Робин ЛаФевер - Теодосия и последний фараон
– Нет, дитя, мне ничего не нужно, а за предложение помочь спасибо тебе.
От этих слов мне почему-то стало слегка не по себе.
– Так вы пришли сюда не для того, чтобы вас полечили?
Старик улыбнулся, покачал головой, и я, глядя в его закрытые молочно-белой пленкой глаза, вдруг догадалась, кто он. Передо мной стоял Пророк Маат. Все правильно и очень в духе Древнего Египта с его парадоксами. Тот, кто хочет увидеть правду, должен быть слепым, чтобы его внимание не отвлекали образы окружающего мира.
Прежде чем я смогла подтвердить свои догадки, за моей спиной раздался булькающий звук. Я оглянулась и увидела, что Сефу пытается сесть, а потом из его рта фонтаном хлынула вода.
– Похоже, ваше снадобье начало действовать, – с улыбкой заметил старик.
– Да! – я была настолько счастлива, что даже не сразу сообразила, что нужно подтереть за Сефу, потом все же бросилась подтирать, а когда закончила, старик уже исчез.
Оставалось лишь надеяться, что я ничем не обидела его. Это слегка тревожило, но никак не могло затмить радости, которая охватила меня, когда Сефу начал что-то тихонько лопотать себе под нос, и я поняла, что победа на нашей с ним стороне. Я взяла Сефу на руки и понесла показать его Сафии. Хотя Сефу и не был ее братом, его возвращение к жизни было очень добрым знаком.
Глава тридцатая. Пророк Маат
На следующее утро прошел слух, что Пророк Маат готов обратиться к уаджетинам. Мы быстро позавтракали (большая часть моей еды досталась ненасытному после болезни Сефу). Затем появилась Сафия и объявила, что перед тем, как явиться к Пророку Маат, мы с майором должны пройти обряд ритуального очищения. Сказав об этом, она пошла к выходу и поманила нас за собой.
– А как насчет Сефу? – спросила я. – Его можно взять с собой?
– Боюсь, что нет, – покачала головой Сафия. – В Родильный зал нельзя входить в одежде или обуви, сделанной из животных. Думаю, самим животным вход туда тоже запрещен.
Родильный зал! Звучит многообещающе. Не думаю, что нас казнят в помещении с таким названием.
Я приказала Сефу оставаться дома. Поскольку еды у меня больше не осталось, он не возражал.
Сафия повела нас в храмовый комплекс, мимо пилонов, к священному озеру. Был момент, когда я напряглась, опасаясь, что нас с майором заставят купаться в этом озере вместе, но вместо этого нам просто предложили снять обувь и пройти босиком по мелководью, чтобы смыть с ног прилипшую к ним земную пыль.
Проточная вода ласково обтекала мои лодыжки и голени, слегка щекотала, пузырилась и сразу напомнила мне содовую воду, которую папа иногда добавлял в свой виски.
При мысли о папе меня охватила острая тоска по дому, я поняла, что готова отдать все на свете за то, чтобы оказаться в Лондоне, в нашем музее, с мамой, папой и даже, так и быть, с Генри. Мне страшно было подумать, что я могу никогда больше не увидеть их.
Я вышла из священного озера, встала на расстеленную рядом с ним чистую белую простыню, затем надела пару плетенных из тростника сандалий. Два младших по рангу жреца – с вашего позволения я буду называть их дьячками – повели майора Гриндла в комнату для переодевания, а Сафия вместе с еще одной девушкой повели меня в другую.
Внутри этой маленькой комнаты я увидела большой таз с водой – наверное, из священного озера. Я сняла свое платье и встала, поеживаясь, в своей нижней юбке.
Не подумайте, поеживалась я вовсе не от холодов, а оттого, что очень нервничала. Девушки намочили в тазу мягкие тряпки и собрались было мыть меня ими. Поняв, что они задумали, я отпрянула назад и сказала:
– Вы что? Я сама!
Черт побери, я всегда моюсь сама с тех пор, как мне исполнилось два года! Я выхватила мокрую тряпку из рук Сафии и начала тереть свое лицо и шею. Закончив, я погрузила в таз свои руки – по локоть – и потерла их. Потом попросила обеих девушек отвернуться, пока я буду мыть все остальное.
Они отвернулись, я торопливо обтерла все свое тело и нырнула в разложенную для меня белую полотняную сорочку. Пошарила в поисках кармана или чего-то в этом роде, потому что не собиралась идти на суд, где решается моя судьба, без обломка Вавилонского кирпича. Я должна понимать все, о чем там будет говориться.
Увы, карманов у этой дурацкой хламиды не было. Кончилось все тем, что я засунула обломок кирпича между своей ступней и сандалией – неплохо, только придется идти шаркая ногами, чтобы камешек не вылетел. Я как раз собиралась сказать девушкам, что они могут повернуться, когда раздался странный звук – казалось, кто-то бросил на пол с высоты сотни сухих горошинок.
– Нас зовут. Пора, – сказала Сафия, расправляя на мне сорочку и в последний раз пытаясь пригладить мои непослушные волосы. Затем она обхватила меня руками за плечи и добавила: – Независимо от того, что произойдет дальше, я знаю, что вы сделали все, что могли, чтобы помочь моему брату. Я всегда буду вам благодарна за это, и да благословят вас боги.
С этими словами она поцеловала меня в обе щеки и вывела в коридор, где нас уже ожидал майор Гриндл со стоявшими по обе стороны от него дьячками. В своей белой монашеской рясе майор выглядел очень непривычно, однако не утратил своей офицерской выправки. Из распахнутого воротника рясы выглядывал татуированный Глаз Гора. «Очень кстати», – подумала я.
– Мне нельзя входить в тот зал, – сказала Сафия, – и им тоже. – Она указала на дьячков. – Отсюда вы отправитесь дальше одни.
Чувствуя, как бешено колотится мое сердце, я сказала тонким дрожащим голосом:
– Спасибо вам за все, Сафия. Если что, вы позаботитесь о Сефу, правда?
Сафия низко поклонилась, а майор Гриндл протянул мне свою руку.
– Прошу вас, мисс Трокмортон. Вы готовы?
– Полагаю, что да. Идемте, – ответила я, принимая его руку. И как только он может оставаться таким спокойным? Так, рука в руке, мы с ним и вошли в Родильный зал.
Едва мы ступили за порог, меня обволокло густым приторным ароматом благовоний, таким крепким, что я закашлялась и принялась махать перед лицом ладонью, чтобы хоть немного очистить воздух.
– Куда теперь? – спросила я.
– Полагаю, нам нужно пройти к дальней стене, там есть дверь, за которой, очевидно, нас и ожидают.
Мы прошли к двери в дальней стене. Здесь майор Гриндл на секунду задержался, чтобы ласково погладить мою ладонь, а затем мы с ним вошли во внутреннее святилище.
Мне показалось, что я очутилась в непроглядной темноте, но когда поморгала, и мои глаза приспособились к мраку, оказалось, что по всему залу расставлены тускло светящиеся жаровни. Чувствовалось, что зал переполнен людьми. Перед каменной статуей богини Маат, повернувшись к ней лицом, стояли полукругом девять уаджетинов в черных накидках и с непокрытыми головами. Перед ними стояли три жреца Сем. Когда мы с майором Гриндлом приблизились, все они молча расступились, пропуская нас вперед – по всей видимости, мы должны были встать прямо перед статуей.
Верховный жрец строго кивнул нам головой, обернулся к статуе и начал читать по свитку, который держал в своей руке.
– Эта девочка обвиняется в том, что знает то, что ей не положено знать, и поэтому мы предложили ей выпить Вино Забвения. Однако одна из наших Хатор объявила, что эта девочка Рехет, и, следовательно, одна из нас, а значит, то, что она знает, не является преступлением.
Жрец довольно долгое время ждал, не ответит ли ему статуя, но она молчала. Тогда жрец прокашлялся и продолжил:
– Обвинения, выдвинутые против этого мужчины, гораздо более тяжки. Помимо того, что ему известно то, что не положено знать, он также поднял руку на нашего фараона и использовал магию, запрещенную для всех, кроме Урет Хекау. Мы решили, что за это он должен умереть, однако, – здесь лицо верховного жреца скривилось, будто он откусил большой кусок лимона, – этот человек отмечен знаком Гора, и девочка утверждает, что он уаджетин, а значит, ему не запрещено знать то, что он знает, и он не подлежит смертной казни. Мы ожидаем твоего приговора, о Пророк.
– Хм, прошу прощения, – тоненьким голоском сказала я.
Верховный жрец удивленно посмотрел на меня, считая, очевидно, мой поступок ужасно бесцеремонным.
Плевать мне на него. Слишком высока в этой игре ставка.
– Не забудьте сказать Пророку, что я возвратила вам Изумрудную табличку, – напомнила я. – И что майор Гриндл едва не погиб сам, спасая вашего фараона от Змей Хаоса. Кроме того, спросите Пророка, достаточно ли будет возвращенной таблички для того, чтобы Ови Бубу был прощен и получил разрешение вернуться на родину.
Теперь жрец смотрел на меня, выпучив глаза и отвесив нижнюю челюсть, и подскочил, как ужаленный, когда статуя вдруг заговорила.
– Это все? – спросил голос, который я сразу узнала. Статуя говорила голосом старика, который помогал мне в лаборатории лечить Сефу.
– Да… сэр, – ответила я.
– Тихо! – зашипел на меня жрец, и я замолчала. Собственно говоря, я и так все уже сказала.
