Григорий Медынский - Повесть о юности
— Это ж ясней ясного, — и в голосе его звучит самая неопровержимая уверенность. — О чести класса заговорила. Подумаешь! Видали мы эти педагогические штучки!.. О коммунизме. При чем тут коммунизм? Самый обычный педагогический прием для детей младшего возраста. Все для того, чтобы мы сами себя выдали!
— А что из этого? — Витя Уваров вскинул на него свои большие, немного навыкате, глаза.
— Ну и дурак! — не задумываясь, ответил Сухоручко.
Витя неопределенно пожал плечами и переглянулся с Игорем Вороновым.
— А что ты ребят дуришь? — Игорь колюче глянул на Сухоручко. — Ты что, умней всех? Что ты дуришь?.. Нет, ребята, тут нужно подумать!
— Индюк думал-думал да в суп попал. Чего тут думать? — Сухоручко пожал плечами. — Сознаемся — сразу покажем, что из нас веревки можно вить. Они тогда дадут!
— Это ж глупеньким только не видно, — послышались голоса. — Замаскированная мина!
— А вы думаете, это не вылезет?
— Факт — вылезет!
— Вылезет — не вылезет. Что за разговоры? Нужно ставить вопрос принципиально!..
— Ребята! Тут вот один принципиальный выискался!
Сухоручко вытолкнул вперед Льва Рубина, но тот не смутился и только недовольно взглянул через плечо на Сухоручко из-под своих черных, густых, сросшихся на переносице бровей.
— А что? Конечно, принципиально нужно ставить вопрос. Не успели в самом деле прийти в школу и таким дебютом начали. Полина Антоновна правильно говорит.
— Полина Антоновна твоя говорит,: можете взять, милые детки, свой мячик. А попробуй возьми! — перебил его Сухоручко.
И точно в ответ на эти слова из школы выскочил неизвестно где пропадавший до сих пор Вася Трошкин. На лице его было столько таинственного и многозначительного, что это всем бросилось в глаза.
— А-а! Вирус!
— Ну что?.. Где ты был?
Но Вася не отвечал ни на какие вопросы. Он молча полез к себе под рубашку, вытащил оттуда спущенный, распластанный футбольный мяч и так же молча протянул его Борису. Этот эффектный жест вызвал возгласы изумления, чуть не восторга, и тут же, точно в отместку за только что пережитые минуты горделивого спокойствия, Вася заговорил быстро и взволнованно:
— Как мы пошли строем из класса, я все за Полиной Антоновной следил. Думаю: «Отвернется или не отвернется? Не может быть, чтобы не отвернулась!» Смотрю, смотрю — есть! Заговорилась с кем-то! Я — фьють! — и в какой-то класс. Притаился, к стене прилип. Жду. Слышу — ушли, тихо! Ну, вернулся к себе, схватил мяч, а потом думаю: «А как же нести? Попадешься!» Потом — р-раз! Воздух выпустил — и под рубашку. Вот и все! А так разве донес бы?
— Классика! — восхищенно воскликнул Сухоручко и посмотрел вокруг, точно это он совершил такой героический подвит.
Вася Трошкин — маленького роста, худощавый, жилистый, необычайно подвижно́й. И лицо у него тоже худое, подвижное, остро реагирующее на все, что он слышит и видит кругом. От этого у него то у губ, то на лбу, меж бровей, то и дело появляются и так же быстро исчезают глубокие складки, точно следы каких-то невидимых вспышек в его неспокойной душе. И весь он — встрепанный, взбудораженный, точно куда-то спешит, чем-то недоволен, встревожен, обижен или только что выпутался из какой-то неприятной истории. Движения его резки, угловаты, ходит он стремительно, широким, слегка подпрыгивающим шагом, размахивая на ходу руками, задевая встречных. В разговоре, в споре он делает много ненужных жестов и лишних движений.
Так и сейчас, рассказывая историю своего «подвига», он и лицом и всей фигурой представлял, как он следил за Полиной Антоновной, что он думал, переживал, как сказал себе «есть!» и как притаился, «прилип» к стене, как потом сказал себе «р-раз!» и спрятал мяч под рубашку.
Ребята слушали его в напряженной тишине, каждый по-своему переживая все перипетии этой истории. Но у Бориса рассказ Васи встретил совсем неожиданный прием.
— А кто тебя просил? — Борис недружелюбно посмотрел на Трошкина. — Чего ты лез в это дело?
— А что?
— «А что?..» — передразнил Борис с необычным для него озлоблением. — Сам ничего не понимает, а лезет. Теперь и за это отвечать придется.
— Почему отвечать? Она ж сама сказала: берите…
— «Сказала…» — опять передразнил Борис, и неясно было: верит он тому, что оказала Полина Антоновна, или тоже, подобно Сухоручко, думает, что она только «подъезжает» и «ловит дураков».
Борис шел домой, по привычке насвистывая песенку, но на душе у него скребли кошки. Все получилось нехорошо. Даже нянечка, дежурная по гардеробу, выдавая ему с вешалки кепку, спросила:
— Какой класс-то?.. Восьмой «В»? Это вы окно-то разбили? И что вы за народ за такой? Носятся с вами, носятся… За этакие штучки в милицию бы сдавать, а с вами цацкаются! У-у, саранча!
Теперь перед Борисом вставал новый вопрос: сказать дома об истории с футболом или не сказать? Может быть, сказать одной маме? Она была горячая, иногда язвительная на слово, но почему-то эту ее горячность переносить было легче, чем немногословный упрек отца.
Отца Борис не то что боялся, но ему становилось всякий раз не по себе, когда тот глянет искоса, не поворачивая головы, отвернется, потом опять глянет и коротко, отрывисто окажет:
— Борис! Стыдно!
Выше этой меры осуждения был только совсем молчаливый взгляд, также искоса, и негромкое посапыванье носом. Казалось бы, ничего страшного не было, но Борис боялся этого больше всего.
Боялся он этого и сейчас, понимая, что, если сказать матери, — это все равно что сказать отцу. У них единый фронт, и она обязательно все выложит и тому.
— А ты, Боря, не думай, не горюй! — Сухоручко нагнал его и дружески взял под руку.
— А чего мне горевать? — независимым тоном ответил Борис.
— Ну и молодец! Подумаешь — стекло разбили! «Стекло как сердце — его разбить легко!» Вот фразочка! А? А можно наоборот: «Сердце как стекло — его разбить легко!» или: «Разбитое сердце — как хрупкое стекло». Нет, это хуже! А вот… Подожди, подожди!..
Коль из-за каждого стекла разбито будет сердце,На свете не останется совсем сердец!..
Это уже целый экспромт? А? Классика! Тебе куда? Направо? А мне налево. Все равно, я с тобой пройдусь!.. Ну и попалась нам царь-баба! Она нас помотает. Меня вот с первого взгляда невзлюбила: «Почему руки в карманах?» А что тут особенного? Подумаешь, руки в карманах! Первый день, без книг пришли, руки пустые, куда их девать? А уж с мячом так и совсем загнула. Ну и хитра!.. Мне, говорит, ваш мяч не нужен, можете забрать его в любой момент. А сама построила всех и увела. Попробуй возьми! Ну, Вася ей тоже нос утер. От такой царь-бабы и то улизнул. Это у него комфортабельно вышло! Его Вирусом прозвали? Правильно прозвали! Настоящий вирус! Да что ты в самом деле?.. Или папы с мамой боишься? Они как у тебя — злые? Плюнь, береги здоровье! Что они тебе? Ну, поругаются! Что из этого? Их должность такая. Перед ними, Боря, себя тоже поставить нужно!
Эдик шел и болтал, не очень задумываясь над тем, слушают его или не слушают. Но Борису эта болтовня была приятна тем, что новый сосед не оставил его в такую минуту, а вот нагнал и по-товарищески старается развлечь всякими пустяками. На прощанье Сухоручко дружески хлопнул его по плечу:
— Ты, Боря, не расстраивайся. Что-нибудь придумаем!
Раньше все выглядело очень просто: ребята решили, значит — все! Решили молчать — все молчат, решили признаться — все встают, все виноваты. И Борис считал, что у них хороший, дружный класс. Ребята!.. Это слово для него объединялось с большой и шумной ватагой «мастеров искусств», организаторов «невинных забав», как они называли на своем языке бесконечные школьные проделки. Они задавали тон жизни класса, они вершили судьбы, они подавали команду, когда нужно делать то-то и то-то. И Борис не хотел отставать от них, он даже не думал об этом, — как же можно жить в стороне от ребят? Общительный по натуре, отзывчивый, готовый отдать все, что имеет, — учебник, книгу, тетрадь, деньги, — он охотно помогал товарищам, отдаваясь весь течению классной жизни, как бы растворяясь в ней. Все, что идет на пользу товарищу, — хорошо; выгородить, подсказать, дать списать, чтобы потом списать самому, — это так просто и естественно.
Теперь — новые ребята, и что-то новое, хотя еще очень неясное, чувствуется в начинающейся жизни класса.
Вот Игорь Воронов, Витя Уваров — новые товарищи, из другой школы, но Борис их выделил сразу же, с первого знакомства: тоже хорошие ребята, хотя они и совсем не похожи на прежних «мастеров искусств».
Вот Лева Рубин со своим пристальным, наблюдающим взглядом и суховатым голосом. Он тоже пришел из какой-то другой школы и тоже принес что-то свое, незнакомое Борису. «Вопрос нужно ставить принципиально…» Так у них в школе не говаривали.
