Танец Огня - Светлана Анатольевна Лубенец
По какому поводу она рыдала, Лора понимала не очень. Она совершенно точно знала, что тоже не смогла влюбиться в Егора, хотя как человек он был ей бесконечно симпатичен. Возможно, она просто завидовала им с Таней: они были вместе и счастливы, а она — одинока и несчастна. Наверно, она боялась, что никогда не сумеет стать такой же счастливой. Говорят же, что вовсе не ко всем в этом мире приходит любовь. Может быть, ее, Лору, артистку погорелого театра, она как раз обойдет стороной. Потом она, конечно, наверняка встретит какого-нибудь неплохого мужчину, выйдет за него замуж, они станут вместе копить добро и воспитывать детей, но таких сумасшедших от счастья глаз, как у Тани, у нее не будет никогда.
От эдаких размышлений сладкие рыдания только усилились, хотя Лора уже понимала, что их пора прекращать. Надо до прихода родителей из театра привести в порядок кухню и собственное лицо. Нос наверняка уже похож на вареную свеклу, да и глаза красные, как у вурдалака.
Лора как раз убрала с пола рассыпавшийся песок, когда позвонил Тахтаев.
— Как насчет «Квадрата» сегодня? — весело спросил он.
— Послушай, Макс, а ничего более оригинального ты придумать не в состоянии? — Рассердилась она. — Может, ты сговорился с музыкантами, a? Может, они тебе какой процент отстегивают?
Тахтаев расхохотался.
— А это, между прочим, мысль! — весело сказал он. — Надо у них потребовать свою долю! Это будет только справедливо!
— Мне не до шуток вообще-то, — буркнула Лора.
— А что случилось? — Макс тоже сразу стал серьезным.
— В общем и целом — ничего. Но… я давно хотела спросить тебя: ты с Ирмой помирился?
Тахтаев помолчал, а потом коротко ответил:
— Нет.
— Почему?
— Ты знаешь.
Лора тоже подумала несколько секунд и ответила так же односложно и тем же самым словом:
— Нет.
— Брось! Я все тебе сказал после первого нашего похода в этот «Квадрат»! Меня, думаю, и тянет туда постоянно, потому что я там будто впервые увидел тебя.
— И что?
— Послушай, Лора, чего ты от меня хочешь, скажи честно? — резко спросил Максим.
Лора опять задумалась. Чего она от него хочет? Хочет, чтобы он признался ей в любви, на которую постоянно намекает. Вдруг от этих слов она сможет стать такой же счастливой, как Таня Николина. Конечно, Макс намного старше ее, а потому может не дождаться, пока она наконец дорастет до совершеннолетия, но… Словом, надо все же развести его на любовное признание. А там, может, и до поцелуев дело дойдет. Небось двадцатилетний Тахтаев получше целуется, чем какой-то там интернатский Валера Шкаф или даже сам Егор Майоров. Может, поцелуи-то как-то смирят Макса с долгим ожиданием?
— В общем, так! Заезжай за мной через полчаса! — начала она командирским тоном, но, взглянув на собственный красный нос в карманное зеркальце, уточнила: — Нет! Лучше минут через сорок! Мне надо с тобой поговорить! По телефону не хочу! Не то! Надо с глазу на глаз!
Разумеется, Тахтаев согласился.
Лора вдевала в уши серьги, когда в квартиру буквально ворвалась мама, а за ней — отец.
— Доченька! Почему ты мне ничего не сказала?! — крикнула Антонина Борисовна, остановившись в дверях. Ее помада была смазана, волосы растрепаны. Плащ, застегнутый неправильно, смешно топорщился на груди.
У Лоры упало сердце. Похоже, родители наконец о чем-то узнали. Это когда-то должно было произойти, вот и произошло. Ничего удивительного нет. Нашелся конец лживо вьющейся веревочки. Эх, надо было лучше самой обо всем рассказать, ну да уж что теперь…
— О чем ты, мама? — Лора спросила это самым невинным тоном. Она могла позволить себе невинность, поскольку на самом деле не представляла, что узнали родители. Алле Константиновне, преподавательнице хореографии, Лора так и не позвонила, а потому та, исходя из договоренности, не могла бы ее выдать. С Галиной Федоровной, учительницей вокала, Лора усиленно занималась. Они вовсю готовили новую программу, а дома для конспирации все еще периодически продолжал звучать несчастный «Соловей».
— Как это о чем? Мы с папой в фойе театра столкнулись с Аллой Константиновной! Я хотела ей сразу заплатить за следующий месяц, раз уж мы так удачно встретились… не надо через весь город ехать… а она… — Антонина Борисовна запнулась, нервно и очень некрасиво дернула шеей, зачем-то вытащила из кармана плаща и надела на одну руку перчатку, потом снова сняла ее и продолжила: — А она вдруг начала говорить мне такое… Я, конечно же, ей не поверила… Я ей так и сказала: «Алла Константиновна! Вам просто надо освободить место для какой-то другой, более выгодной ученицы!» Вот и папа подтвердит, что она сразу покраснела, потому что я ее раскусила! Но ты не волнуйся, Лорочка! Мы найдем другого педагога! Еще лучше этой Аллы Константиновны!! Слишком много она о себе думает! Зря ты мне не сказала, что уже не ходишь на занятия… Понимаю, что ты не хотела меня огорчать, но…
Антонина Борисовна, безвольно прислонившись к дверному косяку, говорила и говорила какую-то ерунду. Лора понимала, что мама пытается успокоить саму себя. Она не может не понимать, что Алла Константиновна сказала ей правду, но принимать ее не хочет. Она, говорит без остановки, чтобы Лора не смогла вставить ни слова, потому что те слова, которые Лоре вдруг захочется вставить, могут оказаться совсем не теми, которые ей хотелось бы от нее услышать.
Лора не осуждала Аллу Константиновну. Хоть они так и не договорились о том, когда ей стоит поговорить с Антониной Борисовной, но лучшего случая трудно было бы и ожидать. Театральный антракт имеет обыкновение быстро заканчиваться, а потому разговор наверняка волей-неволей пришлось строить очень конкретный, без лишних эмоций, и свернуть его, как только прозвучал третий звонок к началу действия. Конечно, зная Антонину Борисовну, Алла Константиновна не могла не понимать, что та не высидит до конца спектакля, но что такое какой-то спектакль по сравнению с тем, что надо наконец как-то решить судьбу дочери.
Лора взглянула на отца. Тот смотрел на жену мягким, бесконечно любящим взглядом. Он давно все понял правильно и, похоже, принял как должное, поскольку и раньше не очень-то одобрял стремление своих
