Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
Люди приходят сюда на несколько дней, семьями. Собирают уголь и ссыпают его в отдалении от террикона в кучи, а потом либо машину, либо подводу нанимают и увозят.
Но у Васькиной матери ни времени нет, чтобы днями жить у террикона, ни смелости. Забоялась она не только падающих камней, но и других опасностей: террикон дымится — горит внутри него уголь. И был случай, когда один парень полез на террикон и провалился в выгоревшую яму, только дым пыхнул оттуда. Будто в кратер вулкана упал и сгорел.
Такие страсти не для матери… А что делать? Если голод не тетка, то и холод не дядька.
— На Ясиноватскую свалку пойдем — за депо, где паровозы топки чистят. Говорят, там народу мало — люди туда еще дорогу не узнали. В шлаке, рассказывают, много коксы попадается. И кусочки угля тоже.
«Кокс — это хорошо! Кокс легкий, нести его не тяжело. А горит он получше антрацита, — думает Васька. — Только какой же там кокс, на этой паровозной свалке? Если на Макеевской заводской в прошлом году и то еле-еле набрали».
Чтобы мать не подумала, что он хочет увильнуть от похода за углем, Васька осторожно высказывает свое сомнение по поводу свалки и добавляет:
— Уж лучше на шахту. Хоть далеко, зато наверняка.
— Да я и сама сумлеваюсь: как пойдем, да впустую, день пропадет — жалко. А куда идти?
— На Ветку. Мы туда еще не ходили.
— Опять на шахту? Боюсь. Да и далеко. — Но подумала, подумала и согласилась: — Может, ты и прав: уж на шахте как-никак, а пустыми оттуда не вернемся. А насчет свалки я у паровозников распытаю все подробно. Дура, не догадалась раньше это сделать. Сказали мне, я и поверила сразу, а потом, вишь, засумлевалась. И ты туда же. — И уже решительно: — Ладно, сходим на Ветку, попытаем еще там наше счастье.
Чуть свет поднялись они с матерью, мешки, свернутые в трубку, взяли под мышки и подались старым юзовским шляхом на шахту. Рассвет догнал их, когда они уже оставили позади ясиноватскую посадку с ее жуткими бандитскими историями и приближались к «Седьмому блочку» — железнодорожному посту на полпути между Ясиноватой и городом. Солнышко дохнуло теплом в Васькину спину, когда он взошел на переезд и по привычке побежал вдоль путей, шаря глазами между шпалами — авось за ночь поезда растеряли уголь.
— Пойдем, Вася, не будем время терять, — кричит ему мать.
Васька хотел было вернуться, как вдруг увидел один, другой овальные, похожие на конские котяшки, сероватые брикетики. Поднял — легкий, будто кокс. Догадался: это и есть кокс, только прессованный. Оглянулся по сторонам а его тут — будто кто нарочно сыпанул: сколько хватает глаз, валяются вдоль путей аккуратненькие комочки. Кликнул мать — показал ей брикет. Та издали ничего не увидела, но поняла, что Васька что-то нашел, и заторопилась ему на помощь. Вдвоем быстро собрали рассыпанные брикеты, набралось немало, с доброе ведро, не меньше. Сошли с путей, стали решать, что делать: то ли остаться здесь и прочистить дорогу, то ли идти дальше, на шахту. Как ни хороша была брикетная приманка, решили все-таки не соблазняться ею.
— Это, наверно, случайно пульман на этом месте качнуло, — сказала мать.
Васька пофантазировал и добавил:
— А может, по нему бежал какой-нибудь блатяка и неосторожно ногой двинул.
— Может, и так.
Чтобы не нести собранный груз с собой в два конца, придумали свою находку спрятать в посадке. Васька руками разгреб местечко под кустом желтой акации, высыпал туда из мешка брикеты, забросал их разным мусором, замаскировал сухими ветками и бурьяном.
— Во, уже не пустыми будем! — обрадованно сказала мать, и они заспешили дальше, чтобы догнать время, которое потеряли на путях.
Еще на подходе к шахте они увидели у подножия террикона множество людей. Одни группами, семейными бивуаками рассыпались по полю вокруг насыпной горы, другие в одиночку, муравьями ползали по ней, выбирая кусочки угля. Возле бивуаков стояли тачки с задранными в небо оглоблями или, наоборот, опущенными на землю, высились различной величины горки угля, сидели дети и женщины, дымились костры. Издали казалось, будто там расположились лагерем небольшие цыганские таборки.
— Ой, ой… — заойкала мать, приостановившись. — И тут народу, нас только и не хватало.
Подойдя поближе, они выбрали местечко посвободнее и почище, побросали на запорошенную угольной пылью траву свои мешки, присели отдохнуть перед работой.
По пологому склону террикона черным жучком побежала вверх вагонетка, и люди как горох посыпались с него вниз. Слышно было, как вагонетка щелкала колесиками на стыках рельсов. Вот она взобралась на самую верхотуру, опрокинулась, окутав себя облаком пыли, и полетели вниз, шурша и подпрыгивая, черные камни. Самые большие долетали до самого низа, и тут их, увертываясь от ударов, хватали ловкие люди, быстро осматривали и либо выбрасывали прочь, либо опускали в подвязанную на животе, как у кенгуру, сумку. Многие из сборщиков были хорошо снаряжены — молотками или кайлами, они отбивали прилипший к породе уголь, ковырялись в терриконе, и сумки их наполнялись быстрее других. Ваське и матери все это придется делать почти голыми руками: от породы отбиваться они будут той же породой — камнями, а ковыряться — каким-нибудь прутом, если найдется. Найдется, такого добра здесь сколько угодно.
Мать развернула свой мешок, выложила на траву узелок с харчами.
— Надо бы место как-то заметить, чтобы видели, что тут занято, — сказала она.
Васька быстро нашел кусок проволоки, согнул ее дугой, воткнул в землю. Для прочности подпер ее обломком сырой крепежной стойки, видать недавно выброшенной из шахты, и к верху этой «треноги» подвязал узелок.
— Вот хорошо, — одобрила мать. — Издали нам будет видно… Поглядай и ты, штоб собака какая не унесла наш обед. — Она перевязала заново платок, затянула узел покрепче. — Ну, што? С богом? — Взглянув на вершину террикона, предупредила Ваську: — Гляди ж высоко не лезь, а то не успеешь убежать, камнем прибьет. Бог с ним, с углем с этим, штоб за него жизнь ложить.
Вооружившись крепкими камнями вместо молотков, они двинулись к террикону.
Добычей мать была довольна: к обеду они насыпали заметную кучечку и сели перекусить. Съели хлеб, вареную картошку, выпили бутылку холодного чая, и мать, пожаловавшись на боль в пояснице, расстелила
