Петр Незнакомов - Рассказы
Раненых немцев разместили в школе.
Для нашей четы это было истинное счастье. Завязалась новая интересная игра. Ванька расставил в разных местах вокруг школы патрулей и приказал вести наблюдение, — зорко следить за всем, что там происходит. Мы вдвоем с Ванькой образовали штаб и расположились за полуразрушенной каменной оградой у дома корчмарки Неды, под большим тенистым абрикосом.
Нам должны были докладывать обо всем, что видели и слышали наши патрули. Штаб находился точно против входа в школу. У входа стоял на посту пожилой немец с сердитым лицом, с автоматом на груди и со сдвинутой на лоб каской, из-под которой как-то смешно торчал мясистый нос. Немец расхаживал взад-вперед, тяжело ступая подкованными сапогами по каменным плитам, и пыхтел от жары.
— Из-за таких, как этот вот, посадили в тюрьму моего брата, — задумчиво сказал Ванька. — Еще в сорок первом году… В Русе это было… Там тоже немцы разместились в школе, а брат написал на заборе, чтоб они убирались. Написал, но его поймали. И только за это ему дали семь лет. Три года как он уже сидит в тюрьме…
— Значит, остается еще четыре, — быстро прикинул я.
— Еще неизвестно, — как-то таинственно возразил Ванька.
— Почему? — удивился я. — От семи отнять три, получится четыре. Верно? Это и бабушка может вычесть…
— Ничего ты в этом не смыслишь! — засмеялся Ванька и ловко плюнул сквозь зубы шагов за пять от себя.
Немного обиженный высокомерием Ваньки, я тоже попытался плюнуть сквозь зубы, но из этого ничего не вышло. Моя попытка произвела жалкое впечатление. Взглянув на Ваньку, я увидел на его лице насмешку. Мое сердце пронзило острое чувство зависти. «Почему у Ваньки, — подумал я, — все выходит так хорошо? Почему ему так везет и все у него получается так интересно? Вот пожалуйста — у него два брата… один сидит в тюрьме, и про него говорят только шепотом, а другой скитается по морям. А у меня — единственная сестренка, которая только и знает, что ябедничать на меня маме за то, что я убегаю из дому. Хоть бы моряк не сделал ему на руке этого якоря! Мало того, он ему еще и египетскую лиру подарил, на которой выдавлен бык с человеческой головой.
Ванька зашил монету за подкладку пиджака, и, кто знает, может быть, этим и объясняется его проклятое счастье. Да, да, так оно и есть, иначе почему полиция уже три раза делала обыск в их доме, а в нашем ни разу…»
И при мысли, что я лишен всех этих чудесных вещей, мне стало ужасно обидно за себя, за мою скучную, неинтересную жизнь.
— Как мне хочется пульнуть по его каске! — прервал мои размышления Ванька. — Просто так вот… за брата…
Я обернулся в его сторону. Он вытащил из кармана свою рогатку, из которой стрелял по сидящим на крышах воронам, и стал ловко вертеть ее на пальце. Немец стоял спиной к нам, каска его представляла прекрасную мишень.
— Что ж… давай пульнем! — согласился я, снова уязвленный тем, что не мне первому пришла в голову эта замечательная идея.
Ванька подобрал камешек, натянул резинку и прицелился. Камешек просвистел, и через мгновение послышался резкий металлический звук — точное попадание в каску. Дальнейшие события развивались с необычайной быстротой. Немец закричал изо всех сил и бросился ничком на каменные плиты. Это было так комично, что мы с Ванькой покатывались со смеху. Но смеяться нам пришлось недолго. Полуденную тишину разодрал частый и неприятный на слух стрекот. Что-то засвистело у нас над головой, и с абрикоса посыпались на нас листья.
— Стреляет, — зашептал побледневший Ванька. — Ой… и другие повыскакивали…
Я приподнялся и выглянул из-за стены. Из двери школы один за другим, пригнувшись, с автоматами наготове, выбегали немцы со свастикой на рукавах и, что-то крича, падали на тротуар. У меня вдруг подкосились ноги, пересохло во рту. Что делать?
— Чего стоишь столбом, дубина ты эдакая! — закричал Ванька мне прямо в ухо. — Мигом за дом — и на соседнюю улицу…
Откуда у меня взялись силы бежать за Ванькой, я до сих пор не могу понять. Фить… фить… фить… — снова засвистели у нас над головой пули. Немцы уже заметили нас. Мы кинулись за дом, перемахнули через ограду, затем еще через несколько заборов. Позади нас закричала какая-то женщина, застучали двери и окна, и мы неожиданно оказались на соседней улице, но и тут над нами, а также справа и слева слышалось противное, леденящее душу посвистывание.
— Куда ты, дурак! — крикнул сзади Ванька. — Давай вправо!
Повернув вправо, мы отчетливо слышали, как позади нас на мостовой цокали подкованные сапоги. Мы снова переметнулись через какую-то ограду, а что было дальше, трудно вспомнить: мы вихрем неслись по дворам и улочкам и не понимали, где находимся и куда бежим…
Мы пришли в себя только тогда, когда оказались в нашем убежище у реки. Как мы преодолели два километра, нельзя было понять, да и думать не хотелось об этом.
— Ванька! — неожиданно закричал я. — Что это у тебя на руке?
— Где?
— Вот здесь… на левой…
Ванька ощупал руку и посмотрел на свою ладонь. Она была красная.
— А-а-а, кровь, — сказал он с удивлением. — Оцарапался где-то… Понимаешь, какая штука… ой, как заболело! Ну-ка, погляди!
Я посмотрел и ахнул. Над самым локтем, под якорем, там, где было написано «Дерзкий», была большая кровавая рана; она совсем не походила на царапину. Ванька тоже посмотрел на рану, побледнел и стиснул зубы. У него на лбу заблестели маленькие капельки пота.
— Ванька, — испуганно закричал я, — это же от…
— Знаю от чего, — прервал меня Ванька, стараясь быть спокойным. — Чего рот разинул! Ты что, первый раз видишь пулевое ранение? Чем пялить глаза, лучше взял бы да перевязал меня, а то вся кровь вытечет…
— Нечем, — беспомощно пожал я плечами.
Ванька оглянулся.
— Стаскивай с меня рубаху! — кратко приказал он.
Снимая с него рубашку, я все думал о том, что будет, если Ванька упадет сейчас на землю и… умрет. Шутка сказать — пулевая рана!
— Рви на полоски!
— Как же… — колебался я. — А тебя мать не побьет за это?
— Эх, голова! — рассердился Ванька. — Мне перво-наперво за рану попадет. Ну, побыстрей!
Разорвав рубашку, я неловко начал перевязывать рану.
Ванька стиснул зубы и лишь время от времени, не в силах сдержаться, тихонько стонал от боли.
— Постой! — крикнул он неожиданно. — Развязывай сейчас же!
Я уставился в него взглядом, полным удивления.
— Развязывай, развязывай! Так насухо нельзя. Надо подложить табаку… Мне брат говорил…
— Откуда же взять сейчас табак?
— Послушай, — сказал Ванька. — Ступай поищи в нашей кассе! Там должны быть окурки, штуки три…
Я побежал к «кассе». Это была маленькая деревянная коробочка, которую мы прятали в самом потайном месте ивняка. В ней мы хранили самые ценные припасы нашей четы! Я сделал три шага от деревянного крестика, служащего ориентиром, повернулся лицом к реке. В пяти шагах вправо была «касса». Я откопал ее и стал шарить дрожащими пальцами по ее дну. Под мешочком с гильзами от патронов я нашел три окурка и тотчас же принес их на перевязочный пункт.
Когда я приложил к ране табак, Ванька забился, как рыба, но не закричал ни разу и не охнул, иначе бы всему геройству грош цена.
После этого мы сели на берегу, опустили ноги в воду и задумались. Солнце уже клонилось к закату, и река переливалась тысячами цветов. Напротив выступали очертания низкого румынского берега. Где-то справа равномерно и кротко позвякивали колокольчики разбредшихся по ивняку коров. Было тихо и спокойно, и мне показалось, что никакой стрельбы и никаких немцев не было, что мы просто-напросто уснули на мягкой траве и нам приснился бессмысленно кошмарный сон.
— Хорошо еще, что кость не задело! — нарушил молчание Ванька. — Это что, ерунда! А иначе пришлось бы отрезать руку… Дело, конечно, не в этом… с якорем пришлось бы распроститься…
— Эх, зря мы подшутили над этим немцем, правда? — испуганно заметил я. — Задели его, на свою беду…
— Глупости! — сказал Ванька и посмотрел на меня насмешливо. — Ну-ка, сознайся, браток, ты здорово струхнул, а?
— Не-е-ет… чего там…
— Сознайся, сознайся!
— А ты-то не испугался?
Ванька не нашел нужным отвечать на этот вопрос, а лишь презрительно махнул своей здоровой рукой, словно хотел сказать: «Что мне с вами толковать, с детворой!»
Мы снова замолчали.
— Сейчас ты, конечно, всем разболтаешь про это, — сказал наконец Ванька.
— Вот еще!.. Очень мне нужно болтать! — обиделся я.
— Как будто я тебя не знаю, что ты за болтун…
— Фу!
— Никому ни слова, слышишь? В участке за такие дела по головке не погладят… А если только посмеешь сказать старой… Ну-ка, поклянись!
Я встал, плюнул на землю и торжественно сказал:
— Если скажу кому-нибудь хоть слово, то пусть, когда высохнет слюна, я буду в могиле!
