Вера и Марина Воробей - Вечер открытых сердец
– Ужас! – только и сказала Снегирева.
Остальные слушали затаив дыхание.
– Помню, как лихорадочно заработали мои мысли, – продолжала Тополян, проникновенно заглянув в глаза Снегиревой. – «Хорошо, – ответила я, собрав в кулак всю свою волю. – В таком случае, у меня к тебе два вопроса». – «Спрашивай», – милостиво позволил Глеб. «Почему ты выбрал именно меня? Ведь ты же меня совсем не знаешь. Может быть, я совсем не та девушка, с которой стоит связывать навеки свою… судьбу?» Зная о том, что в скором времени мне предстоит умереть, я не могла произнести слово «жизнь». Глеб помолчал немного, будто решая, говорить или нет, но потом все-таки признался: «Ты мне во сне приснилась. И тогда я понял, что должен найти тебя. И нашел. Целый год я следил за тобой. Я очень боялся ошибиться, но вчера я услышал голос. Голос сказал, что я сделал правильный выбор. Еще он сказал, что пора действовать. Поэтому ты здесь». Когда Глеб рассказал про голос, я окончательно убедилась, что он шизофреник. Но легче мне от этого не стало. Я спросила, часто ли он слышит голоса. «Это и есть твой второй вопрос?» – строго поинтересовался он. Но поскольку я совсем не об этом хотела его спросить, то поспешила оговориться: «Нет! Скажи, при чем тут твоя бабушка? Или ты хочешь, чтобы она повеселилась на нашей свадьбе?» Глеб не оценил моего черного юмора и совершенно серьезно ответил: «Бабушка без меня умрет. Кто, по-твоему, будет за ней ухаживать, когда меня не станет?» – «В таком случае, для чего нам так торопиться? – попыталась я ухватиться за соломинку. – Может, пусть все идет своим чередом? Все равно бабушка уже старенькая… И потом, она имеет право умереть собственной смертью. Допустим, голос указал тебе на меня, но ведь он не советовал тебе прихватить на тот свет и бабушку? Ты же не спрашивал, что по этому поводу думает сама бабушка?» Но расчеты мои оказались неверными. «Спрашивал, – сказал Глеб. – Бабушка согласна». – «Я очень рада, – улыбнулась я сквозь слезы. – Ну а согласия невесты, как я понимаю, не требуется?» И Глеб без тени иронии заверил меня, что я правильно понимаю ситуацию: невеста, то есть я, назначена ему свыше, и, стало быть, от меня в данном случае ничего не зависит. Я спросила, известна ли Глебу дата нашей свадьбы. Он ответил, что голос пока не назвал ее, но что я могу не волноваться, это случится очень скоро. Из всего сказанного я сделала один вывод: насиловать меня Глеб не собирается. – По лицу Тополян скользнула печальная улыбка. – Хотя не скажу, что, осознав это, почувствовала большое облегчение. Неизвестно, что лучше: иметь надежду на освобождение, понимая при этом, что тебя могут изнасиловать, или же, не опасаясь за свою девственность, смиренно ожидать смертного часа…
В общем, не стану пересказывать вам его дневник. Скажу лишь, что весь он, от первой до последней страницы, был посвящен мне. Вернее, любви Глеба ко мне. И знаете, несмотря ни на что, это было настоящее чувство. Настолько настоящее и сильное, что, слушая Глеба, я порой забывала, где нахожусь и что в скором времени меня ожидает. Все-таки жаль, что он оказался психом. – Рассказчица издала шумный вздох.
– Слушай, Светка, – подалась Лу вперед всем корпусом, – а он поесть-то тебе давал чего-нибудь?
– Да, – после небольшой паузы ответила Тополян. Казалось, она в чем-то сомневалась. – Там, рядом с банками с огурцами и помидорами, стояли консервы: рыбные, мясные, несколько банок сгущенки…
– А как же ты их открывала? – спросила Каркуша.
Ее всегда интересовали подробности.
– Глеб сбросил мне консервный нож, – пожала плечами Тополян. – Но, если честно, я там почти ничего не ела… Как-то, знаете, не было аппетита…
– Понятно… – протянула Наумлинская. – А воду он тебе давал?
– Да все он мне давал, – несколько раздраженно махнула рукой Светлана. – Разве в этом дело?!
– Нет, конечно, – сказала Лу. – Но все равно интересно.
5
Вопросы, касающиеся потребностей организма, слегка разочаровали Тополян. Она поняла, что где-то совершила ошибку, что внимание слушателей несколько ослабло, интерес чуть погас, иначе бы девчонки не стали спрашивать ее о таких вещах. Нужно было срочно исправлять положение, как говорится, подбросить в камин дровишек. Требовалось добавить в рассказ остроты, подлинного напряжения. Теперь Светлана уже мысленно ругала себя, что придумала всю эту историю с венчанием на небесах, лишив себя таким образом возможности живописать подробности героического сражения с насильником, покушавшимся на ее девственность. Хотя тот факт, что Глеб был далек от мыслей об изнасиловании, полностью соответствовал действительности. Да и дневник Глеба, пожалуй, она приплела напрасно. Нет, на самом-то деле дневник и вправду был, только вот речь в нем шла не о безумной любви Глеба к Тополян, а о его детских переживаниях, связанных с отъездом матери во Владивосток. Да и сама Тополян заинтересовала его исключительно потому, что Глебу она показалась похожей на маму. Впрочем, что толку сожалеть о сказанном. Теперь главное – придумать ударный, незабываемый финал. Да и вообще пора бы уже ей потихоньку закругляться, а то не вечер открытых сердец получается, а бенефис Светланы Тополян. А ведь ей хотелось послушать и чужие откровения. Да, каким-то образом надо было завершать рассказ. И финал его непременно должен был стать мощным, эффектным и по возможности героическим. Все это Тополян очень хорошо понимала и, понадеявшись на собственную фантазию и вдохновение, продолжила свою историю:
– В общем, девочки, чтение дневника продолжалось четыре дня, а на пятый Глеб, опустив в подвал веревочную лестницу, впервые спустился ко мне. Он казался встревоженным. Я не стала ни о чем спрашивать, он заговорил первым. Глеб сказал, что сегодня, пока он ходил в магазин за продуктами, в его квартире кто-то побывал. Сердце мое чуть не выскочило из груди после этих слов. Ведь все это время я втайне надеялась, что меня найдут, хоть и не представляла себе, как, каким образом станет известно, где я нахожусь. Я сказала Глебу, что он, наверное, ошибся, но он лишь отрезал: «Кто-то оставил сок на столике бабушки и еще булку, а на подоконнике следы мужских ботинок». В глубине души я была уверена, что приходили за мной. Конечно, если не знать, что в квартире есть выход в подвал, догадаться об этом невозможно, тем более что люк прикрыт толстой ковровой дорожкой. Изо всех сил я старалась не выдать своих эмоций, но внутри все так и трепетало. Я понимала, что спасение мое теперь стало возможным. Впрочем, слова, прозвучавшие в следующий миг, живо развеяли эти иллюзии. «Мы должны спешить, – изрек Глеб. – Я тебя никому не отдам. Ты уйдешь первой. Я так решил. Потом я позабочусь о бабушке. Я умру последним». С этими словами Глеб достал из кармана маленький бумажный пакетик, развернул его, высыпал белый кристаллический порошок в кружку и, наполнив ее до половины водой, протянул мне. «Пей! – приказал Глеб. – Это цианистый калий. Смерть наступит мгновенно. Ты не успеешь ничего почувствовать». Я стояла не шевелясь, и тогда он поднес кружку прямо к моим губам. Еще секунда, и он бы насильно влил в меня смертоносное зелье. В последний миг я выбила кружку из его рук. «Что ты наделала? – Он смотрел на меня непонимающим взглядом, совершенно без злости. Одно лишь искреннее недоумение. – У меня все было четко рассчитано. На тебя и бабушку. Себя я хотел убить ножом… Что же теперь делать? – На глазах у него навернулись слезы. – Я не смогу зарезать бабушку. Ты сама выбрала этот путь», – сказал Глеб и начал взбираться по лестнице. Я поняла, что через минуту он вернется с ножом. Возможно, тем самым, которым угрожал мне тогда, у газетного киоска… Я не успела схватиться за лестницу. Глеб оказался сильней и проворней. Оставалось одно – ждать. Сидеть и тупо ждать, когда он придет и зарежет меня, как свинью. Атлетическое сложение Глеба, его накачанные бицепсы не оставляли мне никаких шансов на спасение. Уходя, Глеб не выключил тусклую лампочку, сиротливо свисавшую с потолка. Он зажигал ее лишь тогда, когда читал свой дневник. Остальное же время я находилась в темноте, а запах сырости неизбежно навивал мысли о смерти и могиле. И тут, когда крышка люка поднялась и на пол упал конец веревочной лестницы, мой взгляд выхватил из полумрака (поскольку лампочка и впрямь была ватт на двадцать) висящую на стене разделочную доску. Раньше я ее не замечала. Но теперь, увидев, поняла, что такая доска вполне может послужить мне оружием. Она была толстой и очень увесистой на вид. Схватив доску за округлую ручку, я прижалась к стене. Мое оружие оттягивало руку. Доска оказалась тяжелей, чем я могла предположить. Показалась нога Глеба, потом вторая… Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что надо действовать, но заставить себя оторваться от стены и перейти в наступление я не могла. Чувствуя, как силы покидают меня, я сползала вниз по стене. Доску я прятала за спиной. Глеб шагнул ко мне. Я поднялась на ноги. Его лицо казалось безмятежным, и даже улыбка застыла на губах. Приблизившись ко мне, Глеб тихо сказал: «Я люблю тебя и прошу твоей руки. Ты согласна стать моей женой?» Не знаю, что тогда случилось со мной, но губы сами вымолвили тихое «да». И тогда Глеб вытащил из-за пояса нож. «Я скоро приду к тебе, родная! Ни о чем не печалься», – прошептал он побледневшими губами. В следующий миг Глеб замахнулся, целясь мне в самое сердце, совсем близко от моего лица сверкнуло стальное лезвие, я резко присела, схватила прислоненную к стене доску, вскочила и, не дав себе ни секунды на размышление, обрушила свое нехитрое орудие ему на голову. Глеб пошатнулся. Я видела изумление и вопрос, застывший в его глазах. Он будто спрашивал меня: «За что?» Медленно Глеб оседал на пол. Наконец он рухнул на бок. Осторожно я перевернула его на спину, глаза его были открыты и невидящим, изумленным взглядом смотрели сквозь меня… – Тут Тополян прерывисто вздохнула, затем закрыла руками лицо и зарыдала.
