявленных фотопленок. Людям, допускаемым в Привоз, был известен стук-пароль. Дверь приоткрывалась, и счастливчик проскальзывал в багровую полутьму и ароматы химреактивов. Иногда таких посвященных набиралось десятка полтора. Жора включал вентилятор. В длинной, хитро изогнутой (чтобы не проникал свет) вытяжной трубе начинал ворчать самодельный пропеллер. Это придавало Привозу дополнительный уют.

— Ну шё вы сгруппировались на этой жилплощади? — вздыхал фотограф и музыкант. — Или вы ждете, что бедный Жора снова станет надрывать голосовые связки? Это надо же, какие дети! «Молдаванки и перессы»…

Таким прозвищем Жора награждал слушателей не без причины.

В песне, которой Жора всегда начинал свои выступления, были слова, что «и Молдаванка и Пересыпь уважают (или обожают?) Костю-моряка». Откуда было знать сибирским пацанам, что Молдаванка и Пересыпь — это знаменитые в Одессе районы? Многие думали, что Костю уважают живущие в тех краях молдаванки, а также девицы какой-то таинственной национальности (или профессии?) — перессы. Так и подпевали.

Лодька знал, как петь правильно, папа еще несколько лет назад разъяснил ему это (он ведь бывал в Одессе!) Но остальные…

Костя время от времени втолковывал слушателям истину, однако часто появлялись новички, не знавшие одесской географии и привыкшие петь про неведомых пересс.

Жора горестно махал рукой:

— Эти люди окончательно отправят меня на тот свет с недопетой строчкой в зубах.

Прозвище «молдаванки и перессы» годилось прежде всего для девчонок, а Жориными почитателями были мальчишки. Однако они не обижались. Впрочем, посещала Привоз и одна полноправная «пересса» — девчонка-горнист Тамара Горячева. Или попросту Томка. Конопатая, длинная, Лодькиных лет или чуть помладше. Впрочем, о ней позже…

Исполнив песню про Костю-моряка, Жора переходил к другим номерам. К тем, которые не встретили бы одобрения у педагогов «Сталинской смены», а у «молдаванок и пересс» вызывали полное понимание.