Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
Вздыхает, а сама приговаривает:
— Но ничего, зато с углем, зиму в тепле будем… Гора с плеч…
Уголь она покупает, какой подешевле — чтобы побольше, чтобы на всю зиму хватило. А дешевый — он известно какой: мелкий, курной, горит слабо. Ни огня от него, ни тепла как следует. То ли дело у Карпа. Зайдешь в сарай — топливо у него разных сортов: в одном углу лежат груды радужно поблескивающего антрацита, в другом — куски черного угля. Тут же навалом дрова на растопку — это уж совсем роскошь. Но Карпу хорошо, он бригадиром на путях работает, шпалы меняет. Вот он куски от старых шпал и таскает домой. И углем он как-то «разживается»: то талон ему дадут на работе, то купит у случайного шофера. Частенько Карпо «разживался» даже коксом. Это уж совсем для Васькиной матери мечта несбыточная: кокс горит жарко, без копоти, тепла от него много, золы почти никакой — все сгорает. Но и сто́ит он дорого…
Растянул Васька мешок за углы, потом вдавил один угол в другой и нахлобучил его себе на голову. Торчит на голове острый угол, будто капюшон от штормовки. Доволен своей выдумкой Васька, поглядывает на младших.
— Во, — поморщилась Танька брезгливо. — Замерз, что ли?
— Наоборот, от солнца: голову печь не будет. Не понимаешь? — Повернулся и пошел огородной тропинкой.
Нагретая знойным солнцем земля жжет ему ступни, но Васька не обращает внимания — привык. Да и мысли в голове разные клубятся, размечтался.
Почему, думает он, все так несправедливо получается? У Никиты отец жив, а у Васьки его уже давно нет?.. Талоны на уголь Карпу положены, а матери — нет, не той категории она. Считается, что у нее легкая работа, а у Карпа тяжелая. А какая ж она тяжелая? Бригадир. Только командует: «Раз-два, взяли!..» И все. Это когда рельсу меняют. А когда щебенку подбивают, так ему и совсем делать нечего, стоит себе в сторонке, следит, чтобы поезд не накрыл рабочих… Он, похоже, и не устает: домой придет — дотемна что-нибудь мастерит или на огороде копается. А мать после работы жалуется: «Ой, ноженьки мои… Ой, спинушка моя разламывается…» Какая ж это легкая работа? С хлебом наладилось — хорошо: теперь у матери, как и у Карпа, рабочая карточка. Вот если бы и на уголь ей давали талоны… «Черное золото», — пишут про уголь в газетах. И правда — золото: дорого́й — ужас какой. А почему? Ну, хлеб — понятно: его вон сколько надо, а попробуй по такому маленькому зернышку собери! А уголь? Долби под землей готовенький сколько хочешь — и все… Эх, вот если бы, когда копал он яму на огороде под акацию и наткнулся на камень, а если бы то был не камень, а уголь!.. Да не просто там какой-нибудь, а антрацит! Раскопал Васька яму пошире́ и сидел бы в ней, долбил бы потихоньку…
Васька представил, как он кайлом долбит уголь, а Танька ведром таскает его в сарай. Уже много нарубил и вдруг спохватился: «Нет, антрацит не надо, его ж ничем не вгрызешь. Карпо кувалдой разбивает свои груды, искры летят, и то с трудом поддается. Куда уж мне? Лучше пусть будет обыкновенный хороший уголь. Он, правда, пачкается, но зато рубить его легко: ударил обушком — пластины так и отслаиваются. И разжигать его просто, и горит он хорошо. Вот если бы!.. Тогда б зажили!..»
— Васька!.. Васька!.. Оглох, что ли? — донесся до Васьки истошный Танькин голос.
Мечты оборвались, будто лента в кино на самом интересном месте порвалась, и все исчезло. Васька отозвался недовольно:
— Ну чего там?
— Подожди. Алешка отстал.
Оглянулся Васька, а Алешки и не видно. Встревожился:
— А где же он?
— В калюку полез, перчик спелый увидел.
Через минуту из кустарника появился Алешка — сияющий, подняв руку вверх, он держал в пальцах перчик величиной с букашку.
Поджидая младших, Васька сошел с дороги и лег навзничь на пыльную траву. Закрыл глаза, раскинул руки — «умер». Когда подошли Танька и Алешка, он не шевельнулся и даже дыхание затаил. Те потоптались возле него молча, потом Танька не выдержала, пнула ногой:
— Вставай, развалился…
Но Васька был «мертв» и не шевельнулся.
— Вставай! — взревела Танька. — Маме вот скажу, как ты пугаешь нас.
Васька «ожил», приподнял голову:
— Может, человека солнечный удар хватил, а ты его ногой пинаешь? Надо скорую помощь оказывать. Тоже мне сестра милосердия!
— Вставай, — стояла на своем Танька. Она и правда испугалась — такой игры она не принимала.
— А вы не отставайте, — построжал Васька. — Ну где твой перчик?
— Съел, — сказал Алешка и показал пустую ладонь. — Сладкий!
— Ты гляди! Может, то не перчик, а волчьи ягоды? Отравишься еще!
— Не… Я знаю, — сказал Алешка и отошел на середину дороги. Там он нагреб руками холмик пыли, сделал вверху вороночку и стал в нее мочиться. Подождал, когда влага впиталась, и принялся осторожно отгребать от мокрой пирамидки сухую пыль.
— Алешка, ну что ты делаешь? Пойдем!
— Подожди… — заупрямился Алешка. — Сейчас узнаю: курочка или петушок. Если развалится — значит, курочка, а если нет — петушок.
У Таньки кончилось терпение, подошла и ногой развалила Алешкино сооружение.
— Вот тебе! Развалилось — курочка.
Алешка рассердился, схватил остатки курочки, швырнул в Таньку.
— Ну, ну! Перестаньте! — прикрикнул на них Васька, и Алешка, бросая на Таньку косые взгляды и вытирая руку о рубаху, поплелся вслед за братом.
Солнце уже нагрело степь, и она дрожала мелкой морской зыбью в горячем мареве. Низкорослая белесая полынь, источая хинную горечь, серебрила и без того белый солончаковый бугор, по которому бегали бесстрашные в эту пору суслики. Под ногами хрустел пересохший чебрец.
Взобравшись на самую вершину бугра, изрытую глубокими и мелкими ямами — здесь поселковые брали белую глину для побелки хат, — Васька оглянулся и увидел, что его экспедиция по заготовке кизяков растянулась на добрый километр. Таньке, видать, было колко идти босиком по каменистой тропке: отставив далеко в сторону левую руку, она долго искала место, куда бы ступить, и потом прыгала на это место, гремя пустым старым ведром, которое она несла в правой руке. Алешка — тот и вовсе был еще в самом низу — на зеленом лужку, гонялся за бабочками. Васька сначала рассердился на своих спутников, хотел наказать их. «Вот спрячусь в какой-нибудь яме — поищете! Облазите все глинище — не найдете». Но тут же отказался от этой затеи: так они
