Наринэ Абгарян - Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения
Глава 16
Прощай, Кировабад, прощай
Выезжать планировалось ранним пятничным утром, на двух машинах. На нашей Генриетте должны были ехать мама, Гаянэ, Сонечка и Ба. Ну и папа, конечно, куда же без папы. А на пилотируемом дядей Мишей Васе – мы с Каринкой и Манькой. И вещи. Вещей, кстати, набралось три большие сумки, две наши и одна – семейства Шац.
– Вроде все самое необходимое взяла, – вздыхала мама, – а скарба получилось как на большой переезд.
– Надя, не переживай. Вон в Васе сколько места. Довезем! – утешала маму Ба. – Главное, ничего не забудь. Соску взяла?
– Соску нужно отобрать, чтобы взять! Разве у этого ребенка можно что-либо отобрать?
«Этот ребенок» – Сонечка. Когда сестре исполнилось полтора года, мама собрала волю в кулак и сказала – всё, пора уже и честь знать, надо ее от соски отучать. К тому времени Сонечка обзавелась пятнадцатью крепкими зубами, умела шепеляво, но вполне себе внятно изъясняться короткими предложениями и вообще выросла в достаточно словоохотливое и упрямое существо. Так уж завелось исторически, что все наши дети очень рано научились говорить. Я, например, свое первое сложное слово – «разноцветный» – выговорила в восемь месяцев. Каринка заговорила чуть позже, месяцев в одиннадцать, но зато сразу простыми словосочетаниями. Если я была очень медленным ребенком и слова выдавала из себя со скоростью в час по чайной ложке, то Каринка строчила как пулемет, притом говорила исключительно тогда, когда перемещалась по квартире. А по квартире она перемещалась только на попе, садилась на пол, спиной к движению, и, резво перебирая ногами, развивала космическую скорость, сыпля по ходу искрометными наблюдениями степного акына.
– Мама пьисол! Тапоцку надель. Цихнуль. Исо йаз цихнуль. Будь здайов, шпашиба!
Гаянэ, в отличие от нас, молчала в тряпочку до года и трех месяцев.
– Ну хоть один нормальный ребенок! – радовалась мама, но не тут-то было. Однажды она оставила дочь спящей и ушла в магазин – за хлебом. Вернулась минут через двадцать. Открыла тихонько дверь, оцепенела – в спальне Гаянэ с претензией выговаривала кому-то, притом разговор периодически прерывался странным скрипом. Мама осторожно заглянула в комнату к дочке.
В кроватке, всклокоченным от беспокойного сна затылком к двери, сидела Гаянэ и убаюкивала куклу.
– Спышь? – любопытствовала она. – Говойу, спышь?
Кукла лежала смирно, с закрытыми глазами, руки вдоль тела. Вроде спала. Гаянэ несколько секунд наблюдала за ней, потом сдергивала с подушки и со скрипом сажала. У куклы моментально открывались глаза.
– Яцем не спышь? – выпытывала Гаянэ. – Яцем? М? Хоцес спать?
Не дождавшись ответа, она укладывала куклу на спину. Та мигом закрывала глаза.
– Спышь? – заводила по новой Гаянэ. – Совьсем спышь?
Мама тихо вышла из комнаты. Постояла несколько секунд в задумчивости. Подошла к входной двери и громко хлопнула ею. В спальне моментально воцарилась гробовая тишина. Она зашла к Гаянэ, поцеловала ее в розовую щечку:
– Уже не спишь?
Гаянэ отрицательно замотала головой и потянулась к маме, показывая жестами, что хочет на руки.
– Скажи: «Не сплю».
Дочка сделала такие изумленные глаза, что мама на секунду даже засомневалась в том, что слышала, как она только что разговаривала с куклой.
Гаянэ еще полгода хранила молчание, а потом решила выгулять в свет свой словарный запас.
– Ампицийин, – звонко подняла она родителей в семь часов утра.
– Чего? – испугался папа.
– Ампицийин и пойосканыя. Содый!
– Чего-о-о-о-о?
– Чего-чего, – передразнила мужа мама, – помнишь, о чем вчера по телефону со своим пациентом говорил? Ты ведь ему советовал принимать ампициллин и делать полоскания содовым раствором! Так?
– Ну!
– Ну. Вот она и повторяет за тобой. Правильно я говорю, Гаечка?
– Дя!
Так что официально наша сестра начала говорить в год и три месяца. А сколько она до этого по большому секрету сама с собой разговаривала – никто не знает. Могла с рождения, с нее станется. Она у нас ребенок с такими удивительными способностями, что мама иногда пугается. Например, Гаечка умеет разговаривать с птицами. Если на крыше гаража напротив вздорно каркает ворона, сестра подходит к окну и начинает выговаривать ей:
– А чего это ты каркаешь? Холодно тебе?
– Кар! – жалуется ворона.
– А перья тебе зачем? Про перья совсем забыла?
– Кар-кар, – кручинится ворона.
– Ничего. Скоро весна придет, тепло будет.
– Кар?
– Точно говорю!
И ворона, щелкнув на прощание клювом, улетает прочь.
Этим летом Гаянэ красиво зацепила трубой пылесоса светильник в гостиной и разбила два плафона. Гонялась за мухой, пыталась засосать ее в трубу. На мамин вопль, зачем она это сделала, Гаянэ исчерпывающе объяснила, что в пылесборнике живет паук, и ему там голодно.
– Да где тут паук! – рассердилась мама и выдернула из пылесоса мешок. Тут же оттуда выпал большой паук с серым крестообразным рисунком на спине и, сердито волоча за собой паутину, потопал под шкаф. Чуть ли не пылесосной крышкой хлопнул, обиженный бесцеремонным обращением мамы.
– Я зе говорила! – пожала плечом Гаянэ.
– Это ты его сюда засосала?
– Нет! Он там узе три дня зивет!
Кстати, Гаянэ очень даже четко умеет выговаривать «ж». Но почему-то постоянно съезжает на «з». И вообще под настроение может многие слова переиначивать. Котлету упорно называет «лекаткой», воскресенье – «выскрысеньем», а нашу машину Генриетту – Ригенеттой. Впрочем, учитывая, как ее укачивает в дороге, вполне возможно, что Ригенетта – это мелкая месть Генриетте за предоставленный при езде дискомфорт.
Что касаемо нашей любимой Манечки, то и тут без оригинальностей не обошлось. Ба рассказывала, что заговорила она поздно, почти в три года. А до этого, сосредоточенно сопя, ходила по дому, выколупывала со стен штукатурку и с удовольствием ее ела.
– Это почему я ела штукатурку? Вы что, не кормили меня? – надувалась от таких возмутительных речей Манька.
– Конечно, кормили! И кашами, и мясом, и рыбой, и разновсяким молочным, и протертыми овощами. Завтрак, обед, полдник, ужин – все как положено. И яичную скорлупу в порошок сотрем и в еду добавим, и отварные вкрутую яичные желтки! И солнечные ванны организуем! А толку?
– Чего это «а толку»?
– Того! Рахит мы тебе быстро вылечили. А вот от штукатурки отучить никак не получалось. Поэтому и говорю, что толку было ноль!
Толку действительно было ноль, ведь бросать есть штукатурку Манька не собиралась. Сначала она отколупала ее со стены рядом с манежем, где ее оставляли поиграть. Потом, когда взрослые догадались перетащить манеж в центр комнаты, чтобы ребенок не мог дотянуться до стены, Манька стала устраивать демарши из визга и ора – требовала незамедлительно предоставить ей новую порцию вкусно пахнущей сыростью и строительным материалом штукатурки. На попытки подсунуть творог или яичный желток отвечала горькими слезами. Маньку возили в Ереван – показывать педиатрическому светилу. Светило провело тщательный медосмотр, пошуршало бумажками с анализами. Развело руками.
– Может, у ребенка просто вкус такой? – неудачно пошутило светило, чем оскорбило Ба до глубины души.
– На себя посмотрите! – дыхнула она огнем и, вырвав из рук опешившего профессора внучку, выскочила из кабинета, демонстративно громко хлопнув дверью.
Профессор снял очки, протер рукавом халата. Нацепил на нос, прищурился. На стене напротив зияла небольшая, аккуратно обглоданная проплешина – пока шел скрупулезный прием, Манька времени даром не теряла.
В какой-то момент сдались все – Ба, дядя Миша, тетя Галя, районный педиатр тетя Света. Отпустили Маньку на вольные хлеба, на все четыре стороны. Наконец-то добившаяся своего Манька топала по дому и спешно отколупывала штукатурку то с одной, то с другой стены. Надо всюду успеть, а то мало ли, может, эти бессердечные взрослые передумают и снова запрут ее в манеже! Проинспектировав дом, она осталась жутко довольна качеством штукатурки. Отколупывала лакомые кусочки и прибегала к родителям – угощать. Те штукатурку с благодарностью принимали, но есть не спешили. Манька какое-то время ревниво ходила кругами, потом залезала на колени, отбирала штукатурку и пихала им в рот – показывала, что с ней надо делать. Взрослые плотно сжимали губы и мотали головой – преступным образом отказывались есть такую вкуснятину. Бестолковые и ограниченные люди, горе горькое, а не родители!
Закусывать штукатуркой Манька бросила годам к трем. И сразу же заговорила. Сложноподчиненными предложениями в повелительном наклонении. Чтобы знали, кто в доме хозяин, а то, ишь, повадились от штукатурки нос воротить!
В общем, родителям с нами действительно приходилось нелегко. Не дети, а праздник, который неотступно преследует тебя по пятам. Поэтому ничего удивительного, что, когда пришло время отучать Сонечку от соски, наша мама впала в глубокое уныние. Ведь Сонечка – отдельная форма жизни на нашем генеалогическом древе. Мелкая и жутко упрямая форма жизни. Мама, конечно, представляла, что ей будет трудно. Но трудно – это просто цветочки по сравнению с тем, что предстояло пережить нашей семье и нашим соседям. Потому что Сонечка сдавать бастионы не собиралась и поэтому развязала настоящую войну. А так как химическим и каким другим бактериологическим оружием она не располагала, то пустила в ход биологическое. То бишь свой басовитый голос.
