Юрий Афанасьев - В морозный день
— Сатана, бесово отродье! — ругала мотор бабка Пелагея.
Сем Вань был снят с подводных «рифов». Охая и ахая, он свалился кулём в лодку, Аркашка помог ему снять сапоги и ехидно сказал:
— Главное — мотор. Пугор-то, наверное, голый, ни одной ягодки не осталось. Просил же немного подождать… Сегодня вся школа на пугор собирается за брусникой. Вот это да!
— Нужна мне твоя школа, — простонал Сем Вань и, отстранив от руля внука, повернул лодку обратно в Кушеват. — Не осталось во мне никаких силушек, — горестно вздохнул он.
До самого посёлка старик ворчливо обвинял технически не подкованную бабку Пелагею.
ПРО АРКАШКУ
— Аньки, аньки! Мама, мама! — зовёт Ундре. — Смотри, минурэй нацепил на рога солнце.
Стекло вспыхивает иглистыми огоньками, струится через окно золотисто-матовый поток, ласкает широкие крашеные половицы. Солнце борется с морозом, это первый февральский день, когда оно выкатилось из-за горизонта после зимней спячки. Только гордый олень минурэй может поднять солнце, так все считают. Мать бросает шитьё и тоже спешит к окну. Вместе с сыном они мысленно в тундре, там ничего не мешает смотреть на солнце целыми днями. Но первым его встречает минурэй. Недоступный, замрёт он на вершине холма, даже не верится — живой ли. Поднимается холодное солнце, и кажется, будто минурэй нацепил его на рога, как начищенный медный таз.
Минурэй — олень, которого ни разу в жизни не запрягают, петля тынзяна-аркана ни разу не захлёстывается на его шее, минурэй — гордость всего стада. Только в трудные минуты он приходит к оленеводам на помощь.
— Хо-о! Хо-о! Эк, эк! — гортанно созывает пастух оленей.
Пора сменить пастбище, перейти на новые места, где много корма. Олени копытами выбили толстые пласты снега, по самую грудь зарылись в воронки. Быки-олени делают и запасные лунки для оленят, терпеливо дожидаются, когда телята выщипают у них из-под ног ягель. Много сил надо оленю, чтобы разбить плотный слоистый снег, оленёнку это не под силу. А тут пастух зовёт сменить пастбище! Снова пробиваться через сугробы, обрывы, горные речки.
— Хо-о! Хо-о! Эк, эк!
Настораживается стадо, но не решаются олени войти в снега. И тогда на зов пастуха первым откликается минурэй. Поднял голову от разрытой ямы, посмотрел лиловыми глазами с вершины холма, пружинисто сбежал вниз. Неподвижны закинутые за спину красивые рога, как будто это не рога, а тонкий хрусталь на подносе. Длинной строчкой оставил на снегу след до самого горизонта, словно прошил белую простыню. Дорога открыта! Заколыхалось стадо, кустарником, карликовой берёзкой переплелись рога, клином разрезают олени строчку-след. Хоркают телята, разыскивая своих матерей, хруст копыт заполнил долину. Утренние морозные туманы держатся в низовьях на распаренных оленьих языках.
— Хо-о! Эк-эк-эк! — созывает пастух оленей.
Молча смотрят мать и сын через пятнышко на стекле. Тоска сжимает грудь, так хочется сейчас быть в холодной и прекрасной тундре.
— Раз минурэй зацепил рогами солнце, больше ему за горизонтом спать не придётся, — обняла мать Ундре. — Скоро оно так поднимется над тундрой, что большой тёплой лепёшкой закроет верхнее отверстие в чуме дедушки.
Бесформенное солнце пылает за Обью холодным пожаром. Оно так велико, что в него вмещается деревянная школа на этом берегу. Солнце или сказочный занавес? Приоткрой — и увидишь лето.
«А если рассказать Аркашке, — думает Ундре, — он не поверит, что солнце зимой может быть холодным, а ещё и засмеёт. Для него всё известно, ничего особенного нет». Как он смеялся, когда Ундре впервые в школе увидел водяное отопление. Ундре подумал, что это, наверное, добрые духи, прикладывал ухо к горячей батарее и прислушивался — что за волшебная сила там булькает? Без печки, а греет. Зимой в чуме печку топят круглые сутки. Прогорит последнее полено, а злой холод Иськи тут как тут, будто на голое тело с мороза железную малицу на тебя натягивает.
Такой человек уж Аркашка, но Ундре и дня не может без него прожить. Ундре любит ещё заглянуть в журнал «Весёлые картинки». Там и метро, и автобусы увидишь. Аркашку родители возили по большим городам, он на всяких машинах досыта накатался, а Ундре ещё нигде не был. Кушеват ему сначала целым городом показался.
Если бы Аркашка знал, что этот журнал выписывает дедушка Валякси для себя, то, наверное, лопнул бы от смеха. Ему ведь не объяснишь, что дедушка чуть-чуть по буквам читает, а «Весёлые картинки» ему нравятся, там всё понятно. В районной газете он по слогам читает короткие заголовки, а длинные заметки сразу же пропускает и ворчит: «Очень много слов, столько и оленей никогда не бывает».
Аркашка каждое утро бегает на почту и ждёт, когда придёт районная газета «Правда тундры». Его всё интересует про геологов, бурильщиков. Аркашка уже давно решил стать геологом. Он такие вопросы задаёт Ундре, что Ундре начинает завидовать его шишке на затылке.
— Какая высота буровой вышки? — спрашивает Аркашка, хотя сам ни разу не был в тундре и не видел настоящую вышку. Ундре их перевидал множество, были они с дедушкой и на вышке, где работает Фёдор.
— Что такое ротор? — не даёт даже подумать Аркашка и сам же отвечает: — Хе, не знаешь. Это основание вышки, стальной круг, опора.
— А ты залезал на площадку кран-блока?
Ундре поднимался на самую верхнюю площадку. Его чуть не затошнило, руки и ноги стали ватными, непослушными. А Фёдор, посвистывая, расхаживал там, как по земле. Он заметил, что Ундре побледнел, но не стал смеяться, как посмеялся бы Аркашка, а сказал, что с ним тоже так было. Ундре и в голову от страха не пришло спросить, как называется эта площадка.
— Для чего бурильщикам нужен глинистый раствор?
Голова может разболеться от Аркашкиных вопросов. Очень любит похвастать Аркашка, и Ундре спросил однажды:
— А что такое ягель?
— Кто не знает, — не задумываясь, ответил Аркашка, — олений корм, — и выдернул из болотной кочки пучок мха. — Вот.
Тут уж пришлось рассмеяться Ундре. Как же можно не знать таких простых вещей?!
— Ягель совсем другой. Он седой, как борода у дедушки Валякси. И это не мох, а лишайник.
— Правда?
Аркашка на турнике десять раз подтягивается, а Ундре через силу три раза. Аркашка уже с первого класса пытается показать свою силу. Геолог Фёдор про него сказал: кто веснушчатый и курносый, тот всегда петушится, ему всё нипочём. Наверное, пошутил. Однако Ундре очень хотелось избавиться от своей стеснительности, походить на Аркашку. Вместо того чтобы заниматься на турнике, Ундре ладонью поддерживал нос кверху, чтобы курносым стать, шариковой ручкой рисовал около носа веснушки. Аньки заметила, испугалась: «Разве человеку можно издеваться над своим лицом, разве куропатке придёт на ум зимой выщипывать у себя перья?!» Вечером пришёл дядя Миша, кушеватский врач, велел язык показать, всего прослушал и сказал: «Ну?!» Пришлось Ундре всю правду рассказать. Конечно, врача позвала мать. Дядю Мишу все приглашают по разным делам. Он даже у бабки Пелагеи разбирался, почему у них вдруг молоко начало скисать. Бабка заметалась, когда геологи стали брать молоко у других.
— А вы хорошо промываете посуду? — спросил врач.
— Как же, — всполошилась бабка Пелагея и показала на плиту, где одна на другой просушивались банки.
— Так, так, — задумался дядя Миша.
Он, посмотрел корову Милку. Однако корова была как корова, жвачку жевала, и ей было всё равно, что о ней думают.
— Так, так, — сказал дядя Миша и снова спросил: — А где же вы храните молоко летом?
— Да тут вот, в кладовочке, — путаясь в сарафане, засеменила бабка Пелагея, — прохладненько ему здесь.
Когда открыли кладовку, то увидели Аркашку. Всё лицо у него было вымазано сливками. От удивления у дяди Миши сползли очки.
— Ну, если губами в банки… — покачал головой, — то, конечно, молоко будет скисать… Так, так, — загремел он медицинскими инструментами в ящичке, — лечить надо не корову, а вот этого лакомку.
— Не надо мне укол! — завопил Аркашка. — Я не знал, что оно от этого скисает, — и бросился на улицу…
Вообще Аркашка такой человек, который много знает и ничего не знает. А с ним и Ундре делает то, что одному и не придумать. С чужого пальто срезали пуговицы, продели в них толстые нитки — хорошие жужжалки получились.
— Почему ты у себя не отрезал? — строго спросили Ундре.
— А у меня их нет, — пробубнил он.
— Как это нет? У всех есть, а у тебя нет.
— А у него правда нет пуговиц, — сказал Аркашка. — Ундре ведь малицу носит, а на малице пуговиц не бывает. Её раз — и надел…
— Да, да, — согласились в учительской и отправили обоих в класс.
Однако бывает, что и Аркашка может оказаться беспомощным. Ундре понял это в тот день, когда они ходили искать корову за Белую гору. По Оби встречается много разливов — сорами их называют. К осени вода скатывается, и соры походят на огромные блюдца. В заморозки по ним можно ходить, как по асфальту.
