Александр Крестинский - Повести и рассказы

С вязанкой дров Иван вышел из сарая и, обходя дубок, с досадой подумал: «Посадили тут, на дороге…»

Когда подходил к крыльцу, его окликнули из-за плетня:

— Эй, Моторихин!

Оглянулся — девчонки из его нового класса. В лицо он их помнил, а по именам не знал. Вернее, не старался узнавать.

— Моторихин! Пошли на спевку!

— Я петь не умею, — сказал.

— Ну, стихи читать будешь, — предложила одна, беленькая, перетянутая крест-накрест дымчатым пушистым платком.

— Некогда, — бросил Иван, повернулся и шагнул в сени. Следом за ним кинулся короткий смешок и обидное слово «бирюк».

У плиты Иван громче, чем надо, сбросил вязанку и сказал бабушке с неожиданной для себя обидой в голосе:

— Дерево прямо на ходу растет. Нельзя было в сторонке посадить?

— В сторонке? — Бабушка мельком взглянула на него, долго что-то помешивала в кастрюле, молчала. Потом сказала: — Ничего, привыкнешь…

Иван удивился такому ответу, пожал плечами, усмехнулся:

— Привыкнешь!

— Почему на спевку-то не пошел? — спросила вдруг бабушка. — Стесняешься, что ли? Иди.

— Некогда. — Иван отвернулся и, чтобы доказать свое «некогда», раскрыл на столе тетрадку, достал самописку, число вывел, название, вздохнул и глянул в окно, прежде чем написать какую-нибудь первую фразу.

По улице проходила орава мальчишек. В центре, широко шагая, выступал Федоров. За спиной — гармонь.

«На спевку, значит», — ревниво подумал Иван. На какое-то мгновение он пожалел, что отказался идти, но тут же опомнился: «Подумаешь… Спевок не видел…»

Федоров с дружками исчез из виду, и сразу стало грустно, и тетрадь на столе показалась ненужной, необязательной… «Ноябрьские скоро, — вспомнил Иван, — наши к празднику готовятся. Номер-сюрприз придумывают. Наверно, Танька Лапина будет танцевать…»

И перед ним возникла Танька. Платье колоколом вокруг тонких ног. Кружится, кружится…

А потом мелькнула такая смелая и совсем нереальная мечта, что он даже глаза зажмурил. Мечта была такая, будто бы он, Иван Моторихин, готовит номер-сюрприз. И этот номер-сюрприз не что иное, как… с т и х и!

Перед майскими ему поручили подобрать стихи и выучить. Иван взял со стены календарь — там иногда ничего стихи попадаются. Полистал. Про Первое мая стихов не было. Были, правда, стихи про то, как утро в стране начинается. Назывались «Рабочее утро». Стихи Ивану не понравились. Ну, что в самом деле: перечислены разные профессии, кто рано встает… Разве это стихи! Но одна строчка неожиданно засела в голове: «Вставай, страна! Страна, вставай!»

«Вставай, страна. Страна, вставай!» — твердил про себя Иван, расхаживая по комнате. Тьфу, привязалась! И зачем надо этак сочинять — то же самое, только другим концом: «Вставай, страна! Страна, вставай!» Иван — вслух: «Страна, вставай!» И вдруг, откуда ни возьмись, выскочило: «Сегодня праздник Первомай!»

«Вставай, страна, страна, вставай, сегодня праздник Первомай… — пробормотал Иван. — Сегодня праздник… — повторил он про себя и неожиданно произнес вслух: — Всей земли… Сегодня праздник всей земли! И люди… И люди… И люди радость завели! — гаркнул он на весь дом. Потом засомневался: — Завели… Завели? А, сойдет! Скорей дальше сочинять, покуда сочиняется…».

Сочинялось. Сочинялось так, что спина вспотела. И вот счастье — никто не помешал ему в этот час, никто не постучался в дом, не свистнул у окна. Словно бы все село знало: Иван Моторихин сочиняет! Тише…

Оказалось, в сочинении стихов едва ли не самое трудное — понять, где конец. И здесь можно точку поставить, и там. А с другой стороны, можно и не ставить точку, а дальше сочинять. Иван поступил самым естественным образом: поставил точку, когда выдохся. Утер пот рукавом и начисто, со смаком переписал.

Вставай, страна! Страна, вставай!Сегодня праздник Первомай!Сегодня праздник всей землиИ люди радость завели!Вот это день! Прекрасней нету!И мы пойдем вперед по свету,Вперед, под знаменем Союза,Пускай в пути звенит нам Муза,Пускай нам ветер бьет в лицо,Пускай пурга пути заносит,Но мы идем дорогою отцов,Они нас обо всем когда-то спросят!..

…Стихи он прочел со сцены, наизусть. И сейчас в ушах его, нарушая вечерний покой бабушкиного дома, заглушая возню мышей, трескотню сверчка и вздохи пегой коровы — загремели аплодисменты. Те, давешние, майские!

А что — не каждый день в фалалеевской школе стихи сочиняют и читают их вслух со сцены. Старшие еще помнили третьегодняшнего выпускника Сергея Богомазова, который в седьмом начал вдруг стихи писать про природу, а в девятом сник почему-то. Теперь на врача учится. И вот после такого перерыва снова поэт в Фалалееве объявился. Как же его не поддержать, как не похлопать ему! И хлопали. Так, что ладони жгло.

Иван Моторихин под эти аплодисменты вспорхнул над залом, одаряя всех щедрой улыбкой, и сел среди своих, стараясь ни на кого не глядеть и чувствуя на своем лице приятную тяжесть сотен любопытных взглядов.

Под этой сладкой тяжестью и заснул в тот вечер в деревне Ступино фалалеевский школьник Иван Моторихин, не вспомнив больше про заданное сочинение.

Утром проснулся с тягостным чувством. Сразу ёкнуло: «Сочинение-то!» И тут же равнодушно решил: «А, пускай!» Оделся и пошел в школу.

На следующий день Полина Савельевна — так звали воспитательницу — принесла сочинения. Стала читать вслух, попутно высказываясь в таком духе: это правильно, а вот это — нет… Эта профессия нужна, а эта — не очень… Иван заметил: кто написал про городские профессии, тех Полина Савельевна журила, поучала — село, дескать, покидать негоже, потому что село — наша родина.

— У нас весь Советский Союз родина, — сказал Федоров, и Иван с ним согласился.

— Я не о том, Федоров! — прикрикнула Полина Савельевна, но, кажется, никто не понял, что она хотела этим сказать.

Особенно долго Полина Савельевна журила беленькую девочку, ту самую, что приглашала Ивана на спевку. Девочка написала, что хочет быть киноактрисой.

— Все в киноактрисы хотят, — возмущалась Полина Савельевна, — а в доярки? В доярки — кто?..

Беленькая стояла опустив глаза и выдергивала нитки из передника. А Федоров веселился: «Актриса — ха!» Сам он, между прочим, был похвален. Написал: «Хочу быть летчиком-перехватчиком». Правда, в классе зашел спор: перехватчик по радио управляется или все-таки летчик там сидит? «Сидит!» — кричал Федоров. Спор быстро прекратился — укричать Федорова никто не мог.

— Моторихин, — сказала Полина Савельевна, — а ты почему сочинение не сдал?

Соврать, что дома забыл? А толку-то — все равно заставит принести…

— А ты кем хочешь быть, Ваня? — Голос у Полины Савельевны был сейчас тихий, ласковый, и обижать ее Ивану не хотелось. Вообще ему лень было врать.

— Директором школы, — сказал Иван спокойно.

— Директором? Именно директором? — Такое искреннее удивление выразилось на лице Полины Савельевны, что класс сразу откликнулся — послышались смешки, все задвигались, обернулись к Ивану.

«Зачем она так? Насмешничает?» — подумал он и уже с вызовом повторил:

— Ну, директором.

Полина Савельевна даже встала из-за стола, подошла к его парте, положила руку ему на плечо и с большим внутренним любопытством задала следующий вопрос:

— А почему? Откуда у тебя эта мечта? Объясни.

— Отдельный кабинетик захотел! — крикнул Федоров.

— Прекрати, Федоров, паясничать! Ну, Ваня, расскажи…

Еще чего, рассказывать. Нет, хватит. И — чтоб не приставала больше — громко:

— Нет.

— Директор не желает, — сказал Федоров, повернувшись к классу, — слово директора — закон.

Так Иван Моторихин по собственной воле стал Директором. Каких только прозвищ не было у него прежде! И Мотор, и Моторка, и Моториха, и даже Трактор. Но чтобы Директор!..

В этом прозвище было что-то очень обидное. В исполнении Федорова, а за ним и других слово «директор» звучало как «начальничек».

Бабушка спрашивала:

— Вань, не тебя ль директором кличут?

— Нет. Не меня.

— Как не тебя? А вроде тебя…

Мать говорила, весело щурясь:

— Быстро выдвинулся. Я все уборщицей, а он директор!

Иван — такой добрый всегда — начинал молча злиться.

В тот знаменательный день он хотел сразу, как только кончится последний урок, ускользнуть домой, но не удалось: в дверях класса, растопырив руки, встала Клава Липова, председатель совета дружины.

— Куда, Моторихин! Актив будет!

— Я не актив, — сказал Иван и попробовал отодвинуть Клаву плечом.

— Ну-ну, садись, — добродушно сказала Клава и легонько толкнула Ивана к парте. Рука у нее была тяжелая.