Лидия Чарская - Большой Джон
Лида потеряла голову. Маленькая принцесса упала с неба на землю. Ей дали мачеху! Весь мир стал точно сразу серым, бесцветным в глазах ребенка, считавшего что ее «солнышко» должен был любить ее одну в целом свете…
Лида замкнулась, ушла в себя. Она вообразила себя жертвой мачехи, такой именно, о которых говорится в сказках. Она стала сторониться даже своего солнышка-отца за то, что он предпочел ей чужую «тетю Нелли», светскую барышню, которая, несмотря на всю ее доброту, не сумела найти общий язык с маленькой падчерицей. Лида просто возненавидела ее.
Когда Лиде минуло одиннадцать лет, она в Доме своего отца (они жили тогда в Шлиссельбурге) встретила странного молодого человека, всегда веселого, бодрого духом, и полюбила его, как брата.
Это был Джон Вильканг, сын англичанина, владельца большой фабрики под Шлиссельбургом, только что вернувшийся из Англии, где он блестяще окончил Оксфордский университет. С первого же дня знакомства «Большой Джон» (как он сам себя назвал вследствие необычайно высокого роста) привязался к «маленькой русалочке» — такое прозвище было им дано Лиде — и всячески старался смягчить ее отношение к «новой маме». Это однако плохо удавалось ему: Лида ненавидела последнюю до тех пор, пока сама судьба не дала совершенно новый оборот делу.
Это случилось в то время, когда Лида была воспитанницею одного из младших классов института. В страшную для института зиму две воспитанницы заболели тяжелой формой оспы. Лида Воронская была одной из этих двух жертв. Девочка, чуть живая, лежала изолированная в темной комнате, с повязкою на глазах. За ней ухаживала, с редким терпением, какая-то женщина, которая называла себя сестрою милосердие Анной. Она, не боясь заразы, позабыв грозившую ей самой опасность смерти, ни на минуту не отходила от постели больной.
Только благодаря уходу сестры Анны Лида была вырвана из когтей смерти.
Дни и ночи она просиживала в совершенно темной комнате у изголовья девочки, покорно выполняя все ее капризы, все ее желания.
Лида не могла не привязаться к этой самоотверженной женщине, не могла не полюбить ее со всем пылом своей экзальтированной души. Привязалась она к сестре Анне, не видя ее лица, потому что во все время болезни глаза Лиды были закрыты повязкой.
Постоянным желанием выздоравливающей стало увидеть и как можно скорее милую сестру. И когда впервые упала с лица больной пропитанная каким-то лекарственным снадобьем маска, девочка увидела ту, которую страстно ненавидела до тех пор, и с того дня полюбила ее всей душой.
Оказалось, что ее мачеха приняла на себя добровольно роль сестры милосердия, чтобы вырвать свою падчерицу из грозных когтей смерти…
Прошло четыре года, и Нелли, которая возбудила сначала такую ненависть у необузданной своей падчерицы, стала нежной, ласковой и заботливой матерью для юной Лиды Воронской.
* * *Лида спала. Кроткими лучами сиял молодой месяц, бросая легкий свет на лица молодых девушек, сладко спавших на жестких постелях.
Но не все девушки спали в эту ночь. Вот приподняла головку с подушки Горская, перегнулась через спящую Лиду, дотянулась рукою до изголовья Додошкиной кровати и стала тормошить спящую девочку за плечо.
— Даурская, вставай!
Кубышка Додо от неожиданности скатилась с постели.
В это время на противоположном конце дортуара Лотос будила Бухарину, Рант — вторую Пантарову и Дебицкую.
— Вставайте, медамочки, скорее вставайте. Уже полночь давно, и как раз время начинать сеанс…
К одной из ближайших к Воронской постели подбежала, шлепая босыми ногами, Макарова-«Макака», маленькая, кукольного роста девочка с хорошеньким добродушным личиком избалованного и капризного дитяти.
— Мара, вставай!.. Пора, Хохлушечка! Лотос всех будит! — тормошила она разоспавшуюся соседку, и круглолицая Мара стала усиленно протирать заспанные глаза. Легкими белыми тенями, в длинных сорочках, холщовых юбках и ночных кофточках, с распущенными вдоль спины косами, в шлепанцах, девочки проскользнули в умывальную одна за другой.
Это была небольшая комната с широким медным желобом и десятком таких же кранов, Полочки для мыла, несколько деревянных табуретов и комод с выдвижным ящиком, где, сладко похрапывая, с широко открытым ртом, спала сном праведницы дортуарная девушка Акуля — вот и вся незатейливая обстановка этой комнаты, где должен был произойти спиритический сеанс.
Первая вошла в умывальную Елецкая и тотчас же принялась за работу. Она сдернула с плеч толстый байковый платок-плед и разостлала его посреди комнаты, потом вынула из-за пазухи большой вчетверо сложенный лист бумаги и разложила его поверх платка. На листе огромными буквами, в виде круга, занимавшего весь лист, был написан алфавит.
Затем из кармана холщовой юбки она достала небольшое блюдечко и, опрокинув, положила его в середине азбучного круга. На нижней стороне блюдца, у самого края его, красовалась черненькая небольшая чернильная точка, в виде кляксы.
— Ложитесь все на плед, — скомандовала Лотос, и все девочки, не медля ни минуты, улеглись на платке вокруг листа с азбукой.
— Ты будешь записывать слова духа, Гордская, — тем же, не допускающим возражений, голосом приказывала Елочка, — я же, как медиум, Бухарина, Макарова и Дебицкая будем держать блюдечко. Рант, Хохлушка, Малявка, Додошка, следите за нами, чтобы никто не вздумал плутовать.
— Хорошо! — дружно отозвались спиритки и замерли, лежа на платке животами вниз.
Стрекоза Рант, Креолка Бухарина, Вера Дебицкая и сама Лотос положили указательные пальцы на края блюдечка.
— Все ли готовы? — с тем же торжественным видом спросила Елецкая. Она стала буквально неузнаваема за эти короткие минуты. Щеки — без признака крови, русалочьи глаза, горящие и жуткие, волосы — черные, распущенные по плечам, — все это делало странную, экзальтированную девочку каким-то особенным, чуть ли не фантастическим существом в глазах ее подруг.
— Начнем… — раздался снова глуховатый голос Ольги.
— Ах, постойте, — прозвенел тоненький голосок Черкешенки, — а как же Воронская?.. Ведь мы же пригласили ее…
— Черкешенка не может жить без своей вороны, — засмеялась, ехидничая, Малявка. — Да ты не слышала разве, что Лотос нашла ее недостойной войти в кружок Таинственной лиги, в наш кружок?..
— Да, я признала ее недостойной, — отозвалась Лотос.
— В таком случае я ухожу, — произнесла Черкешенка, отталкивая от себя лист бумаги и карандаш, которым приготовилась уже записывать речи вызываемого духа.
— Это невозможно! — с досадой проговорила Елецкая, — без твоего присутствия сеанс немыслим. У тебя такие глаза, душка, что ты сама иногда можешь быть, за моим отсутствием, медиумом. Нет, уж раз пошло на это — оставайся. Я готова уступить. Додошка, пойди в дортуар и приведи сюда Воронскую, — неожиданно обратилась она к Даурской.
— Послушайте, Елецкая, не посылайте меня в дортуар, я боюсь. Там так храпят, точно перед смертью, — взмолилась Додошка, умоляюще складывая свои пухлые ручки на груди.
Она говорила Лотосу «вы» в эту минуту, как и все прочие спиритки, видевшие в Елецкой во время сеансов особое существо, посредницу между ними и загробным миром.
— Ты пойдешь, Додошка!.. Слышишь ли, ты пойдешь!.. — настойчиво повторила Лотос, и глаза девочки блеснули гневом.
— Иди, Додик, иди, милый!.. Я тебе завтра за обедом за это мою порцию вареников с творогом отдам… — шепнула Рант и незаметно перекрестила Додошку.
Толстенькая девочка при напоминании о варениках уже не колебалась ни одной минуты: соблазн был слишком велик. Додошка облизнулась, как котенок, и робким шагом направилась в дортуар.
Там было все по-старому. Девочки спали. Кто-то говорил во сне: «Отдай мне мои калоши… Это мой номер, а не твой, Карская, глупая, слепая… Не видишь разве?»
Додошка подошла к постели Воронской.
— Лидка, проснись!.. Пожалуйста, проснись поскорее!.. Вороненок… пожалуйста, проснись!
Долго упрашивать ей, однако, не пришлось. Воронская уже сидела на постели, слушала бессвязный лепет Додошки и, тихо посмеиваясь, протирала глаза.
— Ага! Понимаю! Гордская просила за меня… Дурочка! Зачем? А впрочем, отчего же не познакомиться с Черным Принцем и другими мертвыми господами?.. Хорошо, я согласна. Иди и скажи им всем, что сейчас оденусь и приду.
— Ни за что одна не пойду! — возразила Додошка. — Мурка орет во сне как безумная. Не пойду мимо ее постели одна… Я подожду тебя, Лидюша… милая, позволь…
— Вот так спиритка! Храбрости хоть отбавляй! Ну, хорошо, идем вместе.
Когда они появились в умывальной, девочки лежали по-прежнему неподвижно, как мумии, на широком пледе посреди комнаты, с лицами, красноречиво выдающими их душевное волнение.
