Борис Раевский - По следам М.Р.
Витя сразу вспомнил прошлогодний уговор: за каждое «выражение» отвешивать Геньке щелчок. Вроде как помогло — Генька почти отвык ругаться. А теперь — здрасте пожалуйста! Опять!
— По-ученому… это называется… рецидив, — пояснил Витя, крепко стукая Геньку ногтем по лбу.
— Ай да звеньевой! Стыд, позор! — сказала Оля и слегка коснулась пальцами Генькиного лба.
Ну, таких-то щелчков можно хоть сотню стерпеть. Даже приятно. А Витька, дьявол, лупит без жалости!..
Щелкнул, повернулся и на ходу бросил:
— Некогда мне…
Махнул рукой и ушел.
Оля задумчиво ковыряла пальцем старую замазку на окне.
— Витя последние дни какой-то хмурый, — сказала она. — Знаешь… Зайдем к нему завтра. И отца его навестим. Давно мы у него не были.
…Ребята поднялись по лестнице к Витиной квартире и уже хотели нажать кнопку звонка, но дверь вдруг сама распахнулась.
Оля даже вздрогнула.
Однако никакого чуда не было: просто Катюшка выскочила на лестницу — шла гулять.
— А Витя дома? — спросила Оля.
— Дома, спасибо! — закричала девочка и, бухая ботами, побежала вниз.
Катюшка вообще была очень вежливой. Даже выходя с мамой из автобуса, никогда не забывала сказать водителю:
— Спасибо, дядя!
Ребята вошли. В прихожей было тихо. Только из Витиной комнаты неслись какие-то странные звуки. Трак- трак! Трак-трак!
— Можно? — постучала Оля.
— Трак-трак! — ответил кто-то. — Трак-трак!
Оля приоткрыла дверь. Заглянула в комнату и, приложив палец к губам, — тихо, мол! — поманила Геньку. Он тоже осторожно глянул в комнату.
Там, у станочка, на круглой табуретке сидел Витя. Совал в прорезь станка полоски латуни. Трак-трак! И из щели выскакивал готовый значок.
«Вот почему ему некогда!» — подумал Генька.
Поглядел на Олю. Та кивнула. Да, все ясно.
Ребята вошли. Витя смутился. Но быстро оправился.
— Я сейчас, — и продолжал штамповать значки.
Оля подошла к кровати Александра Борисовича.
А Генька оттер плечом Витю и вставил в прорезь металлическую полоску. Нажал ногой педаль.
— Трак-трак! — из щели бойко выскочил значок.
Генька засмеялся. Лихо! Снова вставил полоску.
— Трак-трак!
Еще значок!
Движения Геньки были еще неуверенные, но с каждой минутой он все больше входил во вкус.
— А я?! — крикнула Оля.
Мальчишки посторонились. Теперь Оля сидела на круглой табуретке, а Генька и Витя наперебой давали ей советы.
— Трак-трак! Трак-трак! — стучал станок.
— Этак вы у меня целую фабрику откроете! — засмеялся Александр Борисович.
— Фабрику не фабрику, — сказал Генька, — а приходить будем. По часу постукать — это даже интересно, — и он тайком показал Вите кулак.
Впрочем, зачем тайком — непонятно. Ведь Александр Борисович все равно ничего не видел.
* * *«Болезнь» Николая Филимоновича окончилась точно в назначенный срок.
— Завтра в семь жду вас, — сказал он на перемене.
Витя немедленно вытащил блокнот — опять надо перекраивать график. Все-таки времени никак не хватает. Одно сделаешь, с другим — запарка. Ребята стали помогать, думал — будет полегче. И все равно — никак!
…К Филимонычу шли через Александровский сад. Фонтан уже не работал. Мраморная чаша бассейна вокруг фонтана была наглухо зашита досками. Чтобы снег туда не набивался. Получилась круглая эстрада.
«Как для танцев», — подумала Оля.
Бронзовый верблюд у бюста Пржевальского блестел от дождя, на аллеях — никого.
Шли молча. Мальчишки — прямо по грязи. А Оля осторожно обходила лужи. Вышли к Медному всаднику. И тут Витя решился:
— Вот, послушайте.
В туманном наряде, в уборе дождя,Приходит к нам осень, людей не щадя.Она без борьбы забирает в полонИ медь монументов, и мрамор колонн…
— Опять за свое! — скривился Генька. — Пушкин-Лермонтов!
Ну, на Геньку-то Витя и не рассчитывал. Не дорос он до стихов.
А вот Оля… Интересно, что она скажет?.. Но Оля тоже не оправдала Витиных надежд:
— Ой, а повеселей у тебя нет? А то — и осень, и дождик, и к Филимонычу с пустыми руками идем.
Генька расердился. Не на Олю, на Витю:
— Видишь, до чего довел? Теперь и она заныла!
А Витя обрадовался: если от стихов осеннее настроение, значит, они мимо ушей не проходят. Вот и отлично!
* * *На этот раз деревянные шторки над полочками и ящиками на столе Николая Филимоновича были спущены и заперты. Сам Николай Филимонович тоже словно заперт на ключ: сидит, смотрит на ребят, а что он думает — не поймешь.
— Ну, хвастайтесь, — сказал учитель. — Много успели?
Генька хмуро покачал головой. Рассказал, что они сделали за месяц.
Учитель побарабанил пальцами по столу.
— Небогато…
Генька опустил голову. Конечно небогато. Сами знаем. А Филимоныч — хорош… Нет, чтобы утешить. Еще растравляет…
— Да, не густо, — повторил Филимоныч и посмотрел в окно. — А месяц тому назад кто-то говорил… Да я, да мы… Да мигом… И что-то насчет мушкетеров…
Филимоныч все смотрел в окно. Генька сидел совсем в другом углу. Но ему казалось, что глядит учитель именно на него.
Ребята молчали.
«Хоть бы о чем другом заговорил», — тоскливо думал Генька.
Но учитель, не любивший топтаться на месте, нынче не спешил. Глядел в окно, будто его вдруг очень заинтересовали два пухлых сизаря, важно разгуливающих по карнизу. Стучал пальцами по столу. И молчал.
— Выходит, не так-то просто все делается, — наконец сказал он. — Давайте вместе думать.
Ребята оживились. Кажется, гроза кончилась!
Учитель долго расспрашивал их: и о фотографе, и о Кубареве. Только об Александре Борисовиче и о его карточке ничего не спросил.
Генька, наконец, напомнил:
— Мы вот… насчет Витиного отца. Может, и он…
— …имел отношение к пушке? — закончил Филимоныч. — А почему вы, собственно, так решили?
Генька стал объяснять, но Филимоныч снова перебил его:
— Погоди!
Щелкнул ключом, снял с полочки картотеку и стал просматривать карточки.
«Саперная рота Мухина… Так… Лето сорок второго… До пятого августа на передовой, затем отведена в полковые тылы для пополнения. С десятого сентября снова на переднем крае»… Ясно? Почти весь август исключается. Так что ваш вариант отпадает. И потом: почему вы хотите притянуть все к «Большой Берте»? Был у нас, помнится, разговор о четком логическом мышлении…
Витя покраснел…
Николай Филимонович замолчал. Потирал переносицу. Думал.
— А почему ты считаешь, — повернулся он к Геньке, — что только Кубарев мог знать о задании?
— Так на снимке же… всего две фамилии… А об Окулове у Евсея Львовича ничего нет.
Учитель задумался. Походил по комнате. Снова сел.
— А у Кубарева вы об Окулове спрашивали?
Генька хлопнул себя по лбу:
— Ох, раззява!
Учитель покачал головой:
— Вот видите! И вообще из Кубарева можно бы выжать побольше. Не сходить ли к нему еще раз?
И Геньке снова вспомнилось правило Филимоныча. — «Источник надо исчерпать до дна».
…Кубарева мальчишки встретили у ворот гаража. Василий Дмитриевич помахал им из кабины огромного грузовика.
— Опять дела? — он притормозил машину. — Недосуг нынче, парни. Разве что по дороге покалякаем? Тогда сыпьте в кабину.
Ребята мигом очутились рядом с ним. Генька сразу уставился на приборы и рычаги. Разговор пришлось вести Вите.
— Мы хотели спросить… Кроме вас… кто еще на снимке?
Кубарев настороженно повернул огромную голову. Потом так внимательно стал рассматривать дорогу, что Витя невольно тоже начал приглядываться: может, там что-нибудь особенное. Нет, ничего интересного: улица как улица. Наконец, Кубарев опять заговорил, и уж совсем непонятно:
— Вот оно что… Поди, знай… До коего дозволено, а откудова нельзя?.. Хотя, конечно, майору видней…
Витя насупился. О чем это он? Может, он тоже вроде Бортового? Контуженный? Витя решил уточнить вопрос:
— У фотографа записаны две фамилии… Вы и Окулов… Сержант Окулов А. И… Вы его знаете?
— Окулов? У нас такого не водилось. Это, видать, из тех…
Витька насторожился.
— Из каких?
— Ну, которых мы встречали. Из физкультурного института… Они в глубинку ходили… Ну, в глубинную разведку. И про немцев все знали наскрозь. Боевые были парни!
Генька мигом забыл о приборах. Вот оно: то самое! Боевые парни! Герои! И не один!
— Как же их найти? — воскликнул он. Василий Дмитриевич вздохнул:
— Побило их всех потом…
— Когда потом?
