Ирина Богатырева - Луноликой матери девы
Мы стали расходиться: я забирала выше, Очи спускалась вниз. Я шла так, чтобы все время видеть самую молодую козу, на которую указала Очи. Я не спускала с нее глаз и пыталась понять, куда пустится она, спасаясь. Чутье подсказало мне место, где остановиться.
Оттуда было видно, что склон немного прогнут, как блюдо. Коза и Очи были на одном крае, я — на другом. Мне было видно, как целится Очи, и если б зверь был теперь ранен, он бежал бы к центру, и я, спрыгнув вниз, успела бы его поймать.
Я стала прослеживать путь для себя и для зверя и вдруг обнаружила, что охотника здесь не два, а три: ниже, еле различимый лунной окраской среди камней, из расселины целился царь. Он выслеживал ту же козу, что и мы. Его тело, спокойное в своей силе, недвижное, казалось мне призраком, тенью, духом горы.
Я оцепенела.
Очи он не видел. И она не видела его. Их разделала гряда камней, ветер дул обоим в спину. Но я отлично видела его и не могла отвести глаз, хотя знала: сейчас он почует меня, сейчас посмотрит, и с этого мига я, а не коза, стану его жертвой: охотники говорят, кто встретится с барсом взглядом, того он найдет, пусть даже через много лет. Но он не поднимал головы: медленно, еле заметно, он двигался по склону, будто тень перетекала между камней. И тут краем глаза я различила, что Очи целит стрелу.
Сердце во мне обмерло: если б она ранила барса, это значило бы смерть не только нам с нею, но и всему люду. Я хотела встать, замахать руками, но не могла: я уже видела себя глазами барса, ощущала свое тело спокойным и сильным, ощущала, что смерть спит у меня на кончиках лап, и почуяла ту нить, что натянулась между зверем и зверем, между царем и его жертвой. Это миг, когда их жизни сплетены воедино. И вот он прыгнул, коза успела сделать два скачка, и они покатились, посыпались камни, бросились спасаться другие козы, а я была барсом, и я была жертвой, я видела, что жизнь едина, что из одного сосуда в другой перетекает она, чтобы не кончиться никогда…
В тот миг я поняла ясно: нет смерти. Вот жизнь одна другою жизнью станет, как на плечах у охотников рисуют вечное вращение хищника и жертвы, — а смерти нет.
— Ал-Аштара! Ал-Аштара! — звала меня Очи через ветер. — Я убила! Одной стрелою убила! Идем, мне не поднять!
Я открыла глаза — ни барса, ни коз. Очи стояла с добычей. Я поднялась на ноги, но оступилась и скатилась по камням. Очи поймала меня.
— Ты живая? — спрашивала она, но я не чуяла боли. — Идем, мне не поднять.
Коза была мертва: стрела попала ей в основание шеи, она смогла сделать два прыжка, но Очи сама настигла ее и перерезала горло. Я смотрела на дичь так, будто она была камнем, и не чуяла радости. Тяжелое чувство, истоков которого я не знала, поселилось во мне.
Перекатывая, мы дотащили козу до расселины и бросили вниз. Я все оглядывалась, но ни следа барса не удавалось заметить. Был ли царь, нет ли? Я не поняла, а сердце молчало, сердце словно притупилось, предощущая беду.
Как куль, упала мертвая туша на камни. Прыгая, мы спустились за ней, и Очи принялась свежевать.
— Хорошо упала, морду разбила, — говорила она довольно. — Камка поверит. Даже если догадается, поверит, козлятины захочет. А мы теплую кинули, все мягкое стало. Те, спишь, Ал-Аштара? Помогай, нам бы до темноты успеть! Буря идет.
И правда: снег приближался. Ветер рвал воздух, хотя в расселине было пока тихо. Я стала помогать, не чуя на руках жара свежего мяса. Вдвоем мы сняли шкуру, очистили кости, кинули их, а куски мяса и сладкие внутренности уложили в кожу. Взявшись за два конца, как могли, потащили. Вышли из расселины, почти скатились по откосу вниз и поспешили назад.
Шли мы быстро и ближним путем: по реке к лесу, а там, спрятав горит и подобрав силки, Очи повела меня без буреломов. Еще не спустилась тьма, а я уже узнавала деревья, и скоро мы были на месте. Девы собирались к огню. Над ним висел котел с водой, но Камки рядом не было.
— Как хорошо! — воскликнула Очи. — Успеем сварить. — И, не отвечая на вопросы, возгласы дев и похвалу нашей охоте, она бросилась к огню и стала кидать мясо в воду.
Я опустилась на землю, чувствуя не столько усталость, сколько опустошение. Меня спрашивали, хотели узнать об охоте; я не могла найти слов и сил, чтобы отвечать. Я слышала только ветер, который нес снег с дальней горы.
Камка упала, как камень с неба. Как коршун, упала на нас, ногой опрокинула котел, вода, шипя, вмиг потушила огонь. Стало темно, девушки закричали от неожиданности и разбежались. Котел откатился, куски мяса остались лежать на земле, как камни. Камка, грозная, разящая, как война, стояла над кострищем, широко расставив ноги. Я одна осталась сидеть. Только то оцепенение, что сковало меня, не дало мне подняться и в ужасе отскочить: я смотрела на нее, как в сновидении смотрят на духа.
Ее первые слова, гневные, громкие, не коснулись моих ушей. Как во сне, видела я, что девы, услыхав ее, стали собираться вместе. Страх сбивал их, как овец. Как во сне, видела я, что Очи приблизилась и стала поодаль, вся сжимаясь и отворачиваясь, будто боялась, что Камка пустит в нее свой чекан. И только тогда стала я понимать, что все происходит по нашей вине; двери моих ушей распахнулись, и я услышала слова Камки, обращенные ко мне:
— Видя, что тот, кто поручен твоей власти, готов к преступлению, почему не остановила его? Ты знала, что нельзя совершать такого, но не помешала. Ты не вождь и не воин и не смеешь больше себя так называть!
Я молчала. Все во мне знало: Камка права. Оправданием были бы любые слова.
— Вождь несет на себе гору, тогда как на всех возложены только камни. Вождь ведает сердцем, к чему приведут поступки. Ты же смолчала. Смерти достоин твой шаг.
Я слышала, как девы ахнули у меня за спиной, во мне же все осталось спокойным. Оглушившее равнодушие отошло, с каждым словом Камки ко мне как будто возвращалась воля.
— Ты неверно судишь! — вскричала вдруг Очи. Голос ее дрожал от гнева. — Это я охотилась, я взяла лук! Я обманула тебя, разве за это можно убить другого?!
Не оборачиваясь, я поняла, что ее глаза вскипают слезами обиды. А я думала, не умеет плакать моя Очи.
— Ты живешь как овца, не сознающая связей между событиями, — ответила Камка. — Разве не думаешь ты, что каждое задание, как и любой мой запрет, имеют причину?
Очишка молчала.
— Думаешь, ты великий охотник? — продолжала Камка. — Им ты была, теперь забудь. После посвящения ты поняла бы, что раньше ничего не умела. Но нарушать постепенность нельзя. Пока только учишься стрелять, как можешь брать лук на охоту?
— Хорошо же, пусть так! — не унималась Очи. — Но за что винить Ал-Аштару?!
— Твой проступок — отступление от запрета. Царевна же не слово мое нарушила, а призвание упустила. Скажи, Ал-Аштара: ты видела там царя?
Если б не ветер, стало б смертельно тихо после этих слов. На миг возникло во мне удивленье: откуда она знает? Но я тут же поняла: Камка всегда знает все. И спокойно ответила:
— Да.
— Он напомнить тебе пришел о том, кто ты. Но ты и тогда не остановила Очи. Ты у него жертву отняла. Теперь только он может тебя судить.
Девы молчали, молчала и Очи. Я же пыталась, но все еще не могла вобрать в ум, что говорила мне Камка. Вновь внутренним взором увидала царя, как он, вцепившись в шею козы, с ней покатился. И тут поняла: хищник не из гордости или злости убивает, он то забирает, что ему предназначено. Единая жизнь всего вокруг, Бело-Синее, что растворено во всем, перетекает в него из жертвы — так нить жизни продлевается от начала начал. Очи же шла на охоту из гордости. Это не ее была жертва, и нить жизни ее стрелою оборвалась.
— Скажи, что мне сделать? — спросила я тогда Камку.
— Вернись и отдай царю его жертву. Если примет, станешь снова вождем. Если не примет, себя ему вместо козы отдашь.
Странной радостью наполнилось мое сердце от этих слов. Принялась я куски мяса собирать в шкуру. Тут Очи снова крикнула:
— Я с нею пойду!
— Твое наказание будет другое.
— Я пойду с Ал-Аштарой.
Не ответила Камка. Девы тоже решились за меня заступиться: стали говорить, что будет ночью пурга, но Камка будто не слышала. И я не ждала от нее ничего. Собрала мясо, обшарив каждый камень, завязала шкуру, насадила на прут, и, вдвоем взявшись, отправились мы с Очи в горы.
Снег уже сыпал над лесом. Теперь я шла впереди, Очи будто не поспевала за мной. Мясо казалось тяжелей, или от воды набухло, или это тяжесть наказания легла на нас.
— Аштара! Давай остановимся, — стала звать Очи. Но я спешила и не оборачивалась: — Ал-Аштара, погоди! Буря уже легла на те горы. Мы не взяли с собой ни шкур, ни накидок. Не пойдем сегодня туда, царь — и тот не сунется сейчас. Надо завтра идти, как уляжется ветер и снег будет свежий. Я выслежу его и поднесу жертву. А сейчас давай переночуем в лесу, глубже уйдем, я покажу место, мать не найдет.
