Юрий Маслов - Уходите и возвращайтесь
— Лезгинку или русский народный танец «Ах, у дуба…»?
— Иди за мной.
Ребята скрылись в каптерке, плотно закрыв за собой дверь.
Никита, насвистывая, чистил в умывальнике ботинки, как вдруг услышал чьи-то легкие, почти бесшумные шаги. Так умел ходить только прапорщик Харитонов. «Надо ребят предупредить». Никита выскочил в коридор. Прапорщик распекал за что-то дежурного второй эскадрильи. Никита хотел было проскочить в каптерку, но Харитонов, заметив его, пригрозил пальцем и быстрым, неслышным шагом двинулся к месту происшествия.
Харитонов в училище был личностью легендарной. Его и боялись, его и уважали. Уважали за боевое прошлое — прапорщик служил в десантных войсках и войну закончил полным кавалером орденов Славы, — за боевую выучку и отчаянную смелость. А боялись за резкость, своеволие и крутой нрав. Ему ничего не стоило влепить курсанту несколько нарядов вне очереди, посадить на губу, обидеть неосторожным словом. И все-таки авторитет солдата, опыт парашютиста, за которым можно в огонь и в воду, отличное знание своего дела были много весомей тех качеств, за которые курсанты недолюбливали этого хмурого и не очень-то разговорчивого человека. Никита уже сталкивался с Харитоновым, но определить свое отношение к нему не мог. То прапорщик ему нравился, ну, просто восхищение вызывал, а иногда он еле сдерживал себя, чтобы не наговорить этому супермену гадостей. Славка же раскусил его сразу.
— Тигр, — сказал он, — тигр-людоед.
— А почему некоторые тигры становятся людоедами? — спросил Никита.
— В них нет великодушия, — сказал Славка. — Тигр не может простить человека, некогда причинившего ему боль.
Харитонов покрутился вокруг тумбочки и, не найдя исчезнувшего дневального, заглянул в кубрик. Завидонов поспешно вскочил с кровати.
— Кто дневальный? — Харитонов озадаченно посмотрел на разбросанные простыни и брезгливо поморщился.
Славка мгновенно оценил ситуацию и, конечно же, не упустил возможности уколоть своего наставника.
— Здравствуйте, товарищ прапорщик, — сказал он вкрадчивым голосом.
— Здравствуй. Так кто дневальный?
— Курсант Бойцов.
— Где он?
— На месте, — сказал ничего не подозревающий Славка.
— Вы его сквозь стену видите? — холодно спросил прапорщик.
Славка обескураженно молчал. Не дождавшись ответа, Харитонов вышел, озабоченно прогулялся по коридору, прислушался: где-то играли на гитаре. Он подошел к каптерке и резко распахнул дверь… Старшина, заложив руки за спину, в неистовом темпе отбивал чечетку.
— Быстрей!
Пальцы Черепкова еще проворней забегали по струнам.
— Смирно! — вдруг заорал Бойцов, заметив командира.
Джибладзе, нелепо подпрыгнув, щелкнул каблуками.
— Товарищ прапорщик, первая эскадрилья готовится к увольнению в город.
— Вижу, — кисло протянул Харитонов. — Почему покинули пост?
Сережка виновато потупился.
— Два наряда вне очереди.
— Есть два наряда вне очереди, — мрачно повторил Бойцов.
Прапорщик окинул притихших ребят недовольным взглядом и приказал построиться.
— Равняйсь! — гортанно заорал Джибладзе. — Смир-рно!
Харитонов медленно шел вдоль строя, и цепкий взгляд его, казалось, замечал каждую мелочь — и небрежно пришитую пуговицу, и грязный подворотничок, и неаккуратно зашнурованные ботинки. Напротив Никиты он остановился и, не выдержав, спросил:
— Где это из тебя гражданскую пыль выбили?
— В армии, товарищ прапорщик.
Тонкие губы Харитонова растянулись в доброжелательной улыбке, но тут же сомкнулись, сжались — его взгляд остановился на расхлябанной фигуре Черепкова, Алик как ни старался, а подогнать форму по своему росту никак не мог. Она топорщилась, вздувалась пузырями, в общем, к великому огорчению своего хозяина и к несказанному удовольствию всех остальных курсантов — все-таки лишний повод пошутить, висела на нем, как старое тряпье на огородном пугале.
— Если вы и станете летчиком, — язвительно заметил Харитонов, — то, к сожалению, нестандартным.
— Стандартные только в романах бывают, — возразил Алик.
— А какие же они в романах? — прищурившись, поинтересовался Харитонов.
Алик несколько секунд молчал, а затем с решимостью доведенного до отчаяния выпалил:
— Влитые в мундир, как молоко в стакан, с волевым подбородком, широкими бровями и ясными, устремленными в синее небо глазами!
Смех и курсантские улыбки внезапно, как юпитеры после съемок, погасли — это был точный портрет прапорщика.
— А у вас к тому же и нестандартное мышление. Ну-ну… — Харитонов заложил руку за ремень и ледяным голосом отправил ребят в спортзал.
В спортзале произошло то, что происходило обычно, когда Харитонов всерьез брался за какой-нибудь взвод. Он разбил ребят на две группы. Первую заставил прыгать через коня, вторую — лазить по канату: на одних руках до самого верха.
Курсанты приступили к занятиям, а Харитонов, оседлав верхом стул, внимательно следил за всеми и каждым. Когда у кого-то не получался прыжок или кто-то не мог осилить канат, он жестом просил отойти их в сторону.
Алик Черепков перелетел через коня без помощи рук. Прапорщик несказанно удивился.
— А ну-ка, еще раз, — приказал он, — только с руками.
С руками не вышло. Они подогнулись, и Алик грохнулся на маты.
— Падать умеешь, — подытожил прапорщик и кивком головы послал Черепкова на канат.
Алик забрался только на три четверти. Выше, как ни старался, не смог. Он глянул на стоящего внизу Никиту, жалко улыбнулся и, обессиленный, покатился вниз.
— Это тебе не на гитаре тренькать, — добродушно проворчал прапорщик. — Как же я тебя к прыжкам допущу, если ты даже на стропах подтянуться не сможешь? — Взмахом руки он отправил Алика к группе неудачников. — Остальные могут быть свободны.
— А мы? — округлил глаза Алик. Он прекрасно знал, что должны делать они, по не переспросить было выше его сил.
— А вы… — прапорщик смерил Алика уничтожающим взглядом, — подтягивайтесь. Армии нужны здоровые люди. И душой, и телом…
Алик сложил на груди руки и, как только за Харитоновым захлопнулась дверь, с мрачной убежденностью продекламировал:
— Старшина, никогда ты не будешь майором…
ГЛАВА III
— Братцы, да вас легче похоронить! — Бойцов удивленно присвистнул и, дернув себя за кончик носа, в нерешительности остановился. — Вагон и маленькая тележка.
Смятение Сережки было вполне объяснимо. За всю жизнь он не перечистил и килограмма картофеля, а здесь целая гора. И все это через каких-нибудь три-четыре часа должно кипеть, париться, жариться, и притом в очищенном виде. Этого себе Сережка представить не мог.
— Смелее, мальчики! — Джибладзе вытащил нож, попробовал лезвие на ноготь и удовлетворенно крякнул. — Говорят, кататься любишь, люби и саночки возить.
— А если я не умею? — неуверенно проговорил Бойцов.
— Научим, — сказал Миша. — Впрочем, есть работенка и полегче. — Он кивнул на корзину с луком. — Большого умения не требуется.
— Только выдержка, — заметил Никита, — железная выдержка гвардейца. А у тебя ее предостаточно.
— Работа на шабаш, — продолжал соблазнять Миша. — Кончил — и на боковую.
Лука было гораздо меньше, чем картофеля, и Бойцов заколебался.
— Один? — спросил он.
— Зачем один? Втроем.
— Идет! — Сережка быстро организовал бригаду, опрометчиво пообещав своим помощникам нормальный восьмичасовой сон.
— А они пусть до утра вкалывают, — проговорил он, радостно потирая руки.
Работа закипела. Черепков и Завидонов навалились на морковь, Никита включил картофелечистку. Коэффициент полезного действия этой шумной машины практически равнялся нулю, но использовали ее курсанты добросовестно — лучшего козла отпущения за качество работы трудно было придумать. «Это вредительство! — кричал шеф-повар, вытаскивая из бачка недочищенную картошку. — Кто?» — «Техника», — смиренно отвечал в таких случаях Алик и, глупо улыбаясь, разводил руками.
— Интересно, кто только изобрел эту каракатицу? — спросил Никита, заряжая машину очередной порцией картофеля.
— Неандертальцы, — мрачно проговорил Черепков, который по милости Харитонова уже третий вечер проводил на кухне. Он с хрустом откусил морковку и, прожевав, пояснил: — У них ножей не было.
— А чертежи не сохранились?
Не удостоив друга ответом, Алик повернулся к Лене Кореневу. Леня был вежлив, скромен и помешан на высшей математике — интегралы щелкал, как орехи.
— Корень, мы к двум часам управимся?
— А ты уже спать захотел?
— Не позже двух я должен быть в постели.
— Кто тебе это внушил?
