Магда Сабо - Скажите Жофике

Вот как? Значит, нужно будет постараться устроить ее именно туда. По-видимому, она хорошо знакома со всем педагогическим коллективом этой школы. Надо полагать, она охотно пойдет работать в ту школу, где учится ее ребенок. Ведь это так удобно. Примерно дней через десять он сообщит Юдит Надь окончательное решение. А пока пусть наслаждается отпуском: насколько ему известно, она еще не отдыхала в этом году.

Он пожал ей руку с такой теплотой, как будто они были старыми друзьями. Выйдя из кабинета, Юдит прижалась лбом к стеклу окна и стала смотреть вниз. Площадь Апацаи Чери! И она, Юдит Надь, должна стать преемницей Марты Сабо! Сколько заманчивых перспектив он попытался открыть перед ней… Потом эти истории про девочек, которые скандально ведут себя в общественных местах или трогательно приходят кое-что разузнать. Хоть бы избавил ее от этих басен.

А все же странно, что некоторые дети с самого начала имеют свой определенный характер и только ее дочь какая-то неопределенная – ни то ни се. С тех пор как Юдит избила Жофику, девочка стала во сто крат милее и дороже ее сердцу.

Хочешь не хочешь, а пора вернуться в институт. Вовсе не из-за Добаи, просто нужно иметь совесть. Басни… Чепуха… У кого же она была? Вот табличка: Фехервари.

Жофи села обедать примерно в то же время, когда Юдит вернулась в институт. Дора первый раз за весь день слезла с подоконника и пристроилась на низенькой скамейке. По-прежнему она не сводила глаз с двери и прислушивалась. Старого Понграца так раздражала эта настороженность, что он с трудом заставил себя есть. А ведь недотепа приготовила сегодня отличный обед и рассчитала, чтобы хватило на всех. Девочка умнеет не по дням, а по часам. Ишь ты! Сама додумалась купить побольше продуктов. Разницу в деньгах он, конечно, возместит. Коробку стеклянную больше с собой не таскает, ест как дома. Ух как уплетает! С отчимом, видно, тоже все уладилось. А кто, интересно, уладил? Андраш Киш? Сама говорит об этом. Тогда понятно, почему каменщик больше носа не кажет. А ведь так надо потолковать с ним!

Он, Понграц, конечно, не любит кланяться, но эта немая со вчерашнего дня ничего не ела. Хочет она или не хочет, а капусты ей придется отведать. Раз уж принял к себе, нечего тут голодать, даже если она невесть какая разбойница.

Глазищи вылупила, губы сжала. Ну ничего, он раскроет ей глотку. Что это она в самом деле, голодать, что ли, собралась? Он и не таких обламывал. Вот на недотепу, например, приходилось орать каждый день. И что же? Научилась в конце концов есть по-человечески. Но с черномазой он сначала попробует по-хорошему. А уж если не выйдет, пусть пеняет на себя.

– Почему ты не ешь, скажи на милость?

Черномазая смотрела на него и моргала. Жофи начала ей что-то шептать на ухо. Вот еще! Шептаться вздумала за столом! Воображает, что черномазая ее послушается!

– Давай ешь капусту, не то я сам тебя начиню.

Дора выпустила ложку и еще крепче сжала губы. В этой гипсовой колодке не так легко встать с места, но он все же подымется и хватит сейчас негодницу по носу! Жаль, что отсюда не дотянуться. Понграц попытался приподняться, но Жофика схватила его за руку. Что вмешивается не в свое дело? Лопочет, лопочет, и глаза, конечно, на мокром месте. Любит она, видно, эту разбойницу, боится за нее. Вон как вцепилась в рукав. А он, старый болван, терпит, слушает, как она мелет, чтобы не вздумал трогать черномазую. Одна за руку держит, вторая подскочила со стула да к раковине.

Боится – и правильно делает: такого еще не случалось в этом доме, чтобы кто-нибудь посмел раньше него из-за стола выйти, да к тому же без разрешения. Спиной стала. Кран то откроет, то закроет. Пусть себе льет, не ему платить, вода у него даровая.

– И какого дьявола ты не ешь?

Черномазая даже не шелохнется. Теперь боком повернулась: волосы на лоб падают. Нос кнопкой. Из крана бежит вода. Черномазая подставляет пальцы под струю и сквозь них пропускает воду в раковину. Узнал девчонку!

Ну и ну! У него от удивления даже сердце екнуло. Давно оно не билось так сильно. Браниться, злиться – к этому он, Понграц, привык, иногда даже и ударить может. Но удивляться? Не отрываясь смотрел он на стоявшую у раковины черномазую. Вот уж и фонтан видит, и белокурую Лембергер, что повисла на Хидаше, и учительницу, которая ровным счетом ничего не знала о Жофике. Он вспомнил двух мужчин с женщиной и фигурку девочки, притаившейся за фонтаном. Ну и дела!

Что эта недотепа от него хочет? Подскочила к нему, и опять давай в ухо шептать. А дыхание горячее, словно у малышки температура. Наверное, просто за подругу боится. Черномазая все кран мусолит и не глядит больше в его сторону.

Недотепа порет какую-то чушь. Говорит, что девчонка не ест потому, что у нее нету денег. Да что у него, трактир тут в самом деле? Сейчас он прихлопнет эту черномазую, как муху. Если мамаша по ночам шатается с такими, как Карчи Шереш, толку не жди. Наверное, и второй, с которым она обнималась у ворот, не лучше. Знать, убежала от нее девчонка. И не диво.

Откуда-то издалека продолжали звенеть слова: "Потому не ест… потому не ест… что у нее нету денег…" И вдруг не стало черномазой, вместо нее появился он сам, младший сынишка Понграцев. В те давние времена его отдали в мастерскую, но он оттуда не долго думая сбежал – терпеть не мог своего хозяина. Добрался до этого дурацкого Пешта, где все кругом из камня, и явился к своей невестке Тэрке, приюта попросил, пока устроится куда-нибудь. Тэркины домочадцы как раз ели, уселись все вокруг блюда с дичью и давай куски хватать. А он заладил одно: нисколько, мол, я не голоден, только устал с дороги. Родичи уплетают за обе щеки, а он сидит, слюнки глотает и молит бога, чтоб не услыхали, как у него в кишках урчит. Так и не дали ему ни крошки. Тогда он всю ночь лежал в каморке и спрашивал себя, почему невестка такая бессердечная, почему все сразу поверили ему, что он не голоден.

– Поди сюда, черномазая! – позвал Понграц Дору.

Скажи пожалуйста, и не пошевелится, будто не слышит.

– Я тебя, понимаешь ты, пригласил, и ты у меня в гостях, поэтому должна есть вместе со мной. Поняла?

И эта туда же: спеси, спеси-то, будь она неладна! Ждет, чтобы ей поклонились. Зато – что правда, то правда – не из нахальных, имеет самолюбие. Он терпеть не может тех, что клянчат.

– Ты что, глухая? – прикрикнул он опять на нее.

Стоит, как мумия, но глядит уже не так дико, присмирели глаза-то немного, и ему от этого стало веселей, чуть было не засмеялся. Ну и ну! Такая махонькая, а характерец! Если честь честью не пригласить – не поест.

– Когда-нибудь и ты меня угостишь. Вот и расквитаемся.

Он положил ей капусты на тарелку. Жофи это, видно, пришлось по вкусу. Обняла его за шею и снова давай шептать. Ух как его раздражает, когда ему вот так шепчут на ухо! Он просто не переносит щекотки. Ах, вот оно что, он, видите ли, должен объяснить Доре, что она ему не мешает – ведь Доре, наверное, неприятно, так как она без спросу пришла сюда и беспокоит его. Обхаживай тут эту козявку! Понграц хотел рассердиться, но не смог. Черномазая, видно, не охотница до чужого.

– Можешь пожить у меня, – сказал он Доре, – ты никому здесь не мешаешь. И покуда ты со мной, не бойся никого, потому как я здесь хозяин. Ешь, не то всыплю!

Дора села и взяла вилку. Старый Пишта обомлел. Должно быть, сколько времени пищи горячей не видела! Хватает как зверь! Блюдо мигом опустело. Хорошо хоть у самого аппетит неважный – подчистую все выгребли. В докторской-то семье, видно, нынче тоже не варили. Ну да на здоровьичко им!

Жофи начала быстро собирать посуду. Дора вдруг встала, подошла к Жофи и обхватила ее за шею. Девочки прижались друг к другу. Они ничего не говорили, да что говорить, и так все понятно. Некоторое время обе молча смотрели в пол. Затем Дора взяла миску и стала мыть посуду, а Жофи вытирала. Когда они все сложили в буфет, Дора подошла к Понграцу и сказала: "Спасибо".

Тоже еще! Благодарить вздумала! Понграц сердито буркнул что-то. Взявшись за края юбки, Дора начала медленно кружиться по комнате. «Ветки шиповника склонились к тропинке», – запела она, и Жофи подхватила песню. Понграц прислушался. Хорошо поют. Черномазая низко вторит, а Жофи потянула ввысь. Девочки проворно перевернули миску, в которой мыли посуду, и накрыли ее влажным полотенцем. Дора опять обняла Жофику, и обе засмеялись. Жофи замолчала, быстро собрала свои вещи и убежала домой. Дора расплела косу, причесалась и присела на скамеечку. Понграц читал газету, а девочка, примостившись рядом, тихо напевала своим удивительным низким голосом: «Ветки шиповника...»

В среду Марта Сабо, как обычно, была в школе. В этот день она замещала директора и поэтому принимала в ее кабинете.