Катерина Грачёва - Дневник папиной дочки
Осмелюсь также пригласить тебя, когда выздоровеешь, к себе — увы, пока что с самыми эгоистическими целями. Какой я мастер писать, ты уж видишь из этого ужасного письма, оно все не о том, о чем я хотел сказать. Если я таким же слогом сотворю свою кандидатскую, боюсь, умные дяди в галстуках меня плохо поймут. Так вот не захочешь ли ты мне помочь в этом многотрудном деле, если ты вправду «помираешь от безделья», как ты однажды говорила.
Желаю тебе скорейшего выздоровления и всего самого хорошего.
С заправдашним почтением, Ведронбом, совершенно твой (насколько это можно сказать о человеке, который и носа не высовывает из своих бумаг).
14 августа
Папа знает, что некоторых вещей из меня клещами не вытянешь. Поэтому он сам приходит, когда мне нужна его помощь. С одной только разницей — если раньше он сидел в кресле в стареньком свитере и тихо качал меня на коленях, то теперь он приходит ко мне походкой царя по светлой лестнице среди пространств, точно инженер небесного какого-то НИИ. Может, это смешно звучит, но я не знаю, как это еще описать.
— Пойдем и выберем тебе мужа, — сказал папа. Я сначала не поняла его и запротестовала. Какого еще мужа, папа, делать мне больше нечего, какого-то там мужа выбирать!
— Пойдем, — настаивал папа. — Если ты не захочешь, не выберешь ни одного. Только помни, что сказав «нет», вернуться обратно уже не сможешь.
Мы вышли в огромный круглый зал, очень светлый, со множеством зеркальных дверей. Они искрились разноцветными бликами.
— Начни с любой, — сказал папа. — Просто пожелай за нее заглянуть, и все. Времени у нас достаточно. Если это будет не он, мы просто пойдем дальше.
Делать нечего, я выбрала одну из дверей. И комната стала видна так, будто я уже в ней. И там были я и Ведронбом! Я ахнула и чуть ли не закричала папе, что это ведь и есть Ведронбом, но папа ответил:
— Не торопись. Смотри лучше.
Я стала смотреть. Они были радостные — эти Ведронбом и Женя. Они сидели на берегу речки и держались за руки. Их окутывала нежная розовая дымка. Они были очень добры и ласковы друг к другу. Глаза их светились тихим счастьем. У ног их возился смешной карапуз. Он пытался ползти за муравьями по траве, старательно копируя их движения, падал и опять полз.
И вдруг пространство расширилось, точно развертка небесной карты. И где-то бушевали пожары. Где-то гудели смерчи. Где-то истязали детей, где-то глушили рыбу, где-то шла война и девочки стояли на панели, где-то умирал с голоду ученый, а эти двое с ребенком сидели в розовом тумане и были счастливы.
Мне стало горько, и я сказала:
— Пойдем отсюда.
— Не торопись. Посмотри: они никому не делают зла. У них ребенок. Это много. Он вырастет похожим на них, посмотри, как любознателен. Это они помогают ему стать таким. Что толку им оборачиваться на пожары, когда они все равно не в силах изменить мироздание? Они могли бы прожить поодиночке, а тут они вместе. Не торопись. Помни, если ты скажешь «нет», мы уже не сможем вернуться назад.
Я еще раз поглядела на эту слепую идиллию. Ради тебя, Ведронбом, ради тебя, папа, ради всей правды космоса — нет, нет, нет!
Комната растаяла. Мы стояли в зале.
— Куда дальше, Женя?
— Никуда. Я же сказала, что мне не нужен муж. Я просто люблю тебя и Ведронбома. Зачем лишние сложности?
— Ты плохой исследователь, если отказываешься открывать двери неведомого, — сказал папа.
Я вздохнула и выбрала другую дверь. И там опять был… Ведронбом! Только совсем другой. Маленькая кухонька, почти как наша. Стол завален бумагами. На плите варится суп-лапша. Женя сокрушенно трясет квитками за жилье. Саша берет чистый лист и выводит на нем какие-то подсчеты. Я знаю, о чем они говорят, я видела это сто раз. Сейчас он скажет, что месяц без телефона — это не смертельно, а еды ему нужно минимум, он страдать не будет. И смета точно уложится в рамки. Он погладит жену по голове, она пойдет стирать, он вернется к бумагам. (Папа, я все еще не смогла выпросить у мамы тот чемодан с бумагами, который она все порывается выкинуть. Как бы она или ее жених не сделали этого за наш отъезд).
Рядом сидит Вовка, грызет ручку, пишет сочинение. «Мои родители лучшие в мире. Я их люблю и стараюсь радовать оценками. Но вот маме надо помогать сделать табуретку, и я пошел помогать, вместо того чтобы сочинять, как я хорошо помогаю. И если вы мне поставите тройку, я не обижусь. Ведь сам я знаю, что лучшее сочинение в мире то, которое сделаешь по правде, а не на бумаге». Интересный мальчик. Начинает колотить табурет. Саша подбирает ноги, чтоб ему не мешать. За окнами серый закат…
— Пап, пойдем отсюда.
— Ты боишься бедности? Но здесь пишется важный труд, нужный людям. Это трудовой быт семьи. Ты думаешь, где-то жизнь будет ярче?
— Нет. Не хочу. Я всю жизнь думала о том, что я этого не хочу. Папа, честное слово, ну не любите вы друг друга! Зачем это надо, папа?
Папа пожимает плечами. А я ищу дверь поярче — вот эта!
И попадаю в комнату, где царит единение и полет.
Они спорят и смеются, они нашли нужную линию. Теперь они погрузятся в ее разработку с головою. На стене быстро вертятся стрелки часов, и уменьшается большая пачка кофе на подоконнике. Приходит со школы бойкий лохматый Вовка; вот он уже состряпал родителям блины, которые те уплетают не отходя от стола; вот он погонял мяч и прикрыл дверь, но не спит — у него захватывающая книга. Вот уже три часа ночи, Саша гонит Женю спать, Женя теребит Вовку, впрочем, ненавязчиво, но через полчаса засыпает и он. Вот утро, отец будит сына, тот нехотя умывается и уходит (книга с собою, будет читать все уроки напролет под партой и схлопочет двойку, но двойки — это чепуха, его никто не накажет, сегодня двойки, а завтра пятерки). Теперь спит папа, мама мучит компьютер. Потом последние совместные поправки — победа! Они счастливы; они дружно творят суперобед с первым, вторым и третьим; пока мама не видит, папа капает себе в чашку корвалол; а потом засыпают вобнимку на диване, счастливые и боевые, как будто им двадцать. Приходит Вовка, накрывает их пледом и идет есть обед, параллельно дочитывая книжку. Вид у Вовки кисловатый, но не из-за двойки, он намешивает себе чаю с малиной и глухо кашляет…
— Папа, нет, уйдем.
— Женя, ты входишь во вкус. Помни: ты не сможешь вернуться обратно.
— Нет, дальше, дальше…
Калейдоскоп других комнат. Все не упомню, много, много…
Были богатые меценаты, учредившие научную стипендию. Но глаза их излучали печальный осенний голод.
Были которые ругались вусмерть, на людей не похожи, и все из-за высоких принципов.
Были два потных тела с прерывистым дыханием. Помню, на них я смотрела долго. Чтобы понять и запомнить.
— Папа! Это — обязательно?
— Здесь бесконечное число комнат, Женя; в этом крыле — обязательно, в том — нет. Но не ищи, которая комната лучше. Ищи ту, которая твоя. Я в свое время выбрал свою. И потому никогда о том не жалел, что бы там ни было. Никто кроме тебя этого не сделает. Ищи, закрытых дверей тут нет…
И вот я здесь. Тикает будильник, поет птичка на окне, время к закату. Температура 36,9. Пульс 70. (Давно пора!) Я вижу, как Женька чертит строки в дневнике. Слышу, как где-то внизу звякают кастрюльки. Знаю, что Ведронбом сидит у себя за столом с бумагами. Мы с ним отыграем эту комнату, которая наша, раз это зачем-то нужно. Отыграем, набьем всяческих шишек познания и наконец придем туда, к папе, где все светлое и настоящее, не то что здесь.
Но вот самое удивительное, что даже здесь можно встретить настоящее и любить его. Может быть, в этом и есть главная задача — увидеть, увидеть сквозь всю чехарду будней… А то ведь только подумать, что ничего этого могло не произойти. «Было ощущение Ивана-царевича, пославшего стрелу в болото».
А вообще, какое счастье, что у меня есть папа.
17 августа
У Саши опять беспорядок на полках. Он очень обрадовался, что я могу ему помочь. Работу свою он запустил до безобразия. Так что второй день сидим формулируем, и спим по очереди. Но в соответствии со строгим режимом — это было мое условие. У меня, к сожалению, режим строже, из-за прошедшей болезни. Вообще на будущее надо продумать систему культурного отдыха. 15 минут классической музыки каждый день — это не так уж затратно. Также надо всегда иметь резерв полуфабрикатов. И вообще надо делать все заранее и иметь резерв на непредвиденное.
Решили сделать перерыв в полчаса, Саша убежал в продуктовый магазин, и опять явился под окном Петька со своим «тестом». Я сказала ему, что пусть зря не надрывается, поскольку «жениха» нет дома, и теста тоже нет, но вот конфет дать могу, — и дала немного конфет.
Но — время.
20 августа
Последний срок сдачи текста сегодня. Мы сидели уже без всякого режима до самого утра, умучили компьютер, так что он дважды зависал. Саша еле причесался и убежал. А я сейчас вот как упаду, как усну тут посреди книг…
