Кристина Ятковская - Сыр (сборник)

А потом я увидел кого-то на дороге, это был Оскар, тогда я ещё не знал, что это он. Дорога была пустая, он поравнялся со мной, и я спросил, нет ли у него сигареты. Без особой надежды спросил, потому что хоть он и был повыше, чем я, но лицо совсем детское. А у него было много, и я закурил, а он зачем-то забрал мою травинку; если бы не это, я бы и не обратил внимания и не рассказывал бы ему потом про своего динозавра и про всё остальное. Он назвал меня Эм по первой букве, мне понравилось, что коротко и приятно говорить. И потом мы говорили каждый день, и всё это было так в новинку, что кто-то меня слушает, я без этого уже не мог. Сам он почти не рассказывал, постепенно я узнавал что-то про него, и это что-то будило ещё больший интерес, окружало, как спираль, открывалось по чуть-чуть, остальное я додумывал. Это самое интересное, додумывать.

Всё только началось

Блокнот 60 л. на пружине тв. обл.

Оскар (подчёркнуто) (пропущена первая страница)

Если бы я совсем исчез, из себя исчез, из чужого сознания, из знакомых, из его сознания, из своего, что бы тогда было?

Если я не пойду в школу, но школа эта будет стоять, чёрт с ней, где буду я?

Когда меня не будет, я не узнаю об этом, так как же проконтролировать?

Если я пойду по шоссе и не остановлюсь, так и буду идти, будет ли это правильным местом для меня или для кого-то ещё?

Если я вижу кого-то, видит ли он меня так же, как я вижу его?

В какую сторону лететь?

Как сделать, чтобы всё исчезло?

Как сделать, чтобы началось заново и без меня?

Со мной всё продолжится или завершится?

Какие ингредиенты?

Место, которого как бы и нет на карте.

Взрыв – не конец. Конец – это когда ты сам исчезаешь.

Запятые, запятые.

И

Лида сидит за столом и смотрит в окно, занавески шевелятся, она выводит карандашом в тоненькой ученической тетрадке: Оскар, первая с ним встреча.

Откладывает карандаш в сторону, застывает, забывает о нём; карандаш падает и ломается, она сидит неподвижно.

Очнувшись, стирает всё начисто.

Да (Нет)

Я представляла тебя, но не таким я тебя представляла, другим, неправильным, хотя мне-то казалось, что правильней некуда. Ты был всегда разным, человеком ли, привидением ли, чем-то ещё, и я узнала тебя по глазам, иначе не получилось бы. Я тебя помнила, а ты меня нет. Ты был раньше, чем я. Вначале ты, а потом колесо, вода, велосипеды. И я не знала, для чего я, а когда увидела, поняла, что я вот для чего, что я для тебя, и мне этого достаточно знать. Другого знать ничего не нужно, ни математику, ни падежи, ни какой сегодня день, всё сделалось такое маленькое, а я стала больше деревьев; ты ослеплял.

Ты увидишь, если я напишу тебе? С обратной стороны глаз я не перестаю тебя видеть. Если я напишу тебе, что я напишу? Что ты прочтёшь во мне, моих буквах, если я не напишу, если не я, если?

Это из потайной двери парка, я буду ждать, всё время ждать, каждый день, буду рождаться, у меня всегда будет день рождения. Ида, а вокруг неё жасмин. Мы станем деревьями, я помогу, знаю, что делать. Тебе не будет страшно. А мне так страшно без тебя, так страшно стало одной, а раньше не было. Если я напишу тебе, ты найдёшь для меня место, для моих букв, я очень большая стала, ты найдёшь меня?

Я счастливая, наверное, очень. Рыбы поют, я теперь слышу их, и солнце громкое, я вот-вот дорасту до него и взгляну на тебя.

Утром

– Показать тебе ядерный взрыв?

Оскар кивнул, и я налил молока в чай. Мы склонились над чашкой, и какое-то время наблюдали, пока внутри не стало равномерно мутно и неинтересно.

– Будешь?

Он поморщился. Какая гадость, пей сам.

Я пожал плечами.

Парк (Я ничего не знал)

В тетрадке были цифры, и они никак не считались. Оскар только что ушёл, надо было бы попросить его о помощи, он в этом лучше понимает. Я посидел ещё какое-то время над непобедимыми расчётами, потом убрал их подальше, насовсем, и вышел на улицу, куда меня тянуло. Там снаружи были редкие голоса детей, громкие – птиц, и ещё самые спокойные – деревьев. Когда я вышел, то всё было пусто, остались шуметь только тяжёлые зелёные ветки, ветер гладил кожу, я никому не был нужен, кроме цифр, да и им, если честно, не очень.

Дошёл до парка, ноги сами туда принесли, а дальше по узеньким дорожкам. Не то чтобы я чего-нибудь искал, скорее всего, это меня что-то искало. В голове сама собой напевалась мелодия, руки сами срывали случайно попадавшиеся жертвы-листья, а мысль из чернеюще-серой делалась светлее, примерно как песок.

Я дожил до того исторического момента, когда у парка уже есть конец, когда он не бескрайний, как ты привыкаешь думать, а с чётким контуром, то есть, его можно где-то обрисовать и понять, что он поддаётся контролю. И я дошёл почти до конца его, до самой дальней части, и думал уже припасть там на траву, и закурить в уединении, и посмотреть на облака (всю дорогу не смотрел на них, а сейчас вспомнил).

Но, чёрт побери. В самой далёкой и одичавшей части парка, посреди всей этой нелепой сирени и жасмина сидела девочка, у неё было розовее, как вата, платье, и песочные волосы; она сидела на земле на корточках и кормила динозавра.

Я остановился. Она обернулась на меня на одну секунду, и я почувствовал в ней разочарование, пришлось сделать вид, что я застыл не из-за неё, а для того чтобы достать сигарету, нужно было не умереть от неловкости. Всё же я зашагал как-то очень ускоренно; это не её динозавр, ясное дело.

Парк (Озарение)

Заканчивалось лето, и занять себя было нечем, точнее, тем, что было – не хотелось, я убегала от всего в парк почти каждый день, и дни были похожи, они всегда похожи. А этот день уже сразу был не похож, потому что я вдруг нашла потайную дверь. Больше не нужно обходить далеко вокруг.

Место было такое дикое, как будто всё в нём росло само собой, без присмотра и без давления ног. Солнце светило изо всех сил, я шла медленно, потому что почти ничего не видела, всё равно, что идти ночью или без глаз, вот только совсем не страшно, как если бы каждый шаг правильный.

Я села под сиренью, которая от своей свободы из куста стала деревом, солнце проникло под закрытые веки и там и осталось, я закрывалась от него ладонями, в глазах были фигуры из калейдоскопа, сначала очень много мелких, потом они стали складываться во что-то одно, непонятное. Потом кто-то сказал – привет; я открыла глаза, но всё равно ничего не увидела, всё было белое. Кто-то сказал – это моё любимое место. Я заморгала, но всё ещё видела калейдоскоп. Кто-то сказал – сейчас дождь пойдёт. Я сказала – неправда. Кто-то сел со мной рядом и дал мне сирень. Я сказала – спасибо. И всё увидела. Я сказала – как тебя зовут? Он ничего не ответил. Я сказала – это место для всех. Он пытался справиться с ветром, который подул очень сильный. Я сказала – как тебя зовут? Он сказал – Оскар. И повторил – сейчас дождь пойдёт, тебе нельзя намокнуть. Я засмеялась просто так. На нос упали капли. Он сказал – вот видишь. На волосы упали капли. На лоб, на глаза. Я высунула язык, и капли стали падать мне в рот. Он сейчас кончится. Мне нужно идти. Не уходи – я подумала, но не решилась сказать. Привет. Когда уходишь, нужно говорить – пока. Он не ответил, я смотрела, как он идёт, думая, обернётся он или нет, не в силах пойти следом, всё так же сидя под сиренью, которую колотил дождь. Потом капли кончились так же внезапно, как кончились узоры в глазах, Оскар стоял далеко, глядя куда-то вверх, потом в сторону, потом он обернулся, я засмеялась про себя, привет, ему уже было не слышно, он что-то сказал, я крикнула – что? Он помахал рукой. Я помахала его сиренью.

Солнце было на моей стороне и быстро сушило платье, которое я взяла без спросу, оно тогда было новое, и я отличалась от вчера.

Я поставила сирень в стакан и смотрела на неё, говоря себе, что ищу цветы с пятью лепестками, но я не искала. Потом и ей уже была не нужна вода, и я оставила её высушиваться между страницами толстой книги из шкафа. Но какой же это был том? Спустя столько дней я пересмотрела, кажется, их все, и не нахожу, и в глазах калейдоскоп из всей той воды, что ушла из моего платья и из волос, и из свежей сиреневой веточки.

Оскар?

Точная геометрия звуков и форм: дерево

Прямая, она же граница видимости, она же грань, водораздел твёрдого и газообразного состояний

На её поверхности пусто и только одно дерево

Корни идут вниз, листья стремятся взлететь, но держатся, тянутся, тяготеют

Дерево растёт силой мысли (моей?)

(нарисовано дерево, вода, горизонталь)

Дерево растёт затаив дыхание (чьё?) под своей тенью

Дорастает до

Для того чтобы (где?)

Идеальный взрыв оставляет листья только для одного

Я кругом не прав

Отлив

Взлётно-посадочная полоса и серо-голубое небо, на котором глаза что-то дорисовывают, мы одновременно замолчали. Меня оглушает и накрывает волной. Только что она была далеко, а вот она уже на мне, солёное заливает лицо, уши, нос, во рту солоно, нечем дышать, песок, нет сил зажмуриться ещё крепче, нет глаз.