Шукурбек Бейшеналиев - Сын Сарбая
Уловив последнюю фразу, Дардаке отметил в уме: «Ага, вот, значит, что — ягнят, пока они не окрепли, нельзя пасти на открытой местности». И он полез было за своей тетрадкой, чтобы записать это важное замечание. Но кто-то другой стал говорить, и парнишка навострил уши.
— Имейте в виду, что этот чабан принял овец посреди зимы, принял слабую, пораженную чесоткой отару! — Это говорил Садык. Говорил громко и поглядывал на председателя, как бы ожидая, что тот начнет возражать.
Закир обернулся, посмотрел на однорукого Садыка сердитым взглядом, но неожиданно мягко проговорил:
— Да, благодаря мужеству Сарбая овцы жили, и теперь видите — среди них нет больных. А ягнята… я их что-то не вижу. Что-то их, кажется, маловато.
И опять председателя перебил Садык. Сделав широкое движение рукой и обернувшись к членам ревизионной комиссии, которые стояли, вооружившись блокнотами и карандашами, он сказал:
— Обратите внимание: здесь нет овец, которые оягнились бы поздно. Это значит, что чабаны не жалели сил и не держали отару в загоне. Овцы двигались, хорошо питались… И еще: чабаны ягнят не скрывают — все ягнята пасутся вместе с матками, потому-то их и плохо видно. Начнем считать! Давайте, давайте, пусть двое из вас считают овец, а двое — ягнят. Видите, видите: разделить их нельзя, значит, это матери и дети.
Дардаке был обрадован и удивлен тем новым, что узнал из слов Садыка. Вот, оказывается, как много можно увидеть, если понимаешь поведение животных. «А что хотел сказать Садык-ака, когда уверял ревизоров, что мы не прячем ягнят? Разве есть люди, которые прячут?.. А почему он не говорит о павших ягнятах? Может быть, не догадывается?»
Парнишка краснел и бледнел. Ему хотелось подойти к Садыку и, как тот ему приказал, отрапортовать. Но заведующий фермой сегодня почему-то не смотрит в его сторону, не замечает его, ни разу не улыбнулся. Эти взрослые — их не поймешь. «Наверно, в прошлый свой приезд играл, баловался, а теперь забыл обо всем. Не нужна ему моя тетрадка и я не нужен…»
* * *Председатель колхоза был явно недоволен тем, что Садык взялся распоряжаться. Будто и не видит, что тут находится он, Закир.
Махнув плеткой в сторону Сарбая, что стоял вдали, исподлобья поглядывая на приехавших, председатель громко сказал:
— Может, спросим сперва тех, кто пасет, а уж потом, чтобы узнать, правду ли говорят, будем считать сами.
Повинуясь движению руки председателя, Сарбай, понурив голову, поплелся к нему. Салима шепнула сыну:
— Это комиссия. Слыхал, что такое? Каждую весну собираются активисты колхоза и оценивают, кто и как провел зимовку… Идем, идем! — И, схватив Дардаке за руку, будто сын собирается убежать, она потащила его поближе к людям.
Закир любил говорить с колхозниками, напуская на себя важность и в то же время как бы и по-товарищески. Вот и сейчас, как старый и старший друг, который хотел бы услышать сокровенную тайну, он взял Сарбая за руку и повел в сторонку. Далеко не повел, остановил шагах в пяти, но вроде бы разговаривал с ним один на один:
— Ну, Сарбай-ака, надеюсь, будешь откровенным? Как ты, считать умеешь?
— Можно сказать, что нет, — вздохнув, проговорил Сарбай.
— Ой-е! Так как же ты, не считая, пас овец?
— Плохо, плохо я пас овец, совсем плохо…
Председателю, видно, не часто приходилось слышать столь откровенные признания. Он пожал плечами, искоса посмотрел на Сарбая и повернулся к членам комиссии:
— Ничего не понимаю! Эх, Сарбай-ака, зачем хитришь? Притворяешься неразумным, неразвитым. Безграмотность в наше время никого не оправдывает. Члены комиссии видят сразу: падежа овец ты, слава создателю, избежал. Плохие овцы, но уцелели почти все… А теперь о другом. Слышишь, Сарбай-ака, о другом тебя спрошу. Не вздумай скрывать — все насквозь вижу! — Он приостановился и заговорил с пристрастностью обвинителя: — Как у тебя, Сарбай-ака, с падежом приплода? Ну-ка, ну-ка, выкладывай! — И, опять оглядев присутствующих, председатель впился глазами в лицо чабана.
Сарбай не мог не заметить издевки в тоне председателя, однако отвечал спокойно, и всем слышно было, что это спокойствие отчаяния:
— Большой падеж. Много-много подохло!
Закир даже руками развел: каково, мол, нахальство! Человек вроде бы даже хвастает своими потерями. Он опасался, наверно, что Сарбай начинает так, чтобы потом обвинить его.
Погрозив пальцем, председатель заговорил злобно:
— Наверно, обижаешься на меня? Нерадивые всегда на руководителей обижаются, но с обидой руководителя не хочет считаться никто… — И тут он начал кричать: — Вы… вы, пожалуйста, не упрямьтесь!.. И вы, пожалуйста, будьте серьезны! Ни государству, ни колхозу ваши шутки не нужны!..
— Очень, очень большой падеж! — громко, будто кающийся на миру грешник, повторял Сарбай. — Если не веришь, вон там яма, открой и посмотри! — Он протянул короткопалую, заскорузлую руку в ту сторону, где под плоским камнем были захоронены погибшие ягнята.
Показал и отвернулся, и рука его повисла, и он сам весь обмяк, опустив голову на грудь.
Закир, подавив вспыхнувший было в нем гнев, с деланным спокойствием обратился к членам комиссии:
— Идите смотрите, считайте!
Неуклюже шагая, Сарбай повел людей к яме. Зоотехник, ветврач и учетчик поплелись за ним, но тут вдруг однорукий Садык бегом обошел их и остановил:
— Э, погодите! — Он подозвал к себе Дардаке. — Слушай-ка, солдат… Твой отец говорит что-то не то. Сколько приплода вы получили?
Дардаке отвечал еще глупее, чем отец:
— Не знаю.
Садык удивленно растопырил пальцы единственной руки.
— Как же так?.. Слушай, солдат, разве у нас такой был уговор? Ты что обещал?..
Дардаке не знал, куда спрятать лицо, он даже голову наклонил, чтобы не видеть сверлящего взгляда заведующего фермой.
— Где тетрадь, где карандаш? — продолжал Садык. — Потерял? Бросил?
Дардаке наклонился и вытащил из-за широкого голенища растрепанную тетрадь:
— Вот.
Садык, удивляя Дардаке ловкостью, раскрыл тетрадь на согнутом колене и, увидев запись на первой странице, широко улыбнулся. Но, перелистав еще несколько страниц, посмотрел с печалью и грустью:
— Эх, а я-то на тебя надеялся!.. Значит, и ты не можешь сказать, в каком состоянии стадо?
— Могу!
Садык рассердился:
— Ну, брат, и путаник ты — то не можешь, то можешь. Арифметику, что ли, забыл? Сколько рождалось в день? Сколько сейчас ходит в отаре? Вот у тебя маток четыреста семьдесят девять. Сколько из них оягнилось? Количество ягнят достигает двухсот?
Дардаке почему-то рассмешил этот поток вопросов. Видно, Садык-ака не был никогда учителем. А может, нарочно так спрашивает, чтобы труднее было ответить?
— Ну, что молчишь? Что сопишь? Двести ягнят есть? — Садык подбадривал его взглядом. — Говори же, говори!
— Больше.
— Триста?
— Еще больше.
— До четырехсот дойдет?
— Будет больше… Четыреста шестьдесят девять.
И тут с силой хлопнул кнутом по своему кожаному пальто усатый Закир:
— Эй, парень, ты что, смеешься над нами? Только что говорил — не знаешь, какой приплод…
— Не знаю! — простодушно глядя в глаза разъяренному председателю, ответил Дардаке.
— Как так?
— Приплод — все ягнята, правда? Мы мертвых и погибших не успевали считать, не было времени. А живых и здоровых четыреста шестьдесят девять!
И тут вдруг все разом заговорили, стали переглядываться, смеяться, даже хохотать. Что такое случилось? И сердитый председатель расплылся в улыбке, положил руку на плечо Сарбаю:
— Что? Правда? Нас пугал, а у тебя приплод четыреста шестьдесят девять ягнят? Здоровых, крепких ягнят? — Не дождавшись ответа растерявшегося Сарбая, председатель обратился к членам комиссии: — Слышите, слышите! Выходит, в среднем на сто маток у них по девяносто восемь родившихся и выживших… Хе-хе, если не врет бродяга Дардаш, если только не врет… Вот мы сейчас сосчитаем и запишем… Если окажется, что джигит Дардаш прав… — Закир блеснул глазами и торжествующим взглядом окинул присутствующих: — Принимайтесь, принимайтесь! Зачем мертвых глядеть, лучше считать живых. — Он искренне радовался, кажется, готов был в пляс пуститься, этот пузатый, усатый Закир.
Дардаке смотрел на председателя во все глаза и понять не мог, почему он его то парнем называет, то бродягой, то джигитом. Но скоро пришлось еще больше удивиться.
Поверхностно оглядев пасущуюся на широком склоне отару, даже опытный человек не определит, велик ли приплод. Крошечные ягнята того же цвета, что и матери, издали не видны. Члены комиссии согнали отару в гурт. Одни взялись считать овец, другие — ягнят. Когда подвели итоги и установили, что Дардаке назвал точную цифру, началось всеобщее ликование. Вот это-то и поразило Дардаке. Сарбай и Салима тоже не сразу поняли, почему их не только не бранят и не наказывают, но еще и поздравляют и хвалят. Усатый Закир, кидаясь то к одному, то к другому члену комиссии, кричал:
