Фейри Чернолесья - Алан Григорьев
— Ты что, знаешь язык птиц? — трактирщик недоверчиво усмехнулся.
— Вряд ли это были настоящие сороки, — вздохнул Элмерик, а Эрни, кивнув, продолжил.
— Так вот, камень. Я до него не дотянулся, поэтому просто сказал им «кыш-кыш», а эти вертихвостки меня на смех подняли. Ещё и нагадили сверху, представляешь? Ну я и приложил их по матушке, а заодно и Сорокопута ихнего. Тут они разорались, мол, да как ты смеешь, глупый смертный, посягать на великое. Ну я чё, я пьяный. В таком состоянии и заяц льва обнимет. Говорю: да я вашего Сорокопута победю… побежду… в общем, перепою. И я вам не «глупый смертный», а музыкант хоть куда! Хошь на свадьбе сыграю, хошь на поминках. А они: ха-ха, как бы на собственных поминках играть не пришлось! Вот погоди, мы всё расскажем барду Сорокопуту. И фр-р-р — улетели. Ну а мне только того и надо было. Тихо стало, заснул. Наутро просыпаюсь, думаю: ну и чушь приснилась. По осени уже и думать об этом забыл, а тут на тебе — посланьице. Разлепил третьего дня глаза, а оно у меня на груди лежит. Я аж протрезвел. И с тех пор не пью, — он с тоской покосился на кружку Элмерика. — Решил, хоть помру не хмельным для разнообразия.
— М-да… — Элмерик почесал в затылке. — Ну и наворотил ты дел. Одного не пойму, с чего тебе помирать-то? Ты же и впрямь музыкант хоть куда. Почему бы не попытать счастья?
— Дык инструмента у меня нет. Но это ещё полбеды. Дядька Рис тоже говорил, мол, не сдавайся, добудем тебе какую-нить дудочку Хоть из тростника выстругаем — вона его сколько у Рябинового ручья растёт. Но тут либо дудеть, либо петь, — одновременно не выйдет. Да и, признаться, певец из меня никудышный. Слышь, голос какой пропитой? Это раньше меня Эрни-соловейкой звали, а нынче я в лучшем случае грач хрипатый. Ты эта, не пей много, Желторотик, не делай, как глупый старик.
Элмерику стало так жаль музыканта, что он даже обидное прозвище мимо ушей пропустил.
— Эй, не спеши в могилу! Не зря же этот Сорокопут разрешил взять подмастерье. Ты можешь играть, а кто-то другой споёт.
— Ага, ищи смельчака, — фыркнул Эрни. — Вот ты, например, споёшь?
Он выждал несколько мгновений, пока Элмерик обдумывал предложение (не сказать, чтобы неожиданное) и разочарованно протянул:
— Так я и думал…
— Я пойду с тобой! — перебил Элмерик.
Но вместо благодарности получил ещё один снисходительный взгляд.
— Ну и дурак. Не понимаешь, что ли? Этот концерт может стать для тебя последним. Сколько тебе годков-то? Пятнадцать?
— Шестнадцать!
— О, ну это меняет дело!
— Послушай, ты!.. — выкрикнул Элмерик. Но в следующий миг понял: криком ничего не добьёшься, и понизил голос до злого шёпота. — Я, может, фейри видел больше раз, чем ты — нотный стан. Многие из них хотели моей крови, но, как видишь, не преуспели. Так что я — твоя последняя надежда, приятель. Можешь ухватиться за счастливый случай, а можешь сидеть тут и жалеть себя до самого рассвета, пока не помрёшь. Выбор за тобой.
Кажется, старину Эрни проняло. Опустив глаза, он пробормотал:
— Но я ничем не смогу отплатить. Амбарная мышь — и та богаче…
— Зато я смогу, — трактирщик позвенел монетами в кармане фартука. — В разумных пределах, конечно.
— Не надо, — покачал головой Элмерик. — Мастер Патрик говорит, что наш долг защищать жителей всего королевства от козней маленького народца, а Чернолесье находится под особой защитой Соколов. Я не возьму ни медяка.
Дядька Рис с облегчением выдохнул.
— Значит, по рукам?
Они с Элмериком посмотрели на упрямца Эрни, и тот расплылся в привычной щербатой улыбке:
— По рукам, Желторотик! А флейту-то одолжишь?
* * *
К полуночи похолодало, иней посеребрил зелёные плети плюща у самого входа в Чёрный лес. В свете фонаря это смотрелось особенно красиво. В другой раз Элмерик непременно остановился бы, чтобы полюбоваться, но сейчас было не до того. Время близилось к полуночи, и он заволновался: где же обещанный путеводный огонёк?
Эрни же, напротив, был спокоен, как старый пёс после сытного обеда. Как только Элмерик пообещал ему флейту, Волынщик расслабился и всё-таки пропустил пару стаканчиков. От третьего его подзатыльником остановил дядька Рис. Мол, выпить для храбрости можно, но напиваться в дым — не дело.
Вместе с трезвостью Эрни лишился и страха, поэтому всю дорогу до самой кромки леса он с энтузиазмом пробовал звук Элмериковой флейты, порой восхищённо цокая языком.
— Ай, хороша! Словно чистый ручеёк журчит!
Вот и сейчас он наигрывал то одну песенку, то другую. Пальцы так легко и беззаботно бегали по отверстиям, что впору было позавидовать — Элмерик не знал, чему больше: спокойствию или мастерству?
— Может, нам следует вести себя потише? — не удержался он.
— Нет уж, им нас не запугать! Пускай все фейри Чёрного леса слышат: Эрни идёт! Дрожи, ничтожный Сорокопут!
Элмерик закатил глаза и, вдруг заметив в ветвях одной из сосен огонёк, заорал:
— Смотри-смотри, вон там!
Маленькая искорка, кружа, спустилась прямо к носу Элмерика: ему пришлось скосить глаза, чтобы разглядеть золотоволосую девицу размером со стрекозу с полупрозрачными стрекозиными же крылышками. Ну дела! Фея! А говорили, их даже в Чёрном лесу не осталось…
— Здравствуйте, — прошептал Элмерик, боясь лишний раз вдохнуть.
— Догони меня! — маленькая негодяйка в платье из листьев плюща щёлкнула его по носу и рванула прочь.
Элмерик бросился за ней. Он не раз спотыкался о корни деревьев, падал, поднимался, опять падал, проваливаясь сапогами в жидкую грязь, вдобавок нахватал на штаны кусачих репьёв. Где-то позади тяжело дышал Эрни. По крайней мере, Элмерик надеялся, что это именно Волынщик пыхтит, а не какой-нибудь болотный бес. Обернуться он не смел — боялся упустить из виду прыткую фею.
А та знай, хохотала:
— Бедняжки! Как же тяжела жизнь бескрылых созданий!
— Если мы заблудимся, Сорокопут будет очень тобой недоволен, — прошипел Элмерик.
Малышка зависла в воздухе, словно задумавшись (это позволило преследователям немного перевести дух), а потом мотнула головой.
— Не-а, ему будет всё равно, — и продолжила полёт.
Но тут уж
