Незабываемая ночь - Верейская Елена Николаевна
— Ирина, очень нужно поговорить с тобой. Но не сейчас. Сейчас мне надо уйти.
— Куда? — удивилась я. — Разве ты не ради бабушки приехал?
— Я приехал по вашей телеграмме, — ответил Володя, — но приехал бы и так. Бабушке я ничем помочь не могу, а мне предстоит большое и важное дело.
— Дело? Когда бабушка при смерти? Какое дело?
— Вот об этом-то я и должен поговорить с тобой, сестренка. Ирина, сколько же тебе лет сейчас?
Мне стало очень обидно.
— Даже этого не знаешь. Уже исполнилось двенадцать.
— Прости, Ирина. Я просто забыл… Двенадцать лет, а ты еще совсем ребенок.
У меня задрожали губы.
— Неправда! Я прохожу уже курс четвертого класса гимназии! Я говорю по-немецки, по-французски…
— А почему ты учишься дома, а не в гимназии?
Я глубоко вздохнула и ответила не сразу, — это было одно из моих больных мест.
— Я очень просилась в гимназию. Мне скучно одной учиться. А бабушка говорит, — мне нельзя… Говорит — там всякие девочки учатся, и совсем простые, а я, говорит, должна быть воспитанная… А у меня, бабушка говорит, такой характер, что я могу у них перенять…
— Что перенять?
— Ну, не знаю… Дурные манеры, грубость…
— Чего же ты не бунтуешь?
— Я бы бунтовала, да у бабушки сердце больное, ее ничем нельзя волновать. Доктор говорит, — она сразу умереть может.
Володя задумался, потом тихо сказал:
— Да-a, бабушка… Бабушку мне все-таки жалко, хоть она и чужая…
Вся кровь бросилась мне в лицо, потом сразу отхлынула к сердцу. Я вскочила с места, подбежала к брату и схватила его за плечи, впиваясь глазами в его глаза.
— Чужая?! — прошептала я и задохнулась. — Бабушка чужая?! Говори сейчас же! Думаешь, я не знаю, что от меня что-то скрывают? Мы — не родные ее? Мы — подкидыши?
— Нет, Ирина, она наша родная бабушка, мать нашей покойной мамы, — сказал Володя.
— Почему же ты говоришь «чужая»?
Володя взглянул на стенные часы, снял мои руки со своих плеч и встал со стула.
— Даю тебе слово, Ирина, что ты скоро все узнаешь, — сказал он твердо. — Да, от тебя многое скрывали. И я очень виноват перед тобой, что не приехал раньше. Но сейчас мне пора идти.
— «Дело»? — спросила я иронически.
— Да. И я не знаю, когда приду. Но скоро ты все узнаешь.
Я схватила его за руки.
— Я не пущу тебя! Говори сейчас!
— Ирина!
Не знаю, что именно прозвучало в этом восклицании, но я как-то помимо воли резко оттолкнула его руки и бросилась бегом из столовой.
Володя ушел. А для меня снова потянулся долгий, мучительный день.
Из дневника Владимира Тарабанова
22 октября. Первый час ночи.
Сегодня снова весь день как в котле. Встал очень рано. Был нелегкий разговор с Ириной. Да, она понимает, что в доме есть тайна от нее. Я обещал ей все сказать, но спешил в «Тихую долину». Как исказилось гневом все ее лицо, когда я уходил! С какой силой она оттолкнула меня, как стремительно убежала из комнаты!.. Да, девочке трудно. Но что у нее на душе, я еще не могу понять.
Мне было тяжело оставлять ее в таком состоянии, но опоздать на сбор нельзя.
Я быстро шагал по улицам и думал о сестре. Было мучительно стыдно. Да, я виноват… виноват, что два года тому назад, когда кончил гимназию, уехал из бабушкиного дома. Не мог выдержать атмосферы, натянутых отношений… Уехал в Харьков к родным отца и поступил в университет там.
Ирина осталась у бабушки… Сейчас самому непонятно, — как я не подумал о ней? Знал, — и бабушка и няня ее обожают, сестренка в прекрасных условиях… Получал известия: здорова, учится хорошо. Но как же не подумал, что та самая удушающая, черносотенная атмосфера, которой не смог вынести я, неизбежно должна искалечить душу девочки? Ведь я-то приехал в бабушкин дом уже большим мальчишкой, с твердыми убеждениями, внушенными отцом. А Иринка… она же тогда была глупенькой трехлетней малышкой! Разве она помнит ту нашу жизнь?
Всем в доме было строго запрещено говорить Ирине об отце. И я слушался, и основания на это у меня были. Ведь уже с пятого класса я вступил в подпольный гимназический кружок. Я тайком встречался с партийными друзьями отца. У меня хранилась нелегальная литература. Под видом «вечеринок» у меня бывали наши собрания, — читали, учились, спорили. Расскажи я тогда Ирине правду, она — просто по глупости — могла бы случайно выдать меня. Потом Харьков… новые товарищи… снова подпольный кружок… вступление в партию, учеба, работа…
Знал: Ирина здорова. А о том, как и чем сестра живет, о чем мечтает, — да чего греха таить! — об этом не думал. Не думал ни разу, подло, легкомысленно, преступно не думал. А ведь давал обещание отцу, когда он умирал..
С этими мыслями дошел я до «Тихой долины». На душе было погано.
Но вот вошел в бурную кипящую «Долину», встретился с Андреем, с товарищами по десятку, узнал последние новости, — и все, все — Ирина, бабушка, угрызения совести — все провалилось куда-то! Я вместе со всеми с головой ушел в подготовку к надвигающемуся. Андрей в курсе всего, что делается в Смольном (там Петроградский Совет, там Военно-революционный комитет). Его приказания ясны и четки. Сегодня генеральный смотр нашим силам. Всюду митинги: в воинских частях, на заводах. Ясно: огромное большинство на нашей стороне! Подготовка идет везде. Временное правительство рассылает приказы. Но его уже никто не слушает. Оно уже бессильно, обречено…
Потом мы все пошли на митинг в Народный дом. Пока шли туда, — на всех улицах необычайное оживление. То тут, то там внезапные маленькие митинги. Двое-трое прохожих остановятся, заспорят, их сразу обступает толпа. Мы тоже останавливались послушать. Да, среди прохожих на улицах много наших противников, но ведь не в них сила!
Огромный зал Народного дома битком набит. Даже наверху, как-то зацепившись за балки потолка, нависают над залом солдаты и рабочие. Мы с трудом пробились поближе к трибуне.
Никогда этого не забыть! Выходили ораторы. Каждому, кто заикнется против восстания, — крик, свист, не дают говорить. Выйдет кто с призывом к восстанию — мертвая тишина, а потом!.. Казалось, стены не выдержат этой бури! А что было, когда вышел балтийский матрос, делегат от флота, и заявил, что балтийцы скорее погибнут, чем позволят предавать народ. Его на руках снесли с трибуны. И все — весь зал! — дали клятву по первому зову Совета ринуться в бой… Никогда мне этого не забыть!
Сейчас я вернулся домой. Пьяный от радости, от ожидания. Ирина снова уже у себя. Никак мне не удается поговорить с ней! Нянька на меня дуется. А бабушка все в том же положении.
23 октября. Поздно вечером.
Сегодня снова неожиданная встреча. На одном из небольших, стихийно вспыхнувших митингов гляжу: поднимается на трибуну человек. Ба! Старый знакомый!.. Фетровая шляпа, бородка, очки… Я придвинулся ближе… Так ярко вспомнился вагон!
И снова соловьиная песня: «Ждите!.. Победный конец… Ждите!.. Учредительное собрание… Ждите, — все будет… Терпение, еще немного терпения!.. Только не идите за большевиками, они ведут вас к гибели…»
Гляжу на лица. Суровые, изможденные… Прислушиваются… Как будто колеблются…
На этот раз я не выдержал. Как-то помимо моей воли внесло меня на трибуну. И понесло!..
Я крикнул:
— Да, ждите! Ждите, голодные, ждите, гниющие неизвестно за что в окопах! Вместо хлеба и молока кормите своих ребят терпением!
Я не помню сейчас, что я говорил. Слова рвались из меня сами. Говорил что-то об отце, погибшем в ссылке, о тысячах замученных товарищей, об обнищавшей деревне, о гибнущих детях… Говорил и видел: загораются глаза, сжимаются кулаки.
Потом долго не мог прийти в себя. Не помню, как сошел с трибуны. Андрей сжал мне руку, что-то сказал… До сознания моего дошло только слово: «оратор».
Какой я к черту оратор! Просто сердце не выдержало…
…Сегодня виделся с Дмитрием Сабининым. Он обрадовался мне. От него узнал почти обо всех членах нашего гимназического кружка. Кто погиб на войне, кто сейчас на фронте, а кто ушел от революции к врагам. Обидно стало! Ну и черт с ними, нас и без них хватит.
