Сусанна Георгиевская - Фея горького миндаля
Грузовик подпрыгивал на ухабах. Мама и Галя сидели в открытом кузове на мешке с картошкой или на запасном колесе, обе в ситцевых платьицах, сшитых бабушкой, и держали друг друга за руки.
Галя смеялась. Когда машину подбрасывало, она кричала: «Ой, мама! Ай, мама!»
Ей хотелось, чтобы видели весь двор, вся улица, весь город Куйбышев, как они с мамой катаются на машине. Машина тряслась на неровном булыжнике мостовой. Их обдавало пылью.
— Спасибо, товарищи, — говорила мама.
Машина вздрагивала и останавливалась.
— Галя, скажи и ты спасибо.
— Спасибо! — кричала Галя, уже стоя на мостовой.
Вверху улыбались красноармейцы.
Один раз, когда Галя с мамой гуляли по улицам города Куйбышева, они увидели, как в трамвай, идущий к вокзалу, садились пятеро молодых красноармейцев в полном снаряжении. Должно быть, они уезжали на фронт.
Красноармейцев провожали колхозницы. Колхозницы плакали и целовали своих сыновей и братьев. Вся улица вокруг них как будто притихла. Люди останавливались и молча покачивали головами. Многие женщины тихонько плакали.
И вот трамвай дрогнул. Нежно звеня, покатил он по улицам города Куйбышева. За ним побежали колхозницы, что-то крича и махая платками.
Галя с мамой стояли на краю тротуара и смотрели им вслед.
— Галя, — вдруг сказала мама, — я не хотела тебе раньше говорить, но, наверно, уже пора сказать: я тоже скоро уйду на фронт.
— Уйдешь? — спросила Галя, и глаза у неё стали круглые и мокрые. — На фронт? Без меня?
Глава вторая
Через неделю Галя и бабушка провожали маму.
На вокзале толпились люди.
Бабушка подошла к пожилому военному и сказала:
— Товарищ военный, дочка моя на фронт едет. Единственная. Молоденькая совсем… Будьте уж столь любезны, если вы едете в этом поезде, не дайте её в обиду.
— Напрасно, мамаша, беспокоитесь, — ответил военный. — Какая тут может быть обида!
— Ну, вот и хорошо! — сказала бабушка. — Благодарствуйте.
Стемнело.
На вокзале зажглись огни. В их жёлтом свете сиял, как лёд, сырой от дождя перрон.
Поезд тронулся. Бабушка побежала за вагонами.
Она кричала:
— Дочка моя! Доченька моя дорогая! — и хватала на бегу проводницу за рукав, как будто от неё зависело уберечь здоровье и счастье мамы.
А мама стояла в тамбуре за проводницей и говорила:
— Мамочка, я ведь не одна, неудобно… не надо, мамочка!
Поезд ушёл в темноту. Галя и бабушка еще долго стояли на перроне и смотрели на красный убегающий огонёк.
И тут только Галя поняла, что мама уехала, совсем уехала. Без нее. И громко заплакала. Бабушка взяла её за руку и повела домой. Тихо-тихо повела.
Бабушка не любила ходить быстро.
Глава третья
А мама в это время всё ехала и ехала.
В вагоне было почти совсем темно. Только где-то под самым потолком светился, мигая, фонарь. И с той стороны вместе со светом шли облака махорочного дыма.
Все скамейки были уже заняты. Мама сидела на чемодане в коридоре вагона, увозившего её на фронт. И ей виделось, как бабушка бежит за поездом в своём развевающемся платке, и виделось ей круглое личико Гали, её растопыренные руки, пальтишко, перехваченное под мышками тёплым вязаным шарфом, и ножки в маленьких тупоносых калошах… И она шептала, как бабушка: «Дочка моя, доченька моя дорогая!..»
Поезд шёл мимо голых деревьев, шумел колёсами и катил вперёд, всё вперёд — на войну.
Глава четвертая
Есть на свете суровый, холодный край, называемый Дальним Севером.
Там нет ни лесов, ни полей — есть одна только тундра, вся затянутая ледяной корой. Море, которое омывает этот студёный край, называется Баренцевым. Это холодное море, но в нём проходит тёплое течение Гольфстрим, и от этого море не замерзает. Там стоял во время войны наш Северный флот.
Галина мама получила приказ быть связисткой при штабе флота. Штаб связи помещался в скале — в самой настоящей серой гранитной скале. Матросы вырубили в ней глубокую пещеру. У входа всегда стоял часовой, а в глубине, под тяжёлым каменным сводом, девушки-связистки днём и ночью принимали и передавали шифровки.
«Вот если бы моя Галя увидела, куда я попала! — иногда думала Галина мама. — Какая тут пещера, какие скалы! Когда будет можно, я ей про это напишу».
Но война шла, и писать обо всём этом не полагалось, да и маме некогда было писать длинные письма. То нужно было стоять на вахте, то дежурить на камбузе (так у флотских называется кухня), то ехать по заданию начальника в город Мурманск или на полуостров Рыбачий, где держала оборону морская пехота и где шли в то время самые горячие бои.
Глава пятая
И вот однажды Галина мама поехала верхом, на лошади отвозить важный пакет в боевую охрану Рыбачьего полуострова.
Вокруг неё было огромное белое поле, пустое и ровное. Только далеко, там, где земля упирается в небо, стояли неровными зубцами горы. Это был хребет Тунтури.
Нигде не росло ни деревца, ни кустарника. Снег и камни лежали на белой равнине. И шёл по равнине колючий ветер, бил в глаза лошадёнке и Галиной маме. И так было пусто кругом! Даже птицы не было видно в синем небе.
Есть на свете такая суровая земля — ваша! — часть нашей Родины. И за неё на войне проливали кровь.
Лошадь проваливалась в сугробах, уходила в талую воду по самое брюхо.
С правой стороны в тундру врезался залив. Берег был однообразный: щебень и галька.
— Ну ты, пошла, пошла! — понукала Галина мама свою лошадку.
И вот они выбрались к самому заливу — лошадь со взмокшим брюхом и мама в разбухших от воды сапогах.
Залив был гладкий, как лист глянцеватой бумаги. Высокое, синее поднималось над ним небо. От синевы щемило в глазах и в сердце — так чист, так спокоен был небесный купол.
И вдруг воздух дрогнул. Откуда-то со стороны Тунтурей прилетела мина. С грохотом брызнули в небо камни и снег.
Лошадь прижала уши, и мама почувствовала, как она дрожит.
— Ну, старушка, родная, гони! — закричала мама и изо всех сил пришпорила лошадь.
Лошадь дёрнула, кинулась вскачь, хрипя и спотыкаясь. А вокруг них земля дрожала от новых взрывов.
Это фашист, который засел на сопках, обстреливал сверху подходы к нашим землянкам, чтобы никто не мог ни подойти, ни подъехать к ним.
Не успела мама отъехать от первой воронки и десяти метров, как что-то словно стукнуло её по плечу. Лошадь всхрапнула, взвилась на дыбы, а потом сразу упала на снег, подогнув передние ноги.
Мама сама не знала, долго ли она пролежала на снегу. Время было весеннее, солнце в тех краях весной и летом не заходит, и она не могла угадать, который теперь час. А часы у неё сломались.
Она очнулась не то от боли в плече, не то от холода, не то просто так. Очнулась и увидала, что лежит на взрытом снегу, рядом со своей убитой лошадью.
Маме очень хотелось пить. Она пожевала снегу, потом потихоньку вынула ногу из стремени, поднялась и пошла вперёд. Рукав куртки совсем намок от крови. Её тошнило. Но мама не возвратилась в штаб и даже ни разу не обернулась, не подумала, что можно возвратиться. Она шла вперёд, всё вперёд, одна в пустынном и белом поле. А вокруг неё тундра так и гудела от взрывов. Мёрзлые комья взлетали до самого неба и, дробясь на куски, валились вниз.
Мама шла очень долго. Она с трудом переставляла ноги и думала только одно: «Ну, ещё десять шагов! Ну, ещё пять! Ну, ещё три!»
Она сама не поверила себе, когда увидела наконец, что беловато-серые зубцы гор совсем близко подступили к ней. Уже виден и жёлтый дым наших землянок. Ещё сто раз шагнуть — и она пришла.
— Пришла!.. — сказала мама и упала в снег: ей стало совсем худо.
Минут через сорок бойцы заметили издали на снегу ее чёрную шапку-ушанку. Когда маму подняли и понесли в санитарную часть, её раненая рука свесилась с носилок и, словно мёртвая, поволоклась за ней по высоким снежным буграм.
В санчасти на маме разрезали куртку, а под курткой нашли пакет, который она принесла из штаба.
Глава шестая
В Куйбышеве бабушка и Галя получили письмо — не от мамы, а от начальника госпиталя.
Сначала они очень испугались и долго не могли понять, что там написано. Но потом всё-таки поняли, что Галина мама ранена, упала с лошади и чуть не замёрзла в снегу.
— Так я и знала! Так я и знала! — плача, говорила бабушка. — Чуяло моё сердце!
— Моя мама ранена, — рассказывала Галя во дворе. — Мы так и знали!
Соседские девочки, которые отправляли подарки бойцам на фронт, сшили для мамы кисет и вышили: «Смело в бой, отважный танкист!» Они не знали, что Галина мама была связисткой.
Кисет с махоркой девочки отдали Галиной бабушке. Бабушка высыпала махорку и положила в кисет носовые платки, гребешок и зеркальце.
