Николай Дубов - Мальчик у моря
— Вторая космическая скорость!
К счастью, у ребят не было часов, поэтому они не могли следить течение времени, что больше всего и раздражает спешащего человека. О том, что времени прошло немало, дали знать желудки: ноющей пустотой они напомнили о себе.
Наконец несуразный бокоплав причалил к острову. Ребята подтянули лодку, чтобы она не уплыла, и, продираясь через кусты, побежали к купе деревьев, стоящей на взгорке.
— Антон! Бой! — негромко позвала Юка.
В ответ раздался тяжелый топот, навстречу им вылетел хакающий Бой. Молотя хвостом кусты, он лизнул Юку в лицо и помчался обратно.
Антон собрался завтракать — раскладывал на мешковине припасы, присланные теткой Катрей.
— Вот молодцы! — сказал он, улыбаясь. — Я так и знал, что вы приедете.
— Ну как тебе тут? — спросила Юка, не отводя взгляда от еды.
— Полный порядок! Спал во дворце имени деда Харлампия. Прима-люкс!
Юка немедленно залезла в крохотный шалашик из веток тальника, полежала на шумящей жухлой листве.
— Мне бы здесь пожить! — завистливо вздохнула она, вылезая. — А что? Попрошу дедушку, он меня возьмет с собой, и все… Только еды надо взять побольше…
— Ну, еды и сейчас хватит. Давайте, ребята, подрубаем.
— Что ты, что ты! — неискренним голосом сказала Юка. — Тебе самому мало.
— Да ну, вон здесь сколько! На-авались! — скомандовал Антон и показал пример, как надо наваливаться.
— Мы самую-самую чуточку, — сказала Юка, — а то почему-то ужасно есть хочется, — и, покончив с нравственными борениями, принялась за еду.
Сашко ни с чем не боролся и без всяких объяснений начал «рубать».
— Чего это ты рваная? Подрались, что ли? — заметил наконец Антон разорванное плечо Юкиного платья.
Юка покраснела и собрала в кулак лохмотья:
— Упала… Булавку бы. Или хотя бы веревочку…
Булавки не оказалось, обрывок шпагата нашелся в одном из карманов рюкзака. Антон обвязал шпагатом собранные в пучок лохмотья. Подол платья слева вздернулся, зато плечо было немного прикрыто.
— Шик, блеск, красота! Тра-та-та, тра-та-та! — насмешливо сказал Сашко.
Юка отмахнулась от него.
— Ты ее видел?
— Кого?
— Как, ты даже не знаешь? Тут же живая дикая коза!
— Нет тут никакой козы.
— Есть, — сказал Сашко, — дед говорил… и вот, — показал он на засохшие козьи орешки.
— Пойдем поищем. Мы хоть издали посмотрим, немножечко…
— Нельзя, — сказал Сашко, — собака может загрызть, если найдет.
— Нет, я не дам, — сказал Антон. — Сейчас…
Он отстегнул ремни рюкзака, связал их и петлей надел на шею Бою. Получилось что-то вроде ошейника и очень короткого поводка.
— Пошли. Рядом, Бой!
Бой посмотрел на него, вильнул хвостом, и они двинулись. Иногда, чуя след, он утыкался носом в землю и устремлялся вперед, тогда все трое вцеплялись в него и придерживали. Остров густо зарос кустарником. Они запыхались, исцарапались, но так козы и не увидели.
— Хватит! — сказал Сашко. — Не будет дела. Мы шумим, как на свадьбе, она слышит и убегает. Что она, дурная, что ли, чтобы к нам идти? И домой пора, вон уже солнце где…
Солнце стояло в зените. Как ни обидно было Юке уезжать, не повидав дикую козу, уезжать пришлось.
— Наверное, дедушка уже разыскал Федора Михайловича, — сказала Юка Антону, садясь в лодку, — и они едут домой. Знаешь, я сейчас пойду переоденусь и побегу в лесничество, буду там ждать. И вместе с ним приду… А ты, Сашко, приходи сюда к озеру и жди здесь.
Сашко и Юка переправились обратно, забросали лодку камышом и пошли в село.
Митька проснулся поздно. После вчерашнего башка трещала, во рту было так скверно, будто он наелся мыла. Он окунул голову в ведро с холодной водой. От этого сделалось немного легче, но ненадолго. Следовало опохмелиться, что он и сделал, не обращая внимания на причитания матери. После опохмела голова стала болеть меньше, настроение улучшилось.
— Брось, мать, не гуди, — почти благодушно сказал он, — теперь дела пойдут на поправку — нашел заручку. Поняла, нет? Только бы не упустить. Ну, я своего не упущу!.. Собери поесть, ну и еще чекушку прихвати…
По всему получалось, что дела его действительно могли теперь поправиться. Начальничек тот может пригодиться. Собаку он и сам хотел пристрелить, но раньше могли выйти какие-то осложнения, а теперь будет полный порядок. А если начальничку этим делом угодить, может, удастся зацепиться в Чугунове. Главное — зацепиться, потом он сам сориентируется, не впервой… А пока под это дело можно ружье пару деньков подержать, голова теперь ничего не скажет. Может, что и на мушку подвернется…
Плотно позавтракав, загнав в оба ствола патроны с жаканами, Митька далеко за полдень пошел в лесничество. На дверях хаты деда Харлампия висел замок. Митька обошел всю усадьбу, долго заглядывал в окна, прислушивался, но, кроме хрюканья кабана в хлеву, ничего не услышал.
«Ладно, придут, никуда не денутся, — сказал он сам себе. — Может, пока попробовать?»
«Пробовать» вблизи лесничества было опасно — могли услышать и застукать на горячем, как тогда… Больше всего для «пробы» подходили берега Ганыкиной гребли, где никто не бывал и где он в свое время немало пострелял и уток и зайцев.
Вода слепила глаза стеклянным блеском, над лесом висел зной. Зной заставил замолчать и притаиться даже птичью мелочь, которая суетится и свиристит целый день. Митька Казенный старался ступать осторожно, без шума. Он давно, очень давно здесь не был и с трудом узнавал хорошо знакомые прежде места.
Проходя мимо большой купы кустов, Митька заметил висящий на сучке клочок голубой тряпки, свеженадломленные ветки, оборванную листву. Кто-то совсем недавно пролез здесь к озеру. Кто и зачем? Митька полез через кусты. Под ворохом старых стеблей камыша виднелась доска. Он отшвырнул камыш. Лодка! Ну, не лодка, скорей корыто, а все-таки плыть можно. Стоп — чья? Лесника? Зачем ему? И она была бы настоящая, а не такая топорная самоделка. Колхозная? Все бы знали, и он бы знал. Значит, втихаря сварганил какой-то кустарь-одиночка. Ну, он тоже одиночка…
Не раздумывая больше, Митька положил ружье, сильно толкнул «карапь» деда Харлампия, влез в него и начал грести к острову.
Не только мальчики и девочки, но и взрослые не знают будущего, не могут предвидеть и проследить последствия своих поступков. Умей они это, многое было бы не сказано и, может быть, еще большее осталось несовершенным. Говоря или делая, человек добивается, преследует какую-то цель, именно ее, и ничего больше. Но в сложнейшем сплетении, столкновении множества воль и устремлений, взглядов и мнений, характеров и блажи или дури, которая некоторым заменяет характер, сказанное и сделанное вдруг приобретает иной смысл, иногда прямо противоположный, оборачивается против того, чего человек хотел и добивался, и цель оказывается недостигнутой, а хорошему делу или человеку нанесен вред. Если бы Толя мог предположить, что обдуманное им, а проделанное Вовкой обернется против Антона, к уже существующим добавит еще одного преследователя, он бы ни под каким видом ничего не допустил.
Вовка был усталый и злой. Он только что вернулся с купанья, весь пропотел и запылился. Это было не удивительно — купаться приходилось далеко за городом. Чугуново — город небольшой, но непомерно длинный, кишкой вытянувшийся по берегу Сокола на несколько километров. И вся беда в том, что жил Вовка в части города нижней, а химический завод стоял на окраине верхней. Самого Вовку это не очень волновало, он бы купался там, где жил, что прежде и делал. Но когда завод начал переходить на новую продукцию и Вовка после купанья приходил домой, мать все тревожнее потягивала носом и, дознавшись, в чем дело, потребовала, чтобы он перестал купаться в реке. Вовка пытался уверить, что пахнет от него вроде как аптекой, химией, но мать считала, что пахнет совсем не аптекой, а скорее дохлятиной или даже чем-то совсем неприличным. Но какой же мальчик откажется летом от купанья? Он тогда вовсе и не мальчик, атак — ни рыба ни мясо… Вовка, будучи мальчиком самым настоящим, от купанья не отказался, но ему приходилось топать по пыли и жаре за город, к черту на кулички. После такой прогулки от купанья и памяти не оставалось, зато пыли на потном теле прибавлялось столько, что дома нужно было уже не купаться, а просто мыться. Делать это, по странным извивам мальчишеской психологии, Вовка не любил настолько же, насколько любил купаться. Вот почему обстоятельные, неторопливые рассуждения Толи о том, как некоторые безответственные люди губят природу, в частности отравляют реки, пали на благодарнейшую почву, или, как говорят в таких случаях ораторы, встретили горячую поддержку.
В отличие от Толи, Вовка никогда не довольствовался теоретизированием, умозрительным рассмотрением вопросов. Кипучая натура его требовала действия, шагов практических, притом немедленных и как нельзя более решительных. Дай ему сейчас волю, он бы виноватого во всем директора химзавода не только с позором прогнал, но еще и приговорил бы его через суд, как полагается, на всю катушку…
