Рудо Мориц - Его большой день
Пока я работал, все подсчитать успел. Прокатиться на карусели стоит пять крейцеров. Прокрутишь пять раз — разок прокатишься. Значит, чтобы двадцать крейцеров заработать, надо карусель повертеть двадцать раз. Только боязно мне очень было: а что, если хозяин карусели меня прогонит, когда я вместо катанья денег у него попрошу? Но я твердо решил: добьюсь своего! Не отступлю ни за что на свете! Ох, как трудно оказалось выпросить эти деньги!
«Лучше катайся», — настаивал хозяин карусели, а я ни в какую не соглашался, подавай, мол, денежки. В конце концов он сдался, полез в карман и отсчитал мне двадцать крейцеров. Плевался он при этом и скорее пролаял, чем сказал:
«Вон отсюда, чтоб духу твоего здесь не было! Еще раз на галерею полезешь, кнутом отстегаю!»
А меня и след простыл.
Теперь надо шарманщика найти. Жалобной песенки шарманки не слыхать что-то. Нашел шарманщика в корчме у Вайса. Там и состоялась наша торговая сделка. Она так много для меня значила!
Тут-то настоящая история и начинается…
Дядя Богдан улыбнулся, раскурил трубочку и продолжал:
— Не стану рассказывать, что дома было, когда я явился без гроша в кармане, но с белым зверьком за пазухой.
«Этакие деньги отдать, и кому? Бродяге какому-то безродному, да за что?» — возмущались мои родители. Долго после того я прятал свою покупку. А мышка сметливая оказалась: просить умела, зубками бумажку, как щипчиками, протыкала. Лишь узнав о ее талантах, отец с матерью простили мне эти двадцать крейцеров. Но я им так никогда и не сказал, во что мне белая мышь обошлась.
Как заботливо я ухаживал за белой мышкой! Все лето она у меня прожила, свободно по дому бегала. Только войду в комнату, а она тут как тут и просит чего-нибудь вкусненького.
Осенью стали собираться в дом полевые мыши. Одна в сенях дырку прогрызла между полом и стеной. Белая мышь эту дырку вскоре нашла и шмыг туда! — в гости к полевой. Они крепко подружились.
С той поры белая мышка частенько выскакивала из норки мне навстречу, когда я в сени входил. Сядет на задние лапки и передние ко мне тянет, ждет подачки. А у меня всегда в карманах что-нибудь для нее припасено: то сахару кусочек, то корочка, то орешки. Сколько одних орехов нарвал я для нее в лесу!
Сяду, бывало, орешек на колено положу, а мышка — гоп! — уже грызет его.
И что же вижу однажды!
Чей-то острый носик из мышиной норки высовывается и блестящие глазки с любопытством смотрят на белую мышку. А та знай себе орешки хрупает.
Чуть шевельнулся я — носик и глазки исчезли в дырке. Но не долго выдержала полевая мышка. Ведь и в норке, должно быть, слышно было, как ее беленькая подружка грызет орешек. Как тут не соблазниться! Выглянула серая еще разок, а там и совсем вылезла. Я сидел смирно, шевельнуться боялся — спугну еще. Но в тот день полевая мышка так и не решилась отойти от норки. На другой день опять я белую мышку угощал. Смотрю — и полевая осмелела, от норки отбежала. Осматривается, а сама настороже — готова, чуть зашумит что, юркнуть в свою норку. Бросил я ей орешек, схватила она его — и к себе утащила.
Через несколько дней полевая мышка так расхрабрилась, что стала ко мне подходить. И всякий раз я ей что-нибудь бросал.
Еще немного спустя стал я орешек себе на колено класть, как для белой мышки. Только полевая мышка долго еще не решалась по штанине взобраться на мое колено, но и от орешка отказываться ей не хотелось. Вот как-то раз лакомится белая мышка у меня на колене. Вдруг серенькая решилась, взбежала по ноге, орешек схватила и — вниз. Орешек на полу сгрызла. А на следующий день орешек она у меня на коленях съела.
С тех пор, бывало, только скрипну я дверью, обе мыши уже меня ждут. Я угощал их поровну. Они ели на моем колене, из моих рук и даже друг за дружкой по мне гонялись.
Уж не знаю, сколько времени так продолжалось бы. Но у нас в доме слишком много мышей развелось. Мама что ни день жаловалась: опять они в чулане что-то съели. Вот отец однажды и принес кота; тот разбирать не стал, какая мышь ученая, какая нет, серая она или белая, всех до единой переловил. С тех пор меня уже никто больше в сенях не поджидал. А в карманах долго еще орешки лежали, только отдать их было некому…
Дядя Богдан улыбался и весело попыхивал трубочкой. Должно быть, с удовольствием вспоминал детство.
Немного спустя он тихо так сказал:
— Природу я с малых лет любил. Мой это был мир. Я бродил по лесу и то за муравьем, то за жучком или птицей часами наблюдал… А вот завтра, — он лукаво взглянул на меня, — пойдут у нас с вами рассказы настоящие, охотничьи!
4. Окаменевший олень
На другой день мы отправились на Майов пик.
Мы шли по охотничьей тропе, устланной хвоей, словно по ковру. Дядя Богдан отшвыривал в сторону сухие веточки, чтобы я нечаянно не наступил, не зашумел бы. Шли мы молча и только пристально поглядывали по сторонам.
По пути видели мы косулю с козленочком, но прошли так неслышно, что они нас даже не заметили.
На Майовом пике, поросшем высокими старыми елями, дядя Богдан выбрал уютную полянку. На ней мы и расположились.
— С чего же начинать? — спрашивает дядя Богдан и достает из своей кожаной сумки хлеб с брынзой. А мне так и кажется, что он сейчас новую историю достанет.
— С чего вам угодно, дядя Богдан, — отвечаю.
— На первый раз выбирайте сами, — подбадривает он меня. — Не бойтесь, запас у меня большой, о чем хотите, рассказать могу. Бродил я много по лесам, всякой всячины насмотрелся. На прудах в Южной Чехии служил, и о тех местах кое-что рассказать сумею.
Ну, если так, стал я думать, что же выбрать? Обо всем хочется послушать! Об оленях, рысях, косулях или лисицах. Не так-то просто решить.
— Так что же?.. — понукает меня дядя Богдан.
— Ну, хоть… об оленях, — выпалил я и, подумав, добавил: — Или о рысях.
Старик засмеялся.
— С чего-нибудь одного надо. Об оленях, значит… Много любопытного я о них знаю.
— Вот и расскажите все…
— Расскажу, все расскажу, отчего же не рассказать. Только по порядку. Сегодня — об олене, который окаменел.
— Окаменел? — Я просто рот открыл от изумления. — Это сказка, что ли?
Дядя Богдан смеется. Морщинки вокруг глаз собрались.
— Какая там сказка, — говорит, — быль самая взаяравская. — И тут же, словно обидевшись, добавляет: — Не стану же я разные глупости болтать.
Я успокоил его: к слову, мол, пришлось.
Наконец он набил трубочку, закурил и начал:
— Молодой я тогда еще был, служил помощником лесничего в графском имении. Давненько дело было и не в здешних местах… Чудесная в тот год стояла осень. Лес всеми цветами радуги расцветился: буки — золотые, березы — лимонно-желтые, на вырубках рябина огнем полыхает, пихты и ели совсем черными среди пестрой листвы кажутся и такие важные, гордые…
У всякого охотника в такое время сердце замирает: об эту пору олений гон идет.
Однажды вечером граф меня вызывает и приказывает:
«Готовься, пойдем завтра на оленей охотиться».
Отправились мы еще ночью. Темно, как в погребе, холод пробирает до костей. Поднялись повыше в гору — там под ногами даже ледок потрескивает.
Как раз ночка подходящая оленям драться.
Поднялись мы на горный гребень послушать хорошенько, как олени трубят. А в ту ночь они то и дело трубили. Мы по голосу самого сильного выбирали. Он низко так трубил и громко: «Ох-ох-ох-ооо».
Пошли мы на голос. С оленем, должно быть, стадо ланей. А по голосам слышно, что там еще несколько оленей послабее.
«Возьмем его!» — решил граф.
Забрезжила на востоке заря. Определили мы, откуда ветер, чтобы к оленям незаметно подобраться. Пошли очень осторожно. Иногда я в манок трубил, чтобы олень ответил. И вдруг слышим: с другой стороны второй олень трубит, тоже низко, громко. Значит, два матерых оленя недалеко! Не стал я их подманивать — темновато еще было да и боялся, как бы не почуял нас олень, если очень близко подойдет и на него ветер окажется. А упустить жалко.
Вдруг первый олень отвечает. Вызов, стало быть, на поединок принял.
Мы ждали, что дальше будет. Воинственные вызовы по всему лесу разносились.
Добрались мы до старой вырубки. Там, по голосам судя, должны были олени встретиться. Волновался я страшно — замечательного зрелища ждал. В голове шумело, в висках кровь стучала. И вправду. Подходим к вырубке, а там уже звонкие удары рогов слышны и валежник трещит. Соперники драку начали.
На краю вырубки устроена была высокая сидьба. Влезли мы на нее как можно тише. В предрассветном сумраке открылось перед нами великолепное зрелище — поединок матерых оленей.
У меня захватило дух: впервые такой бой видел. Олени на передние ноги опустились, упираются лбами друг в друга, рога сцепили. Вдруг как вскочат забияки и в разные стороны… Потом голову к земле опустили. Настоящие властелины лесов! Разбежались… И снова стремглав друг на друга кинулись. Рога так и затрещали. Его сиятельство, как мы называли графа, вскрикнул даже. Испугался, как бы облюбованный им олень рога не обломал.
