Борис Абрамсон - Война и время
5 апреля 1942 г. И действительно случилось чрезвычайное — два дня тому назад получено распоряжение за подписью Землячки1 об эвакуации института — всей профессуры и студентов первого и второго курсов — в Пятигорск на два месяца; студенты третьего и четвертого курсов остаются в Ленинграде. Еще вчера утром я имел предписание собраться к 8 апреля, к 11 часам утра, а днем пришло решение Ленсовета об оставлении в Ленинграде всех клиницистов. Едут только теоретики и младшие курсы. По особому списку едут Шаак, Чирковский, Останков. Итак, снова рухнула надежда на встречу с моими дорогими Мусей, Ирочкой, Цилюткой. А в последние дни все острее тянет к ним, хочется бросить все и уехать. Какое — то гнетущее предчувствие не оставляет меня!.. Сегодняшний день ознаменовался крупным событием: после героических моих усилий отправил Манечку в Уфу. В 18.30 в вагоне № 13 (любимый Цилюткин номер!) она с большим багажом отправилась в дальний и трудный путь. Она не одна — с ней моя ученица, энергичная и дельная доктор Савченко, которая довезет ее до самого Юматова. Будем надеяться, что она благополучно доберется — к величайшей радости Цилютки. Вчера открылась долгожданная «весенняя сессия» воздушных налетов. В 7 часов вечера с опозданием была дана тревога — налетело около сотни машин, но бомбы падали «по — божески»: я насчитал всего четыре удара фугасных. За эти четыре месяца затишья (последняя «осенняя» бомба упала 4 декабря) мы, оказывается, не забыли этого страшного ощущения толчка снизу, короткого и тяжелого содрогания пола и, через несколько секунд, качания всей мебели. Бомбы попадали довольно близко от больницы… К вечеру привезли нескольких раненых, в том числе и тяжелых. Ночью около 3–х часов вновь тревога, налет с иллюминацией снизу, оглушительные хлопки зениток и несколько далеких бомб. Теперь, когда постепенно забывается чувство голода, страх перед бомбами, полная беспомощность действуют гнетущим образом на психику. Особенно тяжело это сознание теперь, когда так хорошо складывалось все с эвакуацией института. А сейчас приходится быть свидетелем развала института! Мне особенно тягостно оставаться фактически не у дел, так как студенты 4–го семестра, начавшие слушать хирургию, уезжают. Читать будет некому! В связи с планами отъезда приостановил переговоры с госпиталем и сейчас еще не могу найти правильного решения. По новому варианту мне предлагают мобилизоваться, но это значит порвать связь с институтом, что для меня очень тяжело. Завтра будем вместе с начальником искать лучшее решение. Итак — до завтра.
18 апреля 1942 г. Еще две недели прошли. Наконец — то расцвела настоящая весна. Город очистился, подсох, приосанился. С 15 апреля пошел трамвай. Пущено пока пять маршрутов, но и то приятно. Правда, попасть в трамвай очень трудно, откуда — то вновь появились люди, но все же приятны звуки бегущего трамвая. Эти две недели прошли спокойно, без налетов, хотя погода — и днем и ночью — казалось бы вполне благоприятствовала им. Усиленно поговаривают и готовятся к химическому нападению. Неужели и это еще предстоит испытать?! Нынешнее затишье подозрительно. С фронта ничего радикального не сообщается. Все в каком — то напряженном ожидании. Оптимисты ждут чего — то необычайного к 1–му мая, но как — то не верится в чудеса… Вчера меня срочно вызвали домой по поводу сердечного припадка у отца. Он выписался 15–го из больницы, а вчера, после домашней возни, приступ сердечной астмы. После пантопона с камфорой состояние улучшилось и сегодня он опять в больнице. Мама тоже еще здесь — теперь оба уже до 1–го мая не уйдут домой. От Муси давно нет никаких известий — не знаю что и думать. Здорова ли Ирусенька? Манечка уехала 5–го, и до сих пор от нее ничего. Известно лишь, что озеро она проехала благополучно. В клинике работы снова немного, но все же появились первые аппендициты — признак миновавшего голода. Оперируем уже в предоперационной, но по — прежнему без стерильных халатов, в одних перчатках. С госпиталем я уже договорился — должен был начать работу с 15–го, но начну, по — видимому, с 20–го. Буду работать вольнонаемным. В институте жизнь внешне продолжается, но по существу никаких занятий нет. Лишь Совет собирается регулярно, выслушивает диссертации и ученые доклады. 8 апреля уехали теоретики, но часть из них осталась (Павлов, Гефтер, Пальчевская), так что считается, что институт весь остался в Ленинграде; пока об отъезде уже не говорят, хотя Страшун по — видимому хочет уехать. Мне лично не хочется уезжать, хотелось бы скорей перетащить семью сюда. Настроившись остаться, я приохотился ко всяким покупкам: это просто интересно для памяти об этих днях. Какая удивительная переоценка ценностей происходит на наших глазах! Вчера я купил дорогие портьеры за 4 рубля — за 4 кгр. хлеба! Дорогие рояли и пианино можно свободно купить за 6–8 рублей — 6–8 кгр. хлеба! Прекрасную стильную мебель — за ту же цену! Отец приобрел неплохое осеннее пальто за 200 гр. хлеба. Зато в денежном выражении продукты крайне дороги — хлеб снова 400 руб. кгр., крупы 600 руб., масло 1700–1800 руб., мясо 500–600 руб., сахарный песок 800 руб., шоколад 300 руб. плитка, коробок спичек — 40 руб.!! Но при всем этом мы сейчас не голодаем и во многих отношениях живем сытнее, чем «за кольцом». Последние два — три месяца город снабжается неплохо, выдается все, что предусмотрено по карточкам. Я уже приостановил потерю веса и даже начал понемногу набирать потерянное. Зато в городе дают себя чувствовать авитаминозы, особенно С. Пошли различные формы цинги.
26 апреля 1942 г. Вчера и третьего дня мы снова испытали осенние прелести — город подвергся ожесточенному налету воздушных «гостей». Снова хлопки зениток и это незабываемое ощущение толчка снизу от близко падающей бомбы с качанием мебели через несколько секунд. Раненых на этот раз не привозили, бомбы падали в другом районе. А сегодня знаменательный день — возобновило свою работу хирургическое общество Пирогова. Приятно было вновь побывать в знакомой среде, хотя и значительно поредевшей: «Иных уж нет, а те далече…» Избран новый президиум — Н. Н. Петров, все такой же несравненный Петров, ныне лауреат Сталинской премии, — Куприянов, Самарин, Виноградов. Впредь Общество будет собираться по воскресеньям через 2–3 недели, если не помешают «воздушные поцелуи»… Мои личные дела за истекшую неделю мало изменились. В госпитале все еще не работаю, возникли некоторые технические осложнения с моим оформлением, не знаю, удастся ли их преодолеть. Очень бы хотелось окунуться в большую хирургическую работу в надлежащих условиях. В больнице все еще этих условий нет, хотя жизнь с этим не считается. 26–го после артобстрела привезли целую серию тяжелых раненых, в том числе девушку семнадцати лет с открытым пневмотораксом под самой левой ключицей, ранение почки, брюшной полости. Наладил стерилизацию в предоперационной — стало несколько приятнее работать. Отделение чистится к 1–му мая и скоро примет человеческий вид. Да и весь город преображается — теплая, дружная весна осушила улицы, вскрылась Нева и вечерами было так приятно смотреть на заходящее солнце… А сегодня опять зима — с утра выпал снег и весь день дует ветер: близится ладожский лед. Снова поговаривают об эвакуации, только у меня все больше крепнут оседлые настроения. Все больше хочется остаться и встретиться со своими любимыми здесь, дома, на Марата. Все чаще рисую себе картину встречи, обдумываю убранство квартиры к их приезду, мечтаю о дне рождения дочульки, который так хочется провести в мирной обстановке. Это будет десятилетие Ирусеньки! Какая она сейчас? Часто думаю и плохо представляю себе ее выросшей. От семьи уже около месяца нет никаких сообщений. Но письма вообще хуже стали поступать. Нет ничего и от Манечки, а сегодня ровно три недели с момента ее отъезда. Быть может теперь они уже сидят за столом в Юматове и рассказывают о нашей жизни!..
30 апреля 1942 г. Итак — завтра уже первое мая. Время по — прежнему быстро летит. Дни идут размеренно, и хотя работы все еще немного, дни проходят незаметно. «Все пройдет — и разлука пройдет». Все острее и острее тянет к семье. А между тем неизвестно, что нам сулят майские дни. В ночь на сегодня шел жесточайший обстрел нашего района, пожалуй самый сильный за все время. За три часа было выпущено 65 снарядов! Каждые три минуты с немецкой аккуратностью слышался выстрел, через 6–8 секунд сильнейший металлический свист и скрежет снаряда и оглушительный разрыв, от которого содрогалось все здание. С чувством безотчетного страха ждешь следующего удара, который, может быть, придется в тебя!.. Как беспомощно, притаившись, лежат люди, покорные своей судьбе! А снаряды действительно ложились совсем близко — метров 200–300 от больницы. Какова — то будет сегодняшняя ночь?! А утром снова спокойный город, по — праздничному подтянувшийся и подогретый весенним солнцем. В 2 часа дня короткая тревога, залпы зениток и вновь весенняя тишина. Сейчас теплый весенний вечер, в небе беспрерывный гул наших самолетов — их теперь стало много больше, и вылетают они с началом тревоги, а не как раньше лишь с окончанием ее. Настроение у ленинградцев явно повысилось. К празднику выдали очень много продуктов, а именно: сыра 600 гр., колбасы 300 гр., вина 0,5 л, пива 1,5 л, муки 1 кгр., шоколада 25 гр., табаку 50 гр., чаю 25 гр., сельдей 500 гр. Это помимо всех текущих выдач — мяса, крупы, масла, сахара.
