Рыжий кот - Драгутин Малович
— А знаешь, кто её организовал? — как-то спросил он. — Может, отец рассказывал?
— Нет, — ответил я и тут же подумал, что вряд ли он и сам о ней слыхал: ведь мы в ту пору жили за добрую сотню километров отсюда.
— Эту забастовку батраков организовал мой сын Ти́бор Рожа! — гордо произнёс дядюшка Михаль, и по лицу его разлилась счастливая улыбка. — Потом жандармы схватили его и на целых четыре года упекли в каземат в Сре́мской Ми́тровице. Сейчас он в Субо́тице, рабочий в железнодорожном депо.
Он вытащил из кармана обёрнутый в тряпку бумажник и показал мне фотографию сына. Тибор был так похож на отца, что я принял его за дядюшку Михаля в молодости. Потом я часто всматривался в его весёлое и живое лицо и запомнил его на всю жизнь.
Не один я подружился с дядюшкой Михалем. Мой отец тоже проводил с ним много времени, а когда мать журила его за это, он, смеясь, говорил, что хочет выучить мадьярский язык и ему-де «необходима разговорная практика».
— Ну как сегодняшний урок? — подтрунивала над ним мама. — Что ещё выучил?
Дядюшка Михаль был костистый и высокий, как тополь, и мой отец, хотя он тоже был не маленького роста, смотрел на него снизу вверх, как смотрят на звёзды или луну. Сейчас — напомню тебе, сынок, что мы стояли на церковном дворе, — отец непрестанно говорил ему что-то, а дядюшка Михаль кивал в знак одобрения, повторяя со своей недоступной высоты: «Igen, Милутин… Igen, igen…»[4].
— Надеюсь, вы всё поняли, — закончил правый слуга. — Завтра приступаем к уборке урожая.
Дядюшка Михаль с отцом обменялись взглядами, кивнули друг другу головой, и дядюшка Михаль крикнул:
— А сколько нам будут платить?
Правый слуга и бровью не повёл.
— Завтра приступите к работе, — повторил он.
— Мы спрашиваем, сколько нам будут платить за уборку кукурузы? — крикнул отец.
По толпе скотников прошёл одобрительный гул:
— Правильно! Даром гнуть спину не станем!
Слуги подняли газду Лайоша. Он сказал, что всех нас очень любит и понимает, что сердце его рвётся на части при виде нашей нужды и бедности, но он в наших несчастиях не виноват и повысить нам плату на время уборки кукурузы не может.
— Почему? — крикнул отец.
Столь длинная речь утомила газду Лайоша, и вместо него ответил правый слуга:
— Кому мало, пусть уходит!
— Ах так?! — грянул гневный голос дядюшки Михаля. — Тогда убирайте её сами! Вы, господин Лайош, и молодой господин Ференц, и госпожа Гортензия, и старая госпожа…
Дядюшка Михаль с отцом повернулись и медленно пошли со двора. Почти все скотники двинулись за ними. Священник Ло́вро, стоявший на ступеньках перед церковной дверью, испуганно закрестился. А оттуда, где сидел господин Лайош Фенеши, вслед уходившим неслось: «Пуф… пуф… пуф…»
Отец, дядюшка Михаль и остальные скотники были уже довольно далеко, когда оба слуги закричали хором:
— Назад! Назад! Господин Лайош зовёт вас!
Отец глянул на дядюшку Михаля, протянул ему руку и весело засмеялся.
— Я знал, что этому заике придётся уступить, — сказал он бодрым голосом и решительно зашагал обратно.
Увидев, что скотники возвращаются, священник Ловро ещё раз перекрестился и скрылся в церкви.
Поохав и повздыхав для порядка, газда Лайош заявил, что мы плохие христиане, не умеем ценить его любовь и заботу и вообще думаем только о собственной выгоде, тогда как он печётся обо всех нас. Тут глаза его оросились слезами, и он с трудом выдавил из себя:
— Однако ж будь по-вашему… Прибавлю вам по динару в день.
Но дядюшка Михаль так гневно крикнул что-то по-мадьярски, что газда Лайош вздрогнул и тотчас же накинул ещё динар. Битый час проторчали мы в церковном дворе, торгуясь с хозяином.
Меня всё это очень забавляло; я «болел», как «болеют» на спортивном состязании: то радуясь и ликуя, то дрожа и печалясь, когда любимая команда оказывается в трудном положении. Наконец газда Лайош согласился платить всем по пять динаров в день.
— Да здравствует дядюшка Михаль! — вдохновенно крикнул я.
Отец с дядюшкой Михалем посмотрели на меня с удивлением.
Вскоре церковный двор опустел. Довольные, скотники спешили сообщить своим жёнам радостную весть и до поздней ночи «тратили» ещё не заработанные деньги.
Последним в сопровождении многочисленных слуг ушёл газда Лайош. У ворот его ждал фиакр. Проезжая мимо нас, он хлестнул отца таким откровенно злобным взглядом, что я содрогнулся, но отец, как мне показалось, вовсе не обратил на него внимания.
— Попробуй тут не прибавить, когда тебе под нос суют кулак! — весело сказал отец, усаживаясь на телегу.
— Получишь ты эти деньги после дождичка в четверг! — сказала мать и, заметив пробежавшую по его лицу лёгкую тень, продолжала насмешливо: — Получишь, когда ивы принесут виноград, когда камень превратится в золото, когда у жабы отрастут рога! Тогда вот ты их и получишь!
Я смеялся украдкой. Сколько бы они ни ссорились, всё равно не рассорятся.
— Посмотрим! — сказал отец и взмахнул кнутом. Лошади побежали быстрее.
— Посмотрим! — сказала мать.
Возле дома нас ждала толпа придворных: Вита, Милена, Даша, Лазарь и Рыжик. Котёнок, весело мурлыкая, тёрся о наши ноги.
— Где вы были? — нетерпеливо спросил Лазарь. — Я чуть не умер с голоду!
— За синими морями, за высокими горами, — ответил отец. — Привезли тебе жареную индейку!
— Правда? — воскликнул Лазарь, и глаза его засияли.
— Да, — ответил отец. — Сорвали с одного дерева у дороги.
— А разве индейки растут на деревьях? — удивился Лазарь.
— В нашей стране растут, — произнёс отец. — Разве это не счастье в ней родиться?
Наутро мы отправились убирать кукурузу. Сначала всё шло хорошо, мы шутили, смеялись и пели. В полдень у меня заныла спина, а вечером, когда стемнело, я просто не мог разогнуться. И мама, и Вита, и Даша согнулись в три погибели: они шли, касаясь кончиками пальцев земли.
— Что мне с вами делать? — засмеялся отец. — Глядите-ка, всю мою семью скрючило.
— А теперь надо поужинать и ложиться спать! — звенел в вышине голос дядюшки Михаля. — Завтра будет легче. Лиха беда начало.
Дядюшка Михаль исчез в темноте. Мы медленно двинулись домой. Не дожидаясь ужина, я бросился на кровать. Котёнок свернулся клубком у меня в ногах. Глаза его светились точно маленькие зелёные огоньки. Вскоре они начали потихоньку гаснуть, и меня окутал непроницаемый мрак.
