Валерий Алексеев - Прекрасная второгодница
Вошел мальчишка лет двух от роду. Штаны надеты косо, рубашка выползла, палец во рту.
— Зачем проснулся? — строго спросила Соня. Малыш не отвечал, только исподлобья глядел на Игоря.
— Откуда он взялся? — поинтересовался Игорь, инстинктивно пытаясь опередить его реплику: опыт подсказывал ему, что такой детеныш может брякнуть что угодно.
— Это брянский мальчик, племянник мой, — неохотно ответила Соня. — Как ни странно, я, знаешь ли, тетя.
Она испытующе взглянула на Игоря: как он отнесется к этому сообщению? Но Игорю было все равно, тетя — так тетя. Главное, он стоял рядом, в ее комнате, разговаривал с нею — это было почти что чудом.
— Ты с ним сидишь? — спросил он.
— Да нет, — возразила. Соня. — Иван у нас сам по себе. Правда, Иван?
Иван вынул палец изо рта и мрачно изрек:
— Гуляба. — Покончив таким образом с Соней, он повернулся к Игорю и, ясно улыбнувшись, протянул руки.
— Ишь ты, нахал, — сказала Соня. — Ты ему понравился. Иди, Иван, иди, не приставай к посторонним. На кухне конфеты.
Иван послушно побрел на кухню, подтягивая на ходу штаны.
— Ну, сядем? — спросила Соня и сама ответила: — Сядем.
Игорь присел рядом с ней на краешек тахты и, набравшись смелости, поднял глаза и взглянул ей в лицо. В книгах нередко встречаются высокопарные слова: «Он был ослеплен ее красотой». До сих пор Игорь относился к ним с недоверием, но теперь точно знал: да, так бывает.
— Мне говорили девочки, что ты за мной гоняешься, — лукаво сказала Соня. — Я что-то не заметила. Это правда?
— Вопрос терминологии, — ответил Игорь.
Соня прищурилась:
— Ого! Ну что ж, замнем разговор. Но разговор был замят ненадолго. Поговорили о пустяках: о знакомых ребятах, об учителях. Соня вела себя просто. Рассказывая о чем-нибудь, она брала его за руку — без умысла, просто так. Сначала он вздрагивал, потом привык.
И вдруг она сказала:
— А ты мне всегда нравился. Вот так. Это — чтобы не было недоразумений. — И поднялась, строго глядя на Игоря.
Игорь тоже машинально поднялся, ошеломленный тем, что услышал. Рухни сейчас потолок — его бы это даже не удивило.
— Пойдем куда-нибудь? — помолчав, спросила Соня. — Я только сдам Ивана, примерно через полчаса, и выйду.
Счастливый, умиротворенный, Игорь поднимался домой. Он настолько забыл о домашней ссоре, что, когда отец открыл ему на звонок и, ни слова не говоря, ушел в гостиную, Игорь искренне удивился: — А что случилось, товарищи?
Вспомнив и ахнув, он побежал на кухню. Мама плакала и повторяла: «Больше так не делай, больше так не делай…» Игорь обнял ее за покатые вздрагивающие плечи, поцеловал в щечку, румяную от кручины, искренне, от души попросил, сам не зная за что, прощения, и они помирились. Бедная мама, она даже не подозревала тогда, что все только начинается.
Дальше замелькало, как в тревожном сне. Солнце едва успевало всходить и закатываться, лужи — высыхать на асфальте, дождь — проходить. В памяти Игоря эта осень была совершенно бредовой: шапки снега на желтой листве берез, яркие грибные дожди сквозь оледенелые ветки. У него был особый отсчет времени: вчера он взял ее за руку и поднес ее светлые пальцы к губам, а она смотрела на него, склонив по-взрослому голову, с участливым любопытством; сегодня они сидели на скамейке в сквере, и он поцеловал ее в щеку, а потом еще раз, в краешек рта, и она сказала: «А вот этого совершенно не нужно».
Первого сентября она пришла в девятый «А» Все должны были догадаться, хотя Игорь и Соня нарочно сговорившись, явились порознь. Женька кинулся к Игорю — и остановился как вкопанный в трех шагах: вокруг Игоря было как силовое поле.
Соня вошла в класс, встреченная сдержанным шушуканьем девочек, красивая, светлоглазая, гордая. Села рядом с Игорем, не взглянув на него, расправила, как крылышки, локти. Впрочем, никаких эксцессов не произошло. Учителям, видимо, на руку было, что они сидят вместе, девчонки быстро сделали мудрые выводы и уже на третий день перестали хихикать, а ребята — были среди них и такие, которые готовы год зубоскалить, повторяя всем надоевшие шуточки, но тут неоценимую помощь оказал Игорю друг Женька. Отстраненный, но не обиженный, он взял на себя добровольные функции стража чести и сумел, неважно какими способами, добиться того, чтобы имена Игоря и Сони не упоминались без особой нужды.
4
Итак, Соня втащила Игоря за руку в свою комнату и захлопнула дверь. Игорь в нерешительности остановился на пороге: большеротая, веснушчатая девчонка эта держала его в состоянии напряженного ожидания, она была непредсказуема. Игорь никогда не мог вычислить заранее, встретит ли она его улыбкой или сядет от него поодаль, насупившаяся, зевком приветствующая каждое его слово: «Мели, Емеля, твоя неделя». Это была первая девчонка, которая призналась ему, что он ей нравится, и точно так же первая (и пока единственная), сказавшая ему, что он «заунывный дебил».
Сегодня была явно не «Емелина неделя»: демонстративно защелкнув замок, Соня прислонилась к двери спиною и, глядя поверх плеча Игоря, тихо засмеялась.
— Извини, что наскандалила, — шепотом сказала она. — Я нечаянно. Думала, ты и правда не придешь.
Следующие четверть часа прошли в молчании: Игорь гладил ее по щеке, трогал губы и челку, а она стояла, полуприкрыв глаза, и улыбалась. Никогда больше (после того раза в августе) она не позволяла ему поцеловать себя — и приучила настолько, что даже самая мысль об этом казалась ему отвратительной.
— Ну ладно, все глупости, — проговорила она наконец и, потянувшись к Игорю, почти дотронулась до его уха губами. — Забыли? Забыли. — Эта игра в вопросы-ответы с самою собой, как будто никакого Игоря не было, иногда его обижала. — А собственно говоря, зачем ты пришел? — спросила она, усмехаясь. — Я так поняла, что завтра тебе в школу не надо.
— Едем Костю встречать, — сказал Игорь.
— О да, событие века, еще один ловкач приезжает из-за границы.
Наверное, после этих слов можно было бы распахнуть дверь и с достоинством удалиться. Но тогда пришлось бы отстранить Соню, взять ее за плечи, улыбающуюся, домашнюю, встряхнуть хорошенько — нет, на это у Игоря не хватило бы духу. Кроме того, она не в первый раз отзывалась о Косте так неприязненно, и если уж терпел раньше — оставалось терпеть и сейчас. Он много рассказывал ей о Косте, пытаясь ненавязчиво внушить, какой у него веселый, добрый, умный, справедливый брат. Соня слушала его рассказы внимательно, но глаза ее недоверчиво поблескивали: «Мели, Емеля, твоя неделя!»
— Прямо не брат, а роль человека в обществе.
Журнал с той самой фотографией Кости она каким-то образом ухитрилась достать («Выкрала в читалке»— таково было ее объяснение, и, право же, у Игоря имелись основания предполагать, что так и обстояло дело) — всего лишь для того, чтобы перед каждым занятием ставить этот журнал на книжный пюпитр и предлагать Игорю присоединиться к издевательской молитве: «Хвала тебе, о роль человека в обществе, мы о тебе не забываем ни на секунду, как ты не забываешь о своей зарплате…» — и так далее и тому подобное.
— Странно, что ты так его не любишь, — огорчался Игорь. — Что он тебе сделал?
— Слишком вежливый он, — отвечала Соня с усмешкой. — Поздоровается, улыбнется, даже поклонится. А глаза колючие, как репейники.
Однажды она сказала:
— Господи, хоть бы он никогда не приезжал! Он нас с тобой рассорит.
— Чепуху ты говоришь, — рассердился Игорь.
— Нет, не чепуху. Я говорю то, что знаю.
Любопытно, думал Игорь, глядя на нее, одному человеку приходится с пеной у рта доказывать свою заведомую правоту, и чем больше он горячится, тем нелепее выглядит, и даже если у него хватит нервов опровергнуть все возражения, все равно правота остается какой-то сомнительной, и люди расходятся, посмеиваясь про себя и крутя головами. А другому достаточно сказать: «Я знаю», — и не нужно утруждать себя доводами: все вокруг замолкают и принимают сказанное к сведению. Самоуверенность? Нет, не то, как раз самоуверенные люди любят горячо и многословно доказывать свою правоту, и с ними охотнее спорят.
Спорить с Соней было бессмысленно: если Игорь «заводился» (что, впрочем, случалось нечасто), она смотрела на него, пренебрежительно щурясь, а потом говорила: «Ты мне все равно ничего не докажешь». При всем этом Соня была мудра, как змий. Ей ничего не стоило, мельком взглянув на человека, сказать: «Слизняк», — и тут же о нем забыть. И человек этот мог лезть из кожи, показывая, как он умен, воспитан, деликатен, утончен, если хотите, — все равно на поверку рано или поздно он обнаруживал себя слизняком. «Ловкачами» Соня называла всех, кто был ей почему-либо неприятен, а в минуты раздражения — всех вообще москвичей. Она была уверена (или притворялась уверенной или внушила себе, что уверена): в Москве живу одни ловкачи.
