Жанна Браун - Переправа
Картина видна? Правда, сегодня в казарме нет обычного порядка. Вместе с мундирами старшина принес кипу знаков различия, две пачки иголок и две бобины ниток: черные и зеленые.
— Всем понятно, как пришивать? — спросил он. — Для особо рассеянных повторяю: погоны на плечи, знаки различия родов войск — в петлицы. Увижу следы ниток — заставлю перешивать. Сто раз повторено и объяснено, что внешний вид воина должен соответствовать…
— Плакату, — с простецкой ухмылкой подсказал Юрка Зиберов и подтолкнул локтем самого простодушного на планете человека Рафика Акопяна: гляди, мол, как прапор взовьется… Рафик не понял и спросил удивленно, заикаясь на каждом слове:
— За-ачем толкаешь, а? Я па-па-па…
Солдаты грохнули смехом. Мы смеялись громче, чем следовало, сбрасывая напряжение, в котором пребывали с самого утра. Старшина терпеливо переждал хохот и невозмутимо закончил фразу:
— Уставу. И плакату тоже.
Зиберов подмигнул ребятам и сказал с тяжким вздохом:
— Ну и жизнь, мужики… Все по уставу: и спать, и жрать… А если кой-куда, тоже по уставу?
Старшина весь подобрался, точно приготовился к прыжку. Я думаю, мысленно он взял барьер.
— Чтоб вы знали, Зиберов, чтоб крепко запомнили: шуточки шутить можете надо мной, над кем угодно, если позволят, но устав — святое! В нем каждая строчка солдатской кровью оплачена. Не советую.
— Да ладно, старшина, — примирительно сказал Зиберов, — ну трепанулся от нечего делать… С кем не бывает?
— Не понял, — властно сказал старшина.
В казарме стало тихо… Мы перестали шить и уставились на застывшего посреди казармы старшину и старательно пришивавшего погон к парадному мундиру Юрку Зиберова. Одни смотрели с удивлением: чего, мол, нарывается? Другие хмурились, осуждая. Большинство же наблюдало за развитием неожиданного поединка со спортивным интересом. Я, конечно; знал, что верх должен взять старшина, иначе он не дослужился бы до прапорщика, но мне было интересно: как он это сделает?
Томительное молчание длилось несколько секунд. Возле бачка с питьевой водой маялся тощий остроносый недотепа Павлов, не решаясь поставить кружку на место. Внезапно Зиберов вскочил, уронив мундир на пол, вытянул руки по швам и, подражая Швейку, отбарабанил:
— Так точно, товарищ прапорщик. В армии шутить можно только над собой и еще над тем, кто позволит.
— Во, отчаянный, — завистливо прошептал кто-то сзади меня.
Зиберов продолжал стоять, выражая всей своей упитанной фигурой истовое внимание. Темные наглые глаза его преданно ели старшину: только прикажи — землю буду есть, на смерть пойду… И старшина отмяк. На его бесцветных сухих губах промелькнуло даже нечто вроде улыбки.
— Не резонный ты мужик, Зиберов, — с сожалением сказал он. — Садись, не маячь. Бегунов на соревнованиях видал? Так чтоб ты знал, молодой, кто из них с самого старта жилы в себе рвет — к финишу позади всех приходит.
— А вы кого имеете в виду, товарищ прапорщик, спринтеров или стайеров?
В голосе Юрки было подобострастное ехидство. Держу пари: он был уверен, что старшина не знает этих терминов.
— Тебя, — почти добродушно сказал старшина, не подозревая о западне. — Твоя дистанция долгая, молодой. Не надорвись.
И ушел.
— Абзац, Юрка, — с откровенным удовольствием сказал Мишка Лозовский. — По-моему, старшина тебя сделал.
Парни рассмеялись. Даже те, кто с высоты едва законченной десятилетки считал нашего прапорщика «сапогом».
Зиберов кинул в нашу сторону бешеный взгляд.
— Рано радуетесь, кореши…
В его тоне была откровенная угроза. Честно говоря, комиссар, до сих пор я не обращал на него особого внимания. Мне вполне хватало общения с Колей и Мишкой, да и свободного времени в обрез. Однажды Зиберов подошел было к нам, но Коля отшил его с непонятной мне брезгливостью. Мы с Мишкой тут же забыли этот эпизод, а Юрка, как теперь выяснилось, затаил обиду. Поэтому я и сказал примирительно:
— Что ты злишься? Сам нарывался, сам и получил. Все честно.
— О чем и речь, — подхватил Мишка, — прими, отрок, поражение, как подобает мужчине. Аминь.
Зиберов усмехнулся криво. Неизрасходованная на старшину злость все еще кипела в нем, переливаясь через край.
— Слыхали, мужики, — негромко, сказал он, обращаясь к тем, кто сидел рядом с ним, — слыхали, как за начальство тянут кореши? Вот так лычки зарабатывают.
Мишка рванулся к нему, как сухая петарда, но Коля Степанов успел схватить его сзади за брюки.
— Сдай назад.
— Он же ребят настраивает! Ты что, не слышал?
— Слышал. Не время.
— А по-моему, самое время, чтоб не нарывался.
— Перед присягой? — только и спросил Коля.
Мишка плюхнулся на табуретку.
— Иван, а ты что молчишь?
А что я мог ему сказать? Николай был прав. Не устраивать же переполох накануне присяги? Это был бы достойный финал курса молодого бойца…
А Зиберов торжествовал — последнее слово осталось за ним. Уверен, комиссар, он решил, что мы испугались. Мерки, как вы говорили, бывают разные: у нас одни, у Зиберова другие.
Согласитесь, комиссар, Коля — умница! Как он его почуял… Есть люди, которые о себе никогда не говорят прямо, все больше намеками, полуфразами. Как бы между прочим Зиберов успел внушить простодушным новобранцам, что сам он не так прост, как некоторые думают, что где-то наверху есть связи и если что… уж будьте спокойны, его в обиду не дадут. Да и природа сослепу, не иначе, наделила его ростом и мускулатурой, что в мужской среде всегда высоко ценится. Правда, открыто он еще не успел выступить, да и вряд ли осмелится — в армии с этим сурово, но недвусмысленными намеками на свой отчаянный характер исподтишка давит на психику тех, кто послабее…
Я иногда думаю, комиссар, неужели в повторяемости ситуации закон жизни? Опять судьба, как и в училище, не успев одарить меня друзьями, — одолжила и неприятелем. Для нравственного баланса, что ли? Не хочешь иметь врагов — не заводи друзей? Или это тоже входит в правила игры, о которых вы тогда говорили? В одном я уверен: с Зиберовым нам так просто не разойтись, не та натура. Хотя лично мне и он сам, и его хамское стремление к лидерству абсолютно безразличны.
Итак, комиссар, завтра присяга. Не могу сказать, что я очень волнуюсь, но весь день мне как-то не по себе. Точно сегодня я один, а завтра переступлю некий рубеж и стану совсем другим. Я, конечно, сознаю, что ничего подобного не произойдет, но чувство такое есть и от него не отделаться.
Ребята волнуются, учат на память слова присяги, и от их непрерывного бормотания кажется, что в казарме поселился громадный шмелиный рой.
После обеда Вовочка Зуев встал монументом возле бачка с водой и в тысячу пятьсот пятьдесят пятый раз заставил каждого протопать к нему через всю казарму парадным шагом, прижимая к груди швабру вместо автоматов, которые нам только завтра выдаст из оружейной старшина, и звонким голосом отдать рапорт. И мы орем, срывая от усердия глотки.
Даже Мишка Лозовский сегодня не балагурит, а после стычки с Зиберовым недовольно сник, дуясь на нас с Колей. Оживился он, когда в казарму запыхавшись влетел ушлый парень Сашка Микторчик с коробом разных новостей и сплетен.
День присяги — праздник для всей части. Оказывается, к нему готовимся не только мы. В этот день к новобранцам приезжают родные и знакомые и волокут с собой мешки съестного счастья, уверенные, что в полку солдат морят голодом. И новоиспеченные солдатики объедаются в этот день гостинцами, как в родительские дни в пионерских лагерях. Поэтому у большинства настоящая солдатская служба начинается на следующий день с очереди в медпункт из-за болей в животе.
Все эти сведения нам мрачно выложил старшина Петренко, пытаясь провести среди нас профилактическую работу.
— Не голодные ведь, чего на что ни попало набрасываться? В полку доктор пищу проверяет, а тут… везут что ни попадя, да еще с базара… Свой праздничный обед будет, по науке.
Сашка Микторчик тут же выдал нам свой богатый запас новостей. Он знал все: кто из начальства приедет завтра из округа, меню праздничного обеда, название кинофильма и фамилии артистов областной филармонии, приглашенных на праздник, что Вовочка Зуев перейдёт вместе с ротой в батальон, а начальник штаба полка майор Черепанов ушил в ателье брюки парадной формы — так похудел на последних учениях… Даже старшина был потрясен его осведомленностью, а Петренко удивить надо суметь.
Должен вам сказать, комиссар, что типов, подобных Сашке, мне еще встречать не доводилось. С первого дня Микторчик начал уклоняться от физической работы, жалуясь на боли в ноге, и усиленно хромал, чтобы все видели, как он страдает из-за жестокого радикулита, одолевшего Сашку с той поры, когда он с риском для своей молодой жизни спасал тонущих пограничников в ледовом море. Как попал в ледовое море к пограничникам сам Микторчик, он умалчивал.
