Три повести - Виктор Семенович Близнец
До тошноты, до изнеможения стало ему жаль себя. Лучше сразу лечь в землю — живьем, чем остаться одному, без нее. «Неужели она такая… Ну такая — как бы это сказать? — Яшка печально посмотрел вокруг, словно подыскивая нужное слово. И вдруг застыл от удивления, вскинув глаза на девушку: — Оля!.. Какая ты, Оля?»
К щеке ее прилип маковый лепесток. И губы — лепестки. Розовые, дрожащие, смеющиеся; это она, конечно, ему улыбается. Лукаво, с легкой насмешкой. Вот горячая рука; тепло ее согревает Яшку и разливается по всему его телу.
Какая-то хмельная, неудержимая сила ударила Яшку в грудь и швырнула головой в маки, лежавшие в Олиных ногах; рука его сама потянулась к цветам.
— Оля, Оленька! — шептал он, и она испуганно сжалась и часто заморгала ресницами:
— Что с тобой, Яша?
Парень сам испугался своего порыва. И такая же буйная волна отбросила его назад.
— Слышь, как визжит? — сказал первое, что пришло ему в голову, и, спрыгнув с подводы, остановил «моржей».
Потом неторопливо обошел фургон, словно рассматривал колеса, и быстро, незаметно для Оли, выдернул шкворень из передней оси: «В самый раз — пора!» (Еще только выехали из села, как задумал он эту хитрость.)
— Что там, Яша?
— Ничего. Фургон не смазал — вот и скрипит.
Шкворень зажат в кулаке, рука в галифе, тело жжет холодное железо.
Снова Яшка погнал своих буйволов, прыгнув на ходу на подводу. Не сидел, а вертелся, как на горячей сковороде. И все просовывал руку за спину Оли, готовый вот-вот поддержать ее.
Ехали недолго.
Трах! — и фургон перевернулся. Яшка — на землю, Ольга — на него, буйволы остановились, колесо покатилось, бешено закружилось и с грохотом упало на камень.
Тук-тук-тук… — громко стучит девичье испуганное сердце.
Яшка закрыл глаза, как будто умер. А сам осторожно, еле слышно поддерживает ее за плечи.
— Ой! — спохватилась Ольга. — Мина?! — И снова к Яшке: — Господи… Живой? Вставай, не шути так, Яшка!
— Какие шутки, если меня убило? — слабым голосом сказал Деркач. — Меня убило, а фургон разбомбило. — И Яшка, прищурившись, незаметно посмотрел на девушку: что она будет делать теперь?
Ольга как верба у дороги. Тонкая, насквозь вся просвечивается, косы растрепались, платье плотно облегает худую маленькую фигурку. Клонится Оля на один бок, клонится на другой, а вокруг нее степь, необъятная степь… Ровная, широкая… И небо над ней такое же необъятное. И вот тебе на — застряли на полдороге.
— Придется пешком идти…
— Оля! — Голос у Яшки дрожит. — Слушай, Оля…
Он идет на нее — упрямый, нахмуренный. Глаза блестят. Она пятится, отступает назад, худенькая, беззащитная… Ладонью закрывает вспотевшее лицо.
— Никуда ты не пойдешь, Оля!
— Пойду… Мне надо, Яша…
— Я не пущу тебя!
И он берет ее за плечи, легкую и дрожащую; его лихорадит, он все ближе и ближе склоняется к ее лицу, глаза к глазам, сливается их горячее дыхание, и маки осыпаются на ресницы, на губы, на вспотевший лоб.
— Пусти!.. Яша!
— Мы поженимся, Оля!
— Как?! — спросила она, вырываясь из объятий. — Что ты сказал?
— Мы поженимся, Оля!
Она смотрит на него удивленно и немного растерянно, и на глазах у него медленно тают льдинки, снисходительная усмешка трогает губы:
— А сколько тебе лет, парнишка?
— Семнадцать! — с ходу прибавил себе Яшка еще полтора года. — А что?
— Учиться надо. Женатых в школу не принимают…
— Нет такого закона! Примут!
Эта решительность, эта уверенность обезоруживают ее. И, уже не зная, о чем говорить, Оля хватается за последнее:
— Ты понимаешь, что говоришь?.. Люди же смеяться будут.
— Пускай. Пускай смеются себе на здоровье!.. А мы свою хату построим. Свадьбу сыграем… Маруся приедет… Гостей будет полон дом — вот увидишь!
Похоронная от сестры и неожиданное предложение Яшки — все смешалось, закружилось в Олином сознании, вихрем проносясь перед ней.
Яшка, подвода, волы — все полетело неизвестно куда, быстро мелькнула степь, как птица крылом, и чтобы не упасть, Оля села на траву. Обхватив руками колени, уткнулась в них головой. Черная коса расплелась и потекла тонкими ручейками по локтям, по босым ногам — на землю. Ольга будто окаменела, только ее худенькие, согнутые плечи чуть-чуть вздрагивали.
Ольга плакала..
— Что мне делать? Что делать, Яша?
Яшка и сам стоял над ней растерянный, не знал, куда девать руки. А они, тяжелые, огрубевшие от работы, будто просили его: «Не стой! Бери ее, свою ласточку, прижми к своему сердцу и неси, неси через маки… прямиком… к селу… Понял?» Не-е-ет!.. Не то чтобы взять на руки — пальцем тронуть, пылинку стряхнуть с нее боялся Яшка. Что вы? Так страдает бедная девушка.
И Яшка плаксиво сморщился, склонился над ней, виновато улыбнулся:
— Не плачь, Оля! Не надо. Поедем домой… Фургон сейчас починю.
Солнце катилось за гору, когда со стороны Долинской, к Ингулу, подъехала подвода.
Трояниха, которая вышла с Вовкой на огород полоть лук, глянула из-под косынки на сверкающую, словно усыпанную рыбьей чешуей воду.
— Посмотри, сынок. Это не наши буйволы?
— Наши.
— А с кем это Яша?
— С девушкой какой-то.
— Кажется, зовет кого-то? — прислушавшись, спросила Трояниха.
— Нет, поет. О-о-о, слышишь?.. «На позицию девушка…»
— А что у нее в руках?
— Чего-то красное горит. Совсем как жар-птица…
Вовка встал на носки, глаза его засверкали, он радостно крикнул:
— Мама! Это она! Честное слово, Оля!
— Оля! — вскрикнула мать и побежала к берегу…
Эх, Яшка, Яшка, ветром повенчанный, маком украшенный! Догадывался ли он, кого возвращал в село? Троянихе — дочь, Вовке — сестру, Василине — подругу, а себе — невесту.
* * *
Вовка любил небо.
Когда-то у него были книги, в село привозили кино, иногда даже приезжал бродячий цирк. Какое это было удовольствие! Морские баталии… Корабль идет на корабль, давай на абордаж, трах-бабах! — стреляет пират из пистолета, а потом бултых в воду — так ему и надо! А еще ходил на задних лапах мохнатый медведь. Он кланялся детворе и выпрашивал у них лепешки… Было же ведь такое когда-то. А теперь ни книг, ни кино, никаких удовольствий. Одно осталось у Вовки — небо над головой.
Ляжет он в траву, положит кулак под голову и поплывет в голубую манящую даль. Вокруг пахнет мятой, аппетитно хрустят травой козы, над самым ухом стучит кузнечик, вызванивая серебряными подковками, майский жук пробует взять басовую нотку —
