Ирина Зартайская - Он мне приснился. Тени
В комнату вихрем влетела Янка.
– Кира, бросай свою чепуху, я всё узнала! – тут же скомандовала она.
Янка так и светилась. Она уселась перед Кирой и положила голову ей на колени.
– Да что ты? И кто же убил Джона Кеннеди?
Янка нахмурилась.
– При чём тут Кеннеди?! Я узнала, куда надо жаловаться. Только что с тётей Таней говорила. Она сказала, все вопросы к… – Янка откашлялась в кулак и вытянулась в струнку, – представительному органу местного самоуправления. Вот!
Кира вопросительно посмотрела на подругу:
– Какому-какому органу?
Янка отмахнулась, вскочила и заходила по комнате. Заскрипели половицы.
– Я тоже сначала не поняла. На самом деле всё просто. Сидят себе люди из нашего посёлка и защищают наши права. Элементарно. Надо только к ним прийти с заявлением, жалобой то есть, и всё.
– И всё? – недоверчиво переспросила Кира. – А как же слёзы, рубашки, изорванные на груди, и посыпание головы пеплом?
– Думаю, без этого можно обойтись. Но, – продолжала Янка, резко повернувшись и очень решительно посмотрев на подругу, – если что, будем биться до конца!
– Победного! – уточнила Кира.
– Само собой! – воскликнула Янка и вскочила на кровать. – Вперёд, на защиту футбольного поля и моих футболистов!
– Ура-а-а-а! – завопила Кира. – Землю крестьянам!
– Ура-а-а-а! – подхватила Янка.
Подруги взялись за руки и запрыгали.
Кира развеселилась и, когда они с Янкой, тяжело дыша, плюхнулись на кровать, сказала:
– Ты ненормальная!
– Точно! Зато я далеко пойду. Вот к Марку же пошла… Ой, чуть не забыла! – спохватилась Янка. – Он же тебе какую-то книжку передал.
Она порылась в сумке.
– Вот, держи! – Янка снова села рядом и положила книгу Кире на колени.
– Сказал, ты просила.
Кира ничего не ответила. Конечно, она не просила, не знала даже, что это за книга, но признаваться в этом Янке почему-то не хотела.
Она посмотрела на обложку. Николай Гумилёв.
Янка заглянула через плечо.
– Чего там?
– Стихи… – машинально ответила Кира и тут же осеклась.
Янка стала переодеваться. Кажется, она думала уже совершенно о другом.
– Так есть охота, – сказала она. – Надо пойти помочь бабуле приготовить чего-нибудь вкусненькое. Догоняй.
И Янка неслышно выскользнула за дверь. А может, Кира её просто не слышала, потому что, листая страницы, увидела обведённое карандашом название… Она читала стихи, несомненно, предназначенные Марком ей, и душа её наполнялась счастьем.
О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!В человеческой, тёмной судьбеТы – крылатый призыв к вышине.
Благородное сердце твоё —Словно герб отошедших времён.Освящается им бытиёВсех земных, всех бескрылых племён.
Если звёзды, ясны и горды,Отвернутся от нашей земли,У неё есть две лучших звезды:Это – смелые очи твои.
И когда золотой серафимПротрубит, что исполнился срок,Мы поднимем тогда перед ним,Как защиту, твой белый платок.
Звук замрёт в задрожавшей трубе,Серафим пропадёт в вышине……О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!
Кира посмотрела в окно. В глазах у неё стояли слёзы.
– Бабуль, а бабуль, – сказала Янка, дожёвывая кусок брусничного пирога, – ты никого в нашем самоуправлении не знаешь?
Варвара Александровна отряхнула передник и села рядом.
– Как же не знать, знаю. Там, кажется, Зина из третьего дома работает. Хорошая такая тётка, только поесть любит. А тебе зачем?
– А я, бабуль, жаловаться к ним пойду, – сообщила Янка и отхлебнула чаю. – Дай-ка мне, пожалуйста, ещё пирога.
Бабушка протянула внучке кусок и обеспокоенно спросила:
– На кого это ты жаловаться собралась? Уж не на меня ли? Смотри, пирога больше не дам!
Янка засмеялась и позвала Киру:
– Если ты через пять минут не придёшь, бабуля весь пирог съест!
– Иду, – откликнулась Кира откуда-то из глубины дома.
Варвара Александровна покачала головой:
– Шальная ты у меня, Янка, ветер в голове! Я в твои годы не жаловалась. Это только после шестидесяти жаловаться положено.
Янка подогнула под себя ноги и подалась вперёд.
– У тебя просто такого повода не было, – она хитро сощурилась. – А вот если бы у тебя поле футбольное украли, что бы ты на это сказала?
– Как же можно поле украсть? – растерялась бабушка. – Это же не кошелёк какой-нибудь, в карман не положишь!
– Зато небоскрёб на нём возвести любой дурак может, – ответила Янка. – Правда, Кира?
Кира, которая только что вошла на веранду, посмотрела на подругу.
– Правда, – несколько рассеянно отозвалась она. – А вы о чём?
Янка вздохнула:
– Я говорю, поле наше – тю-тю! Жаловаться надо, и баста. А бабуля не понимает, говорит, рано ещё.
– Спасибо, – поблагодарила Кира Варвару Александровну – та успела налить ей чаю и положить кусок пирога. – Ну как же рано, уже девять вечера.
Янка помотала головой.
– Да бабуля не про время, а про возраст.
– Ну, в общем, это одно и то же, – вздохнула бабушка, подперев рукой щёку.
– Короче, – подытожила Янка. – у бабули там какая-то Зина работает. Надо к ней идти.
– Да разве я это говорила? – удивилась бабушка. – Я только сказала, что знаю, где она живёт.
– И что она любит поесть, – перебила Янка. – Этого вполне достаточно для тесной дружбы. Я ей скажу, что я внучка её давней подруги.
Варвара Александровна возвела глаза к потолку.
– Какой подруги, я же её пару раз всего в очереди за молоком видела!
– А я считаю, этого вполне достаточно, – Янка подняла палец вверх. – Молоко сближает!
Кира поперхнулась чаем.
– Настолько, чтобы тебе эта тётя Зина поле отвоевала? – спросила она.
– Настолько, – настаивала Янка. – Она тебя, бабуля, сразу вспомнит. Твоё платье в зелёный горошек трудно забыть.
– Перестань, – отмахнулась Варвара Александровна. – Давайте лучше доедайте и в картишки сыграем. В подкидного дурачка.
– Только, чур, не в переводного, – буркнула Янка. – А то я вечно проигрываю.
Бабушка смахнула со стола крошки и достала колоду.
Кира любила играть с Варварой Александровной в карты. Не потому, конечно, что была любительницей азартных игр. Просто ей нравилось смотреть, как меняется выражение лица Янкиной бабушки: удивление сменяется радостью, задумчивость – сомнением. Варвара Александровна сжимала свои карты в руке и всегда раскладывала их по мастям. Поэтому каждый раз, после того как она брала следующие, девочки ждали, когда она разложит их в нужном порядке. Благодаря этому можно было предположить, пришёл бабушке козырь или нет: она всегда ставила их вперёд. Янка этим пользовалась. К тому же иногда она видела карты в отражении бабулиных очков.
Так они сидели и играли. На веранде горела лампа под абажуром. Оранжевый свет выхватывал из темноты стол с потёртой скатертью, слегка загорелые лица девочек, сосредоточенное лицо бабушки и старый будильник. Часы мерно тикали, за окном тихонько шелестели деревья, где-то вдалеке гудел поезд. От этих звуков становилось тепло и уютно. Так, как бывает только летними вечерами на даче.
Кире снился город. Они с Марком гуляли по набережной. Кира то и дело оборачивалась, боясь, что их увидят. Марк, кажется, не замечал её волнения.
Вдруг вдали заиграла музыка, и они прислушались. Это была птичья песня.
– Слышишь? Дрозд, – сказал Марк и протянул Кире ландыши.
Кира вдохнула аромат белых цветов. Ей стало спокойно и весело. Глупо, наверное, смотрелась она среди серьёзных, сосредоточенных людей. Шла и улыбалась, счастливая. Улыбалась и плакала, и вдыхала аромат ландышей. Просто шлёпала по лужам, смотрела в небо, кружилась и смеялась, и пела, пела, пела…
Завертелось, закружилось всё вокруг, взлетали в небо слова, падали на землю облака, ветер шелестел пакетами. И пахло весной, и она плыла в этом своём чудесном мире, и ловила тёплый свет окон.
Кира вдохнула аромат белых цветов и оглянулась…
Они стояли на площадке какого-то старого дома. Было тихо и очень сыро. Их шёпот словно разрезал чёрно-белые лестничные пролёты, сдувал осыпающуюся штукатурку со стен. Сверху послышались глухие шаги. По мраморной лестнице спускался человек. Ладонь бесшумно скользила по массивным пыльным перилам. Слёзы катились по морщинистым щекам старика. Эхо шагов растворилось в темноте подъезда, и внезапная тишина заложила уши.
Резкий выдох… Марк сжал влажную ладонь Киры и улыбнулся уголками губ.
Резкий вдох… И они побежали вниз, рука в руке, на свет, мимо резных дверей пустых квартир, к грохочущей улице. В тот, другой город… В их город…
Теперь Кира ясно различала слова песни:Тихий дождь разрезал городПополам: на чёрный с белым.Лестниц пыльные меандры,Паутиной потолки.В окнах ветер бестелесный,Скрипы, тени и следы.И квадратный свет «колодца»В разноцветном витраже,Взгляд улыбки и испугаНа четвёртом этаже…Тс-с-с… Ладони крепко сжаты.Видишь?Вижу – это мы.
В местном управлении стояли два стола. За одним сидела толстая тётя с красными бусами на шее, за другим – худая, в огромных очках. Толстая читала какие-то бумаги, худая печатала на компьютере.
