Александр Кононов - На Двине-Даугаве
Через некоторое время число Гришиных учеников увеличилось. Зыбин привел гимназистку-четвероклассницу, зеленоглазую, с треугольным кошачьим лицом, панну Стасю.
Натерпелся горя с ней Гриша Шумов!
На первом же уроке она спросила:
— Как поживает Вячеслав Довгелло?
— А почему вы меня спрашиваете о нем?
Гриша со своими учениками держался строго — иначе и нельзя было — и всем им говорил «вы», даже Жмилю.
— Я вас часто видела вместе с ним.
— Ну и что же?
Панна Стася вздохнула:
— Он такой интересный!
— Ну, вот что, — сурово сказал Гриша, — прошу говорить со мной только по заданному уроку. Спрашивать можете только о том, чего не поняли.
Суровость в обращении с ученицей помогла только на короткое время. Через несколько дней Стася, выслушав гневные Гришины упреки за плохо написанный пересказ, вдруг начала тихо смеяться.
— Что с вами?
Гриша был возмущен до глубины души.
Но Стася уже раскусила его: сердит только с виду, а сам — мальчишка еще, пожалуй не старше ее. Важничает. Ну, это у него пройдет…
Посмеявшись, она выразила готовность написать пересказ заново.
От Жмиля ежедневно приходилось ждать неприятностей другого рода: он был туп непроходимо. Его сонные глаза оживлялись только при виде пирожного и панны Стаси, которая отвечала ему непритворным презрением.
Ясно было, что от Жмиля толку в ученье не добьешься.
Зато утешили Гришу два других ученика; скоро, впрочем, их стало трое. Это были тихие мальчишки из небогатых семей. Готовились они к поступлению в первый класс. Гришу они слушали и даже, кажется, боялись. Тут он ел свой хлеб не даром.
— А со Жмилем — даром. Ничего из этого помещичьего сынка не выйдет. Придется от него отказаться.
Гриша сказал об этом Зыбину, который в конце месяца самым аккуратным образом вручил ему тридцать рублей, да еще в красивом голубом конверте.
— Как это так — ничего не выйдет из Жмиля? — искренне удивился Зыбин. — Отлично выйдет! Вышел из него третьеклассник, выйдет — лет этак через пяток — и шестиклассник. А в свое время выйдет и гусарский корнет! Вот что, юноша: переговоры с родителями и всякую там дипломатию я беру на себя. Твое же дело маленькое: давать уроки. За результаты, за все предприятие в целом отвечает Зыбин, это его фирма.
Предприятие?
Да, это и в самом деле было предприятием. Известное до тех пор кустарное репетирование в одиночку Зыбин решил заменить иным: он снял помещение, пригласил нескольких наиболее нуждающихся и наиболее успевающих по всем предметам старшеклассников, и они занимались в этой комнате — в разные часы — иногда с целыми группами по пять, по шесть человек в каждой. Родителям это обходилось дешевле, а заработок Зыбина увеличился.
Сам он преподавал только латынь, которую знал в совершенстве.
У него оставалось много свободного времени, и он проводил его в пивной Познанского, часами играя на бильярде и поглощая напитки в количестве, радующем хозяина этого гостеприимного заведения.
Оттомар Редаль, когда узнал обо всем этом, посмеялся:
— Ну вот, Грегор, из тебя этот господин… как его… Зыбин?.. Он выжимает из тебя — ну, и из других юнцов тоже — прибыль. Нет? А на какие же капиталы он ведет свой роскошный образ жизни в пивной Познанского?
Гриша был озадачен. А он-то считал Зыбина чуть ли не доброхотом своим…
— Ничего, приятель! — утешал его Редаль. — Из меня ведь тоже выжимает прибыль компания по выпуску сельскохозяйственных орудий.
Как ни обдумывал Гриша слова Редаля — слесарь был прав. Чем жил Зыбин, сам не работая? Трудом других!
К пятнадцати годам Григорий Шумов уже кое-что понимал в окружающей жизни.
Чтение книжек, которые давал ему иногда дядя Оттомар, не пропало даром…
Тогда надо отказаться от этих занятий у Зыбина!
— А чего ты этим добьешься? — спросил его дядя От. — Подумаешь, обиделся! Из тебя прибыль выжимают… Да это будет продолжаться до той самой поры, пока не полетит к черту вся эта лавочка. Пора тебе это понять.
— Зыбин говорит, что он меня не отпустит к родным на лето. С мая по август, дескать, начнется у нас самая горячая пора: будет наплыв учеников — многих надо будет готовить к переэкзаменовкам.
— И все ж таки придется тебе согласиться. Только поставь ему и свое условие. Пусть тебя Зыбин готовит понемножку к экзамену по латыни. За два года ты подготовишься.
Гриша привык слушаться во всем Оттомара Редаля. Не было еще случая, чтобы он потом пожалел об этом.
Да он и не мог уж теперь бросить своих занятий у Зыбина.
Он не отказался даже от уроков с панной Стасей, которая дошла до того, что однажды на уроке арифметики принялась ни с того ни с сего широко раскрывать глаза, а потом щурить их в щелочку. А под конец улыбнулась ему, да не просто, а с каким-то закатыванием взора — вверх и чуть в сторону.
Гриша следил за ней с беспокойством.
— Это что такое? — воскликнул он наконец испуганно.
— Я делаю глазки.
— Что?!
— Глазки делаю.
— Ну, знаете ли, я завтра же откажусь от уроков с вами!
— Голубчик, не надо! — испугалась Стася. — Противный Зыбин нажалуется моему папе. Клянусь, я буду вас слушаться!
Недели две она не нарушала клятвы…
46
С бывшими своими одноклассниками Гриша старался не встречаться. Кроме Довгелло.
С Вячеславом он сдружился еще больше. И произошло это как-то незаметно. Довгелло стал приносить Грише книги, которые сам читал в таком количестве, что к пятнадцати годам успел уже нажить себе близорукость — носил очки.
Заикаться он стал меньше. А если и запинался, волнуясь, то, как ни странно, его слова приобретали от этого оттенок какого-то упорства: словно он давал им разгон, и вслед за тем речь его лилась с особой стремительностью.
А с другими одноклассниками Гриша встречаться не любил.
На это были свои причины.
…На рождественские каникулы в город приехал Петр Дерябин.
На него стоило поглядеть!
Это был теперь лихой кадет, в военной фуражке, надетой чуть набекрень, в черной шинели с красными погонами, в буром башлыке, концы которого сходились на груди крест-накрест. И не штык, а настоящая шашка висела у него на боку. Он придерживал ее рукой в белоснежной перчатке.
Дерябин шел навстречу Шумову и в и д е л его. Не только видел, а успел оглядеть его, еще издали, с ног до головы.
Неважно был одет в то время Григорий Шумов: поношенное пальто с пуговицами, обшитыми чем-то черным, выцветшая фуражка без герба…
Хорошо, что и Гриша успел — тоже издали — поймать взгляд Дерябина, а то он чуть было не крикнул от радости: «Петя!»
Нет, Петя был уже не тот, каким он был когда-то, сидя на одной парте с Гришей Шумовым.
Только одно в нем и напоминало прежнего Петра: он рискнул нацепить неизвестно где взятую шашку — кадетам-то ее носить не полагалось. Не удержался значит, решил блеснуть — даже сверх дозволенного — перед бывшими своими однокашниками.
Гриша насторожился, замедлил шаг, посмотрел прямо в лицо Дерябину.
У Дерябина глаза стали вдруг мутными, как бы застланными чем-то; подобный взор можно было наблюдать у юнкеров Николаевского кавалерийского училища, приезжавших из Петербурга на побывку к родителям, офицерам местного гарнизона. А юнкера, вероятно, подражали каким-нибудь сумским гусарам или столичным кирасирам.
Это была целая наука — скользнуть по лицам прохожих нарочито бессмысленным, скучающим, высокомерным взглядом. Достигалось такое умение ценою долгих упражнений перед зеркалом.
И Петр Дерябин этого искусства достиг!
Он прошел мимо Шумова, не узнав его.
Ну, а Григорий Шумов никому навязываться не станет: то ли это у него было отцовское, то ли свое, нажитое… Но держался он этого крепко! Они разминулись не поздоровавшись. Гриша даже не очень обиделся: что ж, того и следовало ждать.
Но встреча эта заставила его задуматься.
Кто он такой — Шумов Григорий? Человек, исключенный из реального училища со свидетельством за четыре класса. А бывшие его товарищи? Они скоро перейдут в шестой класс, и откроется перед ними гладкая, просторная дорога. Иные после шестого класса уйдут в юнкера. Другие, такие, как Никаноркин или Земмель, через какие-нибудь два с половиной года будут студентами-технологами, путейцами, политехниками.
Нетрудно им при этом забыть, что Григорий Шумов наказан был не за одного себя; он выполнил только то, что решено было всем классом.
Нет, не хотелось ему встречаться с бывшими своими одноклассниками…
Зато им хотелось! В один прекрасный день на квартиру Редаля явились Никаноркин, Кобас, Земмель и объявили Грише, что они выжили из реального училища Стрелецкого.
— Отомстили за тебя! — воскликнул Никаноркин.
Друзья наперебой принялись рассказывать историю своей трехмесячной войны со Стрелецким.
